Какая польза стрелять по пустому бочонку? А ведь из-за такого пустяка Кори чуть не убил Меоро!
Кори, широкий, коренастый, с длинными, как у гориллы, руками, показал пальцем на Меоро и произнес тоном набедокурившего ребенка:
— Ведь он первый начал.
— Молчи! — приказала Омаата.
Затем сделала шаг вперед, взяла Кори за плечо и подвел его к Меоро. Тот было отступил назад, но Омаата, схватив его за запястье, силой соединила их руки.
Оба таитянина с минуту молча смотрели друг на друга, потом Кори обвил правой рукой шею Меоро, привлек его к себе и начал тереться щекой о его щеку. Только теперь он ясно осознал весь ужас своего поступка. Его толстые губы раздвинулись для улыбки, но вместо улыбки сложились почти правильным квадратом, как на античной трагической маске, по лицу заструились слезы, и хриплые рыдания, с силой вырвавшиеся из горла, сотрясли его могучий торс. Он чуть было не убил Меоро! Никогда он не утешится! Не выпуская из объятий свою жертву, он пытался заговорить, но слова не шли с его уст, черные глаза с отчаянием и грустью были прикованы к лицу Меоро.
Тут таитяне окружили недавних врагов. Они дружески хлопали их по спине, щипали за плечи, пытались утешить Кори, и голоса их звучали нежнее, чем женский голос. Бедняжка Кори, он так рассердился! О да, он ужасно рассердился! Но ведь ничего дурного не случилось! Бедняжка Кори! Все знают, какой он кроткий, милый, услужливый! Все его любят! Все, все его любят! Все его любят!
— Мистер Парсел, — сказал Масон, прерывая излияния таитян, скажите чернокожим, пусть вернут пули.
Парсел перевел приказ капитана, и Меани тут же обошел своих товарищей, собрал оставшиеся у них пули и вручил их Мэсону. И отдавая пули, он произнес целую речь, исполненную изящества и достоинства. Его жесты напоминали жесты Оту, только руками он разводил не так округло.
— Что он сказал, мистер Парсел? — осведомился Мэсон.
— Он приносит вам свои извинения за плохие манеры таитян и заверяет, что впредь они будут относиться к вам с уважением, как к родному отцу.
— Что ж, прекрасно, — буркнул Мэсон, — я очень рад, что мы их снова прибрали к рукам.
С этими словами он повернулся и направился к трапу.
— Поблагодарите их, — бросил он через плечо.
— Он сердится? — спросил Меани, нахмурив брови. — Почему он ушел и ничего не ответил?
Согласно таитянскому этикету, Мэсон обязан был ответить на речь Меани столь же пространной речью.
— Он поручил мне ответить вам, — сказал Парсел.
И тут же на месте он сымпровизировал речь, так искусно завуалировав упреки, что их при желании можно было принять за похвалу. Но таитяне отлично поняли намек. Пока Парсел держал речь, они стояли потупившись.
Парселу не удалось закончить свою импровизацию: его окликнул Мэсон. Капитан стоял на мостике, пристально глядя на прибой.
— Что это вы им там рассказывали? — подозрительно спросил он.
— Я сказал им спасибо за их повиновение.
— Неужели по-таитянски слово «спасибо» такое длинное?
— С цветами и шипами, полагающимися по обычаю, — да.
— Ни к чему вся эта болтовня, — проговорил Мэсон, упрямо наклоняя квадратный череп.
— Таков обычай. Не ответить на извинения Меани речью — значит порвать с таитянами окончательно.
— Понятно, — протянул Мэсон не слишком убежденным тоном. — И добавил: — Я изменил свой план, мистер Парсел. Тот молча взглянул на капитана.
— Я решил добраться до берега не на одной, а на двух шлюпках, а третья, патрульная, будет их прикрывать. С чернокожими у нас получается шесть лишних ружей, — добавил он, удовлетворенно улыбнувшись, словно генерал, узнавший, что ему придали целую дивизию.
— Белых восемь человек, не считая, конечно вас, мистер Парсел, — итого в моем распоряжении четырнадцать ружей. Итак, я могу вооружить три шлюпки, экипаж первой и второй шлюпки получит по пять ружей, а караульная шлюпка — четыре. Черных мы разместим по двое на каждую шлюпку с таким расчетом, чтобы они находились в окружении белых. — И он добавил равнодушным тоном, не глядя на Парсела: — Вы останетесь на борту с женщинами.
Прекрасное, бледное и строгое лицо Парсела даже не дрогнуло, он по-прежнему не спускал с Масона внимательных глаз.
— Во всяком случае, — проговорил Мэсон, отворачиваясь, — якорная стоянка не особенно надежна, и необходимо, чтобы кто-нибудь остался на судне и мог в случае надобности взять на себя команду.
Слова эти Мэсон произнес чуть ли не извиняющимся тоном, сам это почувствовал, рассердился на себя за такую слабость сухо добавил:
— Прикажите спустить шлюпки, мистер Парсел.
Отойдя от своего помощника, он спустился в каюту и там выпил подряд два стакана рома. Вот уж проклятый философ! Будто ему, Мэсону, приятно воевать с черными! Если даже остров обитаем, не могут же они в самом деле вновь пускаться в плавание без провианта, без воды и идти неизвестно куда с экипажем, который огрызается по любому поводу, и чернокожими, которые при первом же шторме лежат влежку.
Когда Парсел увидел спущенные на воду три шлюпки и матросов с оружием, его охватило странное чувство: картина эта показалась ему какой-то нереальной. Очевидно, матросы и таитяне испытывали то же самое, потому что все разговоры прекратились, и экспедиция началась в полном молчании. Солнце уже спускалось к горизонту, и Мэсон распорядился не брать с собой провизии. В крайнем случае матросы поедят фруктов, если таковые растут на острове.
Все три шлюпки стояли полукругом у правого борта «Блоссома», одна из них была пришвартована к наружному трапу и дожидалась Мэсона. Капитан грузно спустился по трапу, прошел на корму, оперся коленом на банку рулевого и, приставив к глазам подзорную трубу, принялся изучать берег.
Отплывающие смотрели снизу на трехмачтовое судно, а оставшиеся на борту женщины молча перевесились через леер. Справа от Парсела неподвижно как статуя стояла Омаата, которое он доходил только до плеча. Она сумрачно и пристально следила за происходившим.
— Мистер Парсел, — вдруг донесся снизу пронзительный голос Смэджа,
— мистер Парсел, надеюсь, вы не соскучитесь в обществе женщин!
Эти дерзкие слова были произнесены со столь явным намерением оскорбить Парсела, что матросы в первую минуту даже растерялись. Но Мэсон с улыбкой обернулся к говорившему, и весь экипаж дружно загоготал. Парсел даже бровью не повел. Ему стало лишь грустно, что Мэсон своим поведением поощряет насмешников.
Омаата склонила к Парселу свою массивную голову и уставилась на него огромными черными глазами.
— Что он сказал, Адамо?
— Посоветовал мне не слишком скучать с женщинами.
Зная вкус таитянок к подобного рода шуткам, Парсел ждал ответного взрыва смеха. Но женщины холодно промолчали, с одобрением глядя на отчаливавшие шлюпки.
— Адамо!
— Омаата!
— Скажи ему, если будет стрельба, его убьют!
Парсел отрицательно покачал головой.
— Я не могу ему это сказать.
Омаата выпрямилась во весь рост, напружила свою могучую грудь и обеими руками вцепилась в леер.
— Ведь это не ты, а я ему говорю! — произнесла она своим гортанным голосом и хлопнула правой ладонью себя по груди. — Я, Омаата!
Скажи ему от моего имени, — добавила она, тыча в сторону Смэджа указательным пальцем и перегнувшись через леер. — Скажи этому крысенку, что его убьют! Скажи ему, Адамо!
Она еще ниже перегнулась через борт и стояла все так же, с вытянутой рукой; глаза ее горели, широкие ноздри раздувались от гнева. Матросы в шлюпке, задрав головы, смотрели на нее, напуганные ее воплями, ее угрожающим, вытянутым, словно меч, в сторону Смэджа пальцем.
— Скажи ему, Адамо!
Взглянув на Смэджа, Парсел произнес равнодушным тоном:
— Омаата очень просит сказать вам, что, если начнется стрельба, вы будете убиты!
Вслед за этими словами воцарилось тягостное молчание. По-видимому, никто из участников экспедиции даже не предполагал, что дело может кончиться трагически для кого-нибудь из англичан.
Джонс, сидевший рядом с Мэсоном в шлюпке N 1, вдруг весело крикнул:
— Убьют Смэджа? Вот уж ерунда! Ведь он пристроился в караульной шлюпке.
Это была истинная правда. Матросы взглянули на Смэджа и захохотали. Парсел не позволил себе даже улыбнуться.
Мэсон дал сигнал к отправлению. Его шлюпка должна была первой попытаться преодолеть линию бурунов. В случае удачи матросы вытащат ее на берег, и вторая шлюпка последует за первой. Караульная шлюпка будет держаться в кабельтове от берега и предпримет высадку лишь в том случае, если неприятель попытается захватить шлюпки, чтобы отрезать отступление десанту. Парсел, прильнув к подзорной трубе капитана Барта, не отрываясь следил за ходом операции. Буруны были пройдены с неожиданной легкостью, и матросы без помощи канатов и крюков взобрались на скалы.
Минут через двадцать многочисленный отряд скрылся в густой листве, венчавшей берег, и Парсел с облегчением вздохнул. Если бы произошло нападение, то, бесспорно, именно тогда, когда матросы карабкались на скалы. Защитникам острова ничего не стоило забросать их камнями, укрывшись в прибрежных кустах.
Парсел стал ждать возвращения шлюпок, и тревога его с каждой минутой стихала.
Вскоре после полудня раздался выстрел, а минут через десять — другой, затем все смолкло. Должно быть, матросы охотились.
Победоносная армада вернулась под вечер, так и не дав боя. Жара еще не спала, и люди, видимо, устали. Мэсон первым поднялся на борт.
— Можете успокоиться, мистер Парсел, — громко произнес он. — Остров необитаем: сражения не будет.
Парсел молча взглянул на говорившего. По виду капитана трудно было угадать, сожалеет ли он об этом или, напротив, радуется.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
На следующий день в семь часов утра Мэсон решил, воспользовавшись затишьем, попытаться посадить «Блоссом» на мель у берега. Таким образом экипаж без труда перенесет на сушу все необходимое и ценное для островитян. Посадка судна на мель — операция вообще нелегкая, и Мэсон справедливо опасался, как бы «Блоссом», менее маневренный, чем шлюпка, не стал поперек волны. Однако все обошлось благополучно. И так как удача никогда не приходит одна, как раз сегодня кончился период приливов: таким образом, можно было рассчитывать, что в последующие дни «Блоссом» будет прочно сидеть на мели и корме его не угрожает таран прибоя.
Беглецам повезло еще и в другом отношении: как раз возле того места, где судно посадили на мель, на берегу высилась округлая скала длиной примерно в сорок футов и высотой футов в десять. Впрочем, судно чуть было не прижало к скале и правый его борт прошел в каких-нибудь трех футах от нее, прежде чем киль зарылся в песок. Мэсон сразу же смекнул, как может оказаться полезным для них близкое соседство скалы. Он приказал матросам принайтоваться к ней крюками с таким расчетом, чтобы при низкой воде корабль, опираясь корпусом на скалу, держался в равновесии и палуба не слишком накренилась. Так как сейчас вода спала, то судно прочно закрепили с помощью распорок, вбитых справа и слева, и, если смотреть со стороны, могло показаться, что корабль преспокойно стоит в верфи.
Посадке на мель, требовавшей немалого искусства, сопутствовала удача. Ветер дул в корму, и экипаж с беспримерным рвением с восьми утра до восьми вечера трудился, забивая распорки. Таитяне не отставали от белых, и матросы, которые со времени шторма относились к черным с пренебрежением, к концу дня стали поглядывать на них более дружелюбным оком.
На следующий день, проснувшись спозаранку, экипаж убедился, что нос корабля находится как раз под нависающей частью скалы. Это обстоятельство навело Маклеода на мысль устроить горизонтальный ворот, что позволит затем без особых усилий поднять на скалу все, что решено было захватить с «Блоссома». Ни с кем не посоветовавшись, он взял себе в помощники часть экипажа и собрал на борту требуемые для постройки ворота материалы. Когда в восемь часов Мэсон в сопровождении Парсела появился на палубе, он, к великому своему изумлению, обнаружил, что люди без его ведома занялись на вершине скалы какой-то работой. Операцией руководил Маклеод. Сам он работал за троих, поносил на чем свет стоит своих нерасторопных помощников, и огонь вдохновения оживлял его обычно мертвенно-бледное лицо. Мэсон даже побагровел от гнева. Все это делалось за его спиной, значит, матросы открыто не признают авторитета капитана.
— Мистер Парсел, — закричал он, и голос его дрогнул. — Это вы дали приказ?
— Отнюдь нет, капитан.
Мэсон двинулся к корме так стремительно, что Парсел еле поспевал за ним. Задрав голову, капитан уставился на Маклеода, который трудился на скале метров на десять выше корабля, я сухо спросил:
— Что это вы делаете, Маклеод?
— Мастерю ворот, — ответил Маклеод, не отрываясь от работы.
— А кто вам приказал его делать?
Маклеод поднялся, распрямил длинное костлявое тело, оглядел своих помощников, пожал плечами и, склонив узкое, как лезвие ножа, лицо, проговорил медленно, скрипучим голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Кори, широкий, коренастый, с длинными, как у гориллы, руками, показал пальцем на Меоро и произнес тоном набедокурившего ребенка:
— Ведь он первый начал.
— Молчи! — приказала Омаата.
Затем сделала шаг вперед, взяла Кори за плечо и подвел его к Меоро. Тот было отступил назад, но Омаата, схватив его за запястье, силой соединила их руки.
Оба таитянина с минуту молча смотрели друг на друга, потом Кори обвил правой рукой шею Меоро, привлек его к себе и начал тереться щекой о его щеку. Только теперь он ясно осознал весь ужас своего поступка. Его толстые губы раздвинулись для улыбки, но вместо улыбки сложились почти правильным квадратом, как на античной трагической маске, по лицу заструились слезы, и хриплые рыдания, с силой вырвавшиеся из горла, сотрясли его могучий торс. Он чуть было не убил Меоро! Никогда он не утешится! Не выпуская из объятий свою жертву, он пытался заговорить, но слова не шли с его уст, черные глаза с отчаянием и грустью были прикованы к лицу Меоро.
Тут таитяне окружили недавних врагов. Они дружески хлопали их по спине, щипали за плечи, пытались утешить Кори, и голоса их звучали нежнее, чем женский голос. Бедняжка Кори, он так рассердился! О да, он ужасно рассердился! Но ведь ничего дурного не случилось! Бедняжка Кори! Все знают, какой он кроткий, милый, услужливый! Все его любят! Все, все его любят! Все его любят!
— Мистер Парсел, — сказал Масон, прерывая излияния таитян, скажите чернокожим, пусть вернут пули.
Парсел перевел приказ капитана, и Меани тут же обошел своих товарищей, собрал оставшиеся у них пули и вручил их Мэсону. И отдавая пули, он произнес целую речь, исполненную изящества и достоинства. Его жесты напоминали жесты Оту, только руками он разводил не так округло.
— Что он сказал, мистер Парсел? — осведомился Мэсон.
— Он приносит вам свои извинения за плохие манеры таитян и заверяет, что впредь они будут относиться к вам с уважением, как к родному отцу.
— Что ж, прекрасно, — буркнул Мэсон, — я очень рад, что мы их снова прибрали к рукам.
С этими словами он повернулся и направился к трапу.
— Поблагодарите их, — бросил он через плечо.
— Он сердится? — спросил Меани, нахмурив брови. — Почему он ушел и ничего не ответил?
Согласно таитянскому этикету, Мэсон обязан был ответить на речь Меани столь же пространной речью.
— Он поручил мне ответить вам, — сказал Парсел.
И тут же на месте он сымпровизировал речь, так искусно завуалировав упреки, что их при желании можно было принять за похвалу. Но таитяне отлично поняли намек. Пока Парсел держал речь, они стояли потупившись.
Парселу не удалось закончить свою импровизацию: его окликнул Мэсон. Капитан стоял на мостике, пристально глядя на прибой.
— Что это вы им там рассказывали? — подозрительно спросил он.
— Я сказал им спасибо за их повиновение.
— Неужели по-таитянски слово «спасибо» такое длинное?
— С цветами и шипами, полагающимися по обычаю, — да.
— Ни к чему вся эта болтовня, — проговорил Мэсон, упрямо наклоняя квадратный череп.
— Таков обычай. Не ответить на извинения Меани речью — значит порвать с таитянами окончательно.
— Понятно, — протянул Мэсон не слишком убежденным тоном. — И добавил: — Я изменил свой план, мистер Парсел. Тот молча взглянул на капитана.
— Я решил добраться до берега не на одной, а на двух шлюпках, а третья, патрульная, будет их прикрывать. С чернокожими у нас получается шесть лишних ружей, — добавил он, удовлетворенно улыбнувшись, словно генерал, узнавший, что ему придали целую дивизию.
— Белых восемь человек, не считая, конечно вас, мистер Парсел, — итого в моем распоряжении четырнадцать ружей. Итак, я могу вооружить три шлюпки, экипаж первой и второй шлюпки получит по пять ружей, а караульная шлюпка — четыре. Черных мы разместим по двое на каждую шлюпку с таким расчетом, чтобы они находились в окружении белых. — И он добавил равнодушным тоном, не глядя на Парсела: — Вы останетесь на борту с женщинами.
Прекрасное, бледное и строгое лицо Парсела даже не дрогнуло, он по-прежнему не спускал с Масона внимательных глаз.
— Во всяком случае, — проговорил Мэсон, отворачиваясь, — якорная стоянка не особенно надежна, и необходимо, чтобы кто-нибудь остался на судне и мог в случае надобности взять на себя команду.
Слова эти Мэсон произнес чуть ли не извиняющимся тоном, сам это почувствовал, рассердился на себя за такую слабость сухо добавил:
— Прикажите спустить шлюпки, мистер Парсел.
Отойдя от своего помощника, он спустился в каюту и там выпил подряд два стакана рома. Вот уж проклятый философ! Будто ему, Мэсону, приятно воевать с черными! Если даже остров обитаем, не могут же они в самом деле вновь пускаться в плавание без провианта, без воды и идти неизвестно куда с экипажем, который огрызается по любому поводу, и чернокожими, которые при первом же шторме лежат влежку.
Когда Парсел увидел спущенные на воду три шлюпки и матросов с оружием, его охватило странное чувство: картина эта показалась ему какой-то нереальной. Очевидно, матросы и таитяне испытывали то же самое, потому что все разговоры прекратились, и экспедиция началась в полном молчании. Солнце уже спускалось к горизонту, и Мэсон распорядился не брать с собой провизии. В крайнем случае матросы поедят фруктов, если таковые растут на острове.
Все три шлюпки стояли полукругом у правого борта «Блоссома», одна из них была пришвартована к наружному трапу и дожидалась Мэсона. Капитан грузно спустился по трапу, прошел на корму, оперся коленом на банку рулевого и, приставив к глазам подзорную трубу, принялся изучать берег.
Отплывающие смотрели снизу на трехмачтовое судно, а оставшиеся на борту женщины молча перевесились через леер. Справа от Парсела неподвижно как статуя стояла Омаата, которое он доходил только до плеча. Она сумрачно и пристально следила за происходившим.
— Мистер Парсел, — вдруг донесся снизу пронзительный голос Смэджа,
— мистер Парсел, надеюсь, вы не соскучитесь в обществе женщин!
Эти дерзкие слова были произнесены со столь явным намерением оскорбить Парсела, что матросы в первую минуту даже растерялись. Но Мэсон с улыбкой обернулся к говорившему, и весь экипаж дружно загоготал. Парсел даже бровью не повел. Ему стало лишь грустно, что Мэсон своим поведением поощряет насмешников.
Омаата склонила к Парселу свою массивную голову и уставилась на него огромными черными глазами.
— Что он сказал, Адамо?
— Посоветовал мне не слишком скучать с женщинами.
Зная вкус таитянок к подобного рода шуткам, Парсел ждал ответного взрыва смеха. Но женщины холодно промолчали, с одобрением глядя на отчаливавшие шлюпки.
— Адамо!
— Омаата!
— Скажи ему, если будет стрельба, его убьют!
Парсел отрицательно покачал головой.
— Я не могу ему это сказать.
Омаата выпрямилась во весь рост, напружила свою могучую грудь и обеими руками вцепилась в леер.
— Ведь это не ты, а я ему говорю! — произнесла она своим гортанным голосом и хлопнула правой ладонью себя по груди. — Я, Омаата!
Скажи ему от моего имени, — добавила она, тыча в сторону Смэджа указательным пальцем и перегнувшись через леер. — Скажи этому крысенку, что его убьют! Скажи ему, Адамо!
Она еще ниже перегнулась через борт и стояла все так же, с вытянутой рукой; глаза ее горели, широкие ноздри раздувались от гнева. Матросы в шлюпке, задрав головы, смотрели на нее, напуганные ее воплями, ее угрожающим, вытянутым, словно меч, в сторону Смэджа пальцем.
— Скажи ему, Адамо!
Взглянув на Смэджа, Парсел произнес равнодушным тоном:
— Омаата очень просит сказать вам, что, если начнется стрельба, вы будете убиты!
Вслед за этими словами воцарилось тягостное молчание. По-видимому, никто из участников экспедиции даже не предполагал, что дело может кончиться трагически для кого-нибудь из англичан.
Джонс, сидевший рядом с Мэсоном в шлюпке N 1, вдруг весело крикнул:
— Убьют Смэджа? Вот уж ерунда! Ведь он пристроился в караульной шлюпке.
Это была истинная правда. Матросы взглянули на Смэджа и захохотали. Парсел не позволил себе даже улыбнуться.
Мэсон дал сигнал к отправлению. Его шлюпка должна была первой попытаться преодолеть линию бурунов. В случае удачи матросы вытащат ее на берег, и вторая шлюпка последует за первой. Караульная шлюпка будет держаться в кабельтове от берега и предпримет высадку лишь в том случае, если неприятель попытается захватить шлюпки, чтобы отрезать отступление десанту. Парсел, прильнув к подзорной трубе капитана Барта, не отрываясь следил за ходом операции. Буруны были пройдены с неожиданной легкостью, и матросы без помощи канатов и крюков взобрались на скалы.
Минут через двадцать многочисленный отряд скрылся в густой листве, венчавшей берег, и Парсел с облегчением вздохнул. Если бы произошло нападение, то, бесспорно, именно тогда, когда матросы карабкались на скалы. Защитникам острова ничего не стоило забросать их камнями, укрывшись в прибрежных кустах.
Парсел стал ждать возвращения шлюпок, и тревога его с каждой минутой стихала.
Вскоре после полудня раздался выстрел, а минут через десять — другой, затем все смолкло. Должно быть, матросы охотились.
Победоносная армада вернулась под вечер, так и не дав боя. Жара еще не спала, и люди, видимо, устали. Мэсон первым поднялся на борт.
— Можете успокоиться, мистер Парсел, — громко произнес он. — Остров необитаем: сражения не будет.
Парсел молча взглянул на говорившего. По виду капитана трудно было угадать, сожалеет ли он об этом или, напротив, радуется.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
На следующий день в семь часов утра Мэсон решил, воспользовавшись затишьем, попытаться посадить «Блоссом» на мель у берега. Таким образом экипаж без труда перенесет на сушу все необходимое и ценное для островитян. Посадка судна на мель — операция вообще нелегкая, и Мэсон справедливо опасался, как бы «Блоссом», менее маневренный, чем шлюпка, не стал поперек волны. Однако все обошлось благополучно. И так как удача никогда не приходит одна, как раз сегодня кончился период приливов: таким образом, можно было рассчитывать, что в последующие дни «Блоссом» будет прочно сидеть на мели и корме его не угрожает таран прибоя.
Беглецам повезло еще и в другом отношении: как раз возле того места, где судно посадили на мель, на берегу высилась округлая скала длиной примерно в сорок футов и высотой футов в десять. Впрочем, судно чуть было не прижало к скале и правый его борт прошел в каких-нибудь трех футах от нее, прежде чем киль зарылся в песок. Мэсон сразу же смекнул, как может оказаться полезным для них близкое соседство скалы. Он приказал матросам принайтоваться к ней крюками с таким расчетом, чтобы при низкой воде корабль, опираясь корпусом на скалу, держался в равновесии и палуба не слишком накренилась. Так как сейчас вода спала, то судно прочно закрепили с помощью распорок, вбитых справа и слева, и, если смотреть со стороны, могло показаться, что корабль преспокойно стоит в верфи.
Посадке на мель, требовавшей немалого искусства, сопутствовала удача. Ветер дул в корму, и экипаж с беспримерным рвением с восьми утра до восьми вечера трудился, забивая распорки. Таитяне не отставали от белых, и матросы, которые со времени шторма относились к черным с пренебрежением, к концу дня стали поглядывать на них более дружелюбным оком.
На следующий день, проснувшись спозаранку, экипаж убедился, что нос корабля находится как раз под нависающей частью скалы. Это обстоятельство навело Маклеода на мысль устроить горизонтальный ворот, что позволит затем без особых усилий поднять на скалу все, что решено было захватить с «Блоссома». Ни с кем не посоветовавшись, он взял себе в помощники часть экипажа и собрал на борту требуемые для постройки ворота материалы. Когда в восемь часов Мэсон в сопровождении Парсела появился на палубе, он, к великому своему изумлению, обнаружил, что люди без его ведома занялись на вершине скалы какой-то работой. Операцией руководил Маклеод. Сам он работал за троих, поносил на чем свет стоит своих нерасторопных помощников, и огонь вдохновения оживлял его обычно мертвенно-бледное лицо. Мэсон даже побагровел от гнева. Все это делалось за его спиной, значит, матросы открыто не признают авторитета капитана.
— Мистер Парсел, — закричал он, и голос его дрогнул. — Это вы дали приказ?
— Отнюдь нет, капитан.
Мэсон двинулся к корме так стремительно, что Парсел еле поспевал за ним. Задрав голову, капитан уставился на Маклеода, который трудился на скале метров на десять выше корабля, я сухо спросил:
— Что это вы делаете, Маклеод?
— Мастерю ворот, — ответил Маклеод, не отрываясь от работы.
— А кто вам приказал его делать?
Маклеод поднялся, распрямил длинное костлявое тело, оглядел своих помощников, пожал плечами и, склонив узкое, как лезвие ножа, лицо, проговорил медленно, скрипучим голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77