очевидно, к этому признанию его вынудил ясный и упорный взгляд Парсела.
— Должен признаться, меня весьма беспокоят наши отношения с таитянами, — продолжал Парсел. — У нас плохие отношения. И следует избегать всего, что могло бы их еще ухудшить.
— Конечно, конечно, — подтвердил Маклеод с отсутствующим видом.
Бэкер подтолкнул Парсела локтем.
— Пойдемте, — шепнул он.
Он был обескуражен: как это Парсел не замечает, что его слова не доходят до Маклеода.
Парсел сделал паузу, выпрямился и, вспыхнув, с усилием проговорил:
— Мне хочется сказать вам еще одно… Я… я… словом, я н хочу, чтобы вы видели во мне врага. Я не враг вам.
И он решительно протянул руку Маклеоду. Тот даже попятился. С секунду он молча глядел на руку Парсела, потом перевел глаза на свои ладони, прикрывавшие кучки золота. Не без труда удалось ему отнять руку от этих сокровищ, и, протянув ее через стол, он обменялся с Парселом рукопожатием.
— И я тоже, — без малейшего чувства произнес он.
Когда он выпустил руку Парсела, тот обернулся к Бэкеру, как бы приглашая его последовать благому примеру.
— До свиданья! — проговорил Бэкер.
И направился к двери. Его бесило ослепление Парсела, ему лично было чуждо христианское всепрощение.
Придержав дверь, он пропустил Парсела вперед. Уайт тоже поднялся и вышел вслед за ними. Очевидно, он догадался, что Маклеоду не терпится поскорее выпроводить гостей.
Когда все трое вышли за калитку, Парсел обернулся к Уайту.
— Сейчас пойду к таитянам и, когда мы договоримся, сообщу вам.
— Спасибо, — проговорил Уайт мягким голосом.
И он удалился, ступая неслышно, как кошка. Его домик стоял на северной оконечности ромба, напротив хижины Ханта.
Бэкер и Парсел молча шли по Уэст-авеню. После сырой хижины Маклеода оба наслаждались солнцем и теплом.
Бэкер назначил Авапуи свидание ближе к ночи.. Придется ждать еще целый день, прежде чем он сообщит ей, что… Он представил себе, как она медленно подымет веки, взглянет на него прекрасными темными глазами, возьмет его руки в свои. «Неужели это правда, Уилли, неужели правда?» Какая она нежная!..
Бэкер посмотрел на Парсела, и в голосе его прозвучало волнение.
— Благодарю вас, Парсел, — сказал он.
Парсел оглянулся и холодно ответил:
— Не за что.
Обоих не покидало смущение. Бэкер сам понимал, что поблагодарил Парсела недостаточно горячо. Но у него не хватало духа снова обратиться к Парселу со словами благодарности. Слишком уж поразил его тон Парсела.
— Думаю, сейчас Маклеод пробует на зуб одну монету за другой, — проговорил Парсел.
— Проклятый шотландец, — процедил сквозь зубы Бэкер.
— Простите, вы, кажется, что-то сказали? — остановился Парсел.
Бэкер тоже остановился. Парсел холодно смотрел на него, нахмурив брови, в напряженной позе ожидания. Бэкер с ошеломленным видом уставился на него.
— Я тоже шотландец.
— Я совсем забыл, — пробормотал Бэкер. — Простите, пожалуйста. — И добавил: — Но ведь бывают же исключения.
Лицо Парсела залилось краской.
«Опять промахнулся», — с досадой подумал Бэкер.
— Нет, нет, никогда так не говорите, — взорвался Парсел. — Никаких исключений нет! Слышите, Бэкер, нет исключений!
Когда о каком — либо народе создают себе предвзятое мнение, то пороки отдельных людей приписывают всей нации в целом, а достоинства — лишь отдельным людям. Это глупо! Это… непристойно! Поверьте мне! Куда благороднее было бы считать наоборот.
— Как наоборот? — серьезным тоном спросил Бэкер.
— Считать достоинства общими, а недостатки исключением.
Эта точка зрения давала достаточно пищи для раздумий. Но уже через минуту Бэкер улыбнулся.
— Ну, так вот, — сказал он, и в его карих глазах мелькнул лукавый огонек. — Сейчас я применю вашу систему, Парсел. Пусть будет, что все шотландцы хитрецы, за исключением вас.
— Меня? — обиженно переспросил Парсел и зашагал дальше. — Почему вы так говорите?
«Этого — то и не стоило говорить», — подумал Бэкер. Но минутная неловкость уже прошла. Их вновь согревала дружба, не погасшая даже в споре. «Видно, мои оговорочки пошли на пользу», — улыбнулся про себя Бэкер.
Парсел с суровым лицом ждал ответа. «А ведь верно, он похож на ангела, — вдруг с нежностью подумал Бэкер. — И поди ж ты, считает себя хитрецом».
— Так вот, — оживился он, — когда вы читали ему мораль, он даже не слушал, думал, как бы ему поскорее остаться наедине со своим золотом.
— Я тоже это заметил, — согласился Парсел, и на лице его вдруг появилось печальное, усталое выражение. — Но у меня не было выбора. Мне хотелось, чтобы мои слова дошли до него. — И добавил: — Все это просто бессмысленно. Он ничего не понимает. Из — за него на острове создалось опаснейшее положение.
— Опаснейшее? — переспросил Бэкер. — Почему опаснейшее? Они дошли до хижины Парсела.
— Заходите, Бэкер, — пригласил Парсел, не отвечая на его вопрос.
Ивоа выбежала им навстречу. Таитянский этикет запрещал ей расспрашивать мужчин, но увидев лицо Бэкера, она так и бросилась к нему.
— Э, Уилли, э! — проговорила она, кинув ему на плечи обе руки, и потерлась щекой об его щеку. — Э, Уилли, э! Как я счастлива за тебя!
Бэкер улыбнулся, но нижняя губа его судорожно дернулась.
Увидев Ивоа в домашней обстановке, он как-то полнее ощутил радость при мысли о будущей жизни с Авапуи.
— Уа мауру-уру вау, — проговорил он, тщательно выговаривая слова, как школьник, впервые взявшийся за букварь.
— Никак не пойму, почему это по-таитянски «спасибо» так длинно получается, — обернулся он к Парселу.
— Им спешить некуда, — пояснил Парсел. Бэкер расхохотался, взглянув на Ивоа, и весело повторил:
— Уа мауру — уру вау.
Ивоа тихонько похлопала его по щеке кончиками пальцев и обратилась к своему танэ на родном языке.
— Она хочет знать, когда вы увидитесь с Авапуи.
— Скажите ей… Подождите-ка! — вдруг вскрикнул Бэкер, поднимая руку, и карие глаза его радостно заблестели. — Я сейчас сам ей отвечу. Араоуэ, Ивоа, араоуэ! — торжественно провозгласил он. — И радостно добавил: — Авапуи араоуэ!
— Ох, какой он счастливый! — Ивоа погладила плечо Парсела и прижалась к нему. — Смотри, человек, какой же он счастливый! — Присядьте, Бэкер! — улыбнулся Парсел. — Да нет, не на табуретку. А на кресло. Я только что его смастерил.
— А как все-таки хорошо получилось у вас с этой раздвижной стенкой, — сказал Бэкер и с удовольствием оглянулся кругом. — Сидишь прямо как на террасе. Солнце само к тебе в гости идет.
— Только в те дни, когда оно бывает, — поморщился Парсел. — Оставайтесь с нами, Бэкер. Давайте позавтракаем — у нас сегодня ямс.
— Спасибо, спасибо, спасибо, — проговорил Бэкер.
Он обернулся к Ивоа, поднял руку и повторил, смеясь каким-то хмельным смехом:
— Уа мауру уру вау.
Ивоа расхохоталась в ответ и заговорила с мужем по-таитянски.
— Что она сказала об Авапуи? — насторожился Бэкер.
— Сказала, что счастлива за Авапуи, потому что Авапуи мягкая, как шелк.
— Верно! — глаза Бэкера заблестели. — Что верно, то верно! Мягкая, как шелк! Руки, глаза, голос, движения… Знаете, как она подымает веки, когда хочет на вас взглянуть? Вот так! — пояснил он, стараясь взмахом рук воспроизвести движение век Авапуи. — Медленно — медленно! И осекся, сам удивленный тем, что дал волю своим чувствам.
Парсел с улыбкой поглядел на него. Наступило молчание, потом Бэкер без всякого перехода спросил:
— Почему вы сказали, что из-за Маклеода создалось опасное положение?
— Таитяне нами недовольны. — Это и понятно! Представьте себя на их месте, — отозвался Бэкер. — Не особенно — то справедливо с ними поступили. — И добавил: — Значит, опасность в том, что они недовольны? А ведь они славные ребята.
— Я знаю одного валийца, — Парсел взглянул прямо в глаза Бэкера. — Он такой славный парень, что перед тем, как начинать спор, предпочитает отдать мне свой нож.
Наступило молчание. Потом Бэкер нахмурился:
— И очень об этом сожалеет. Зато сейчас жили бы спокойно.
— Замолчите, — сухо оборвал его Парсел.
— Бэкер замолчал, потом серьезно поглядел на Парсела своими карими глазами.
— Все эти три недели я немало об этом думал. И не согласен с вами. А понимаю вас, но с вами не согласен. Для вас жизнь человека священна. Но тут вы дали маху, лейтенант. Увидите сами, во что нам обойдется ваше стремление во что бы то ни стало сохранить жизнь Маклеода.
И так как Парсел не произнес ни слова, Бэкер выпрямился в кресле и Указал:
— Если вам не трудно, пошлите, пожалуйста, после завтрака Ивоа предупредить Ороа. Раньше вечера я домой не вернусь. Словом, предпочитаю, чтобы она отбыла без меня. А то непременно закатит сцену. Сама-то, поди, рада — радешенька, а сцену мне все равно закатит. А другую — Маклеоду, когда вернется к нему. Этой даме без скандалов жизнь не мила!
Он улыбнулся, пожал плечами и снисходительно заметил;
— Экая кобылица!
Парсел утвердительно кивнул, и Бэкер откинулся на спинку кресла.
Парсел сидел боком на пороге, прислонясь к стойке раздвинутой перегородки, подтянув к подбородку правое колено, а левом ногой упираясь в песок. Его белокурые волосы отсвечивали на солнце золотом.
Вот чего я никак не пойму, — неожиданно проговорил Бэкер. — Почему два кошелька?
— Я знал, что он будет торговаться.
— Верно, но все-таки почему вы принесли свои капиталы в двух кошельках? Почему не в одном?
— Не все ли равно? — Парсел прищурился, так как солнце било ему прямо в глаза, и сказал, глядя вдаль на вершину горы: — Ведь это все равно, как если бы я отдал ему камни.
— Сейчас — то да, ну, а через двадцать лет?
— Если фрегат придет сюда через двадцать, двадцать пять даже через тридцать лет, Маклеод все равно не сможет насладиться своим золотом: его повесят.
— Повесят? Почему повесят? Не отрывая глаз от вершины горы, Парсел равнодушно произнес:
— Бунтовщикам амнистии не бывает.
Бэкер резко выпрямился и ошалело взглянул на Парсела. Потом сказал:
— Значит… значит, это вы его обманули? Бог ты мой! Шотландец против шотландца! В жизни ничего подобного не видел! Оказывается, не он вас, а вы его перехитрили!
Парсел улыбнулся, но улыбка тут же исчезла, взгляд снова обратился к горной дали, и на лице появилось озабоченное выражение.
— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал Бэкер, помолчав. — Думаете, как бы мы счастливо жили на острове, не будь здесь этих сволочей. А много ли их в конце концов? Трое или четверо! Смэдж, Маклеод, Тими… Пусть Тими и черный, а вы меня все равно не убедите, что он славный малый… Будь я господом богом, знаете, что бы я сказал? Сказал бы, что эти трое весь остров вам перебаламутят. И есть только один выход. Призвать их ко мне на небеса…
— Но вы пока еще не господь бог, — заметил Парсел.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Беглянки возвратились в тот же вечер. Для женщин это был триумф, для таитян, хоть небольшое, но удовлетворение и явный конфуз для Скелета. Омаата ударила в колокол на Блоссомсквере, и весь поселок, за исключением представителей «большинства», сбежался на площадь. Итиа и Авапуи были в венках, словно готовились к жертвоприношению. Свежие, цветущие, они звонко хохотали, блестя глазами.
Ликованию не было конца. Женщины ощупывали подружек, терлись щекой об их щеки, легонько похлопывали их. Подошел Парсел, дружелюбно погладил им плечи, приблизил лицо к их шеям, сделав вид, будто принюхивается. Все захохотали. Так таитянские матери ласкают своих младенцев. А Парселу нравилась кожа таитянок, нежная, благоуханная, словно тающая под пальцами.
Омаата произнесла речь. В конце концов все уладилось. Женщины сами выбрали себе танэ, а не наоборот. Когда она замолчала, все стали осыпать беглянок вопросами: как это они не мокли во время дождей? Где отсиживались? Чем питались? Но те упорно отказывались отвечать и только посмеивались, опустив ресницы, жались друг к другу и хранили про себя свою тайну.
Вечером при свете доэ — доэ на рыночной площади начались пляски и песни, столь бурные и сладострастные, что даже Парсел ничего подобного никогда не видел. Уилли и Ропати не отставали от таитян. А когда Омаата вывела в круг Жоно и он начал топтаться на месте, как медведь, раздались восторженные вопли. Потом отрядили делегацию за Желтолицым. Никто на него не сердился. Он такой кроткий, такой вежливый. Итиа потерлась щекой об его щеку, а кое-кто из женщин, желая утешить метиса, потерявшего выбранную им ваине, стали заигрывать с ним, что не оставило его равнодушным.
На следующий день зюйд-вест сменился пассатом, а вместе с пассатом вернулись солнечные дни и ясные ночи, все в лунном сиянии. Таитяне, обычно считающие не дни, а ночи, установили, что рождество перитани придется по их исчислению на девятую ночь одиннадцатой луны. Эта ночь, как и все прочие в любом месяце, имела свое особое название. Звалась она Таматеа, что означает «луна, на закате освещающая рыб».
Это было счастливое предзнаменование. И в самом деле Меани удалось к вечеру с одного выстрела уложить дикую свинью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77