Пирогов смотрел на Фадеева и в очередной раз вспоминал историю их знакомства. Познакомились они во время подавления восстания НОРТа. Позорнейшая страница их биографий, надо сказать. Пирогов тогда много пил, чтоб меньше думать о том, чем он на самом деле занимается. Как-то, уже после завершения первого этапа операции, к нему подошел начальник Тайной Полиции Русской Республики Заостровский и предложил «поговорить». Говорили они долго, Заостровский сначала выразил глубокие соболезнования по поводу необходимости убивать «хороших русских ребят», потом перешёл на критику Юркевича. Пирогов до последнего думал, что это какая-то провокация. Потом они поехали в дом к Заостровскому, где была прекрасная баня, они долго пили чай с мёдом и парились. Заостровский познакомил его с Лапниковым, который тоже откуда-то там взялся. Короче говоря, когда утром они пили зеленой китайский чай, Заостровский раскрыл карты: в его руках были ключи к создающемуся всероссийскому террористическому подполью, для свержения Юркевича и захвата Москвы момент самый лучший, и всё, что нужно - это кому-то яркому и харизматичному «силовику» возглавить восстание. Так как никакой армии в Русской Республики не было, силовик может быть только из полиции. А некие исследования, проведённые им и по его заказу по самым новым методам однозначно характеризовали Пирогова как самую подходящую кандидатуру.
Пирогов никогда не считал себя харизматичным, но был крайне польщён такими словами в свой адрес. Да и новые союзники ему понравились: умные мужики, спокойные и деятельные. Безалкогольный формат встречи сначала серьёзно беспокоил Пирогова, привыкшего к бесконечным застольям. Однако содержание разговора пьянило сильнее алкоголя. Лапников, как выяснилось, жил на нелегальном положении. Из его героической биографии Пирогову запала глубже всего одна деталь: выходило, что именно Лапников подорвал комплекс зданий ГРУ через несколько минут после того, как на его территорию вошли специальные группы войск НАТО. Впрочем, вид у суперагента Лапникова был отнюдь не геройский, хотя в глазах что-то такое читалось. Предполагалось, что именно этот человек создаст новой России новые спецслужбы, которые помогут её возродить. Сам же Заостровский собирался, во избежание неприятностей, сделать себе пластическую операцию и участвовать в возрождении России уже без всякой связи с некрасивым прошлым в услужении у ненавистного Юркевича. Короче говоря, они стали готовиться. Пирогов провёл работу в своём окружении и где-то месяца через два Заостровский подал условный знак. Всё было кончено в несколько часов. Открывались радужные перспективы, но…
«Ошиблись, ошиблись умники сраные!» - думал Пирогов, разглядывая приятное, но какое-то не очень живое лицо своего премьера и соратника: «На что они рассчитывали? На что рассчитывают теперь? И что они хотят от меня?».
Владимир Егорович несколько раз пытался выяснить это, но Фадеев-Заостровский уклонялся от прямых ответов, хмурился и заговаривал о чём-то другом. Вот и сейчас он спокойно и невыразительно рассказывал о сжимающемся кольце окружения. Ничего нового, ничего обнадёживающего. Последовала шумная дискуссия, в которой Пирогов не принял участия. Последние дни все предлагали одни и те же ходы, которые никуда не вели.
– Где же ваши китайцы? Почему они молчат? Вы же мне говорили, что вот-вот последуют решительные меры с их стороны? - истерично кричал министр информации Бурматов Фадееву.
…Глупость про китайцев откуда-то постоянно возникала на поверхности с самого начала мятежа. И Фадеев, и Лапников как-то неопределённо, но постоянно про это говорили, а министр информации Бурматов, облекал эти туманные намёки в грохочущие обещания скорой победы. Вот и вчера, выступая на внеочередной конференции Русского Народного Собора, Тимофей Сергеевич выпалил эти самые тезисы об ударе китайцами в тыл «сброду сепаратистов». Владимир Егорович во все это не очень верил, но, за неимением лучшего, и сам иногда повторял официозную ложь.
Этот самый Тимофей Бурматов сделал стремительную карьеру с очень низкого старта. Молодой учитель истории, он прорвался к Пирогову на одном мероприятии ещё в Рязани и в нескольких словах описал ему идеологию возрождения России. Так как ни сам Пирогов, никто из его окружения красиво и связанно говорить о тонких материях не умели, Бурматова взяли в обоз. Тимофей использовал ситуацию по полной программе и довольно быстро стал официальным идеологом режима. Потом уже выяснились его недостатки, которые тем рельефнее становились, чем очевиднее виднелся впереди крах. Так, Бурматов категорически не любил мыться, и чем больше он метался в ситуации разрастающегося кризиса, тем сильнее и отвратительнее воняло от него невыносимой кислятиной. Он был склонен к истерикам, которые обычно переходили в бурные и многословные проповеди. В более спокойные времена Пирогов и сам любил послушать его исступлённые пророчества о будущем величии России под его, Пироговым, правлением. Но чем хуже становилась реальность, тем нелепее были великодержавные проповеди Бурматова. Однако кому-то надо было успокаивать людей, писать и произносить бесконечные речи перед армией и населением, придумывать всё новые признаки скорой победы. Даже зная более-менее реальное положение дел, Пирогов всё-таки находил время послушать министра информации, удивляясь его наивной, почти религиозной вере, и черпая из его бреда более-менее правдоподобные объяснения ситуации и смутные обещания, а потом пересказывал их нуждающимся.
Последние недели, когда кольцо вокруг Москвы неуклонно сжималось и вопрос капитуляции вот-вот должен был встать во весь рост, Бурматов бегал с идеей тотальной войны, вычитанной в дневниках Геббельса. Иногда Пирогову казалось, что Бурматов сознательно разыгрывает последний акт гитлеровской трагедии.
Между прочим, Лапников как-то показывал Пирогову досье на министра информации. Из файлов следовало, что в молодые годы Бурматов принадлежал к тому странному течению в русской жизни начала века, которое странным образом сочетало в себе русский национализм и любовь к Гитлеру, причём не столько рационально-политическую, сколько какую-то мистическо-эстетическую: очарование чёрной свастики и бесноватого фюрера было для русских любителей Гитлера определяющим моментом. И вот теперь, по прошествии многих лет, юношеские умственные маструбации на Третий Рейх накладывали на поведение министра информации всё более заметный отпечаток.
…Дискуссия пошла на повышенных тонах и всё больше походила на коммунальную свару. Все выступающие обвиняли то военных, то полицию, то самих себя, но заканчивали, обычно, одним риторическим вопросом: что делать?
Пирогов в дискуссии не участвовал, тем более что никаких идей у него тоже не было. В итоге слово снова взял Бурматов и предложил раздать оружие молодёжи, люмпенам и всем желающим, а главное - начать планомерное уничтожение коллаборационистов - бывших и потенциальных.
Вообще, в последнее время Пирогов иногда тоже начинал думать, что продажный чиновничий аппарат стоит уничтожить, хотя бы в качестве последней услуги нации и стране. Впрочем, это всё он откладывал на крайний случай. Уже хотя бы потому, что у Пирогова не было ощущения, что его самого не убьют, когда механизм будет запущен: рыльце у него было в пушку, да и тупиковость ситуации рано или поздно станет очевидна всем. Собственно, устроить кровавую баню напоследок - это значит официально признать, что всё кончено и даже бежать уже поздно и некуда. Очевидно, у других участников заседания были свои резоны противится вооружению народа и идею похоронили, вызывав у Бурматова приступ истеричного обличительства.
21. Верховный Правитель
Ощущение скорого и неминуемого краха не оставляло его последние недели. Владимир Егорович ехал по Москве в мэрию, хмуря глядя за стёкла…Пирогов чего-то ждал. Или самого себя убеждал, что ждёт каких-то судьбоносных перемен. Потому что, говоря по правде, ждать было особенно нечего: никакого «вундерваффе» в его распоряжении не было, ресурсов тоже, надвигалась зима и многомиллионная Москва становилась очевидной могилой и для него, и для его окружения.
Опять всё завязано на Москве! Опять, опять несколько миллионов граждан ставят под угрозу Россию. Как в 1991 году, когда несколько тысяч москвичей добили помиравший Союз, как в 1993 году, когда миллионы москвичей молча глядели, как ельцинские танки разносят последнюю попытку что-то изменить, как во время Кризиса, когда мэрия присягнула на верность миротворческой администрации тогда, когда передовые подразделения НАТО были ещё в двухстах километрах от города.
Мимо пронеслась недостроенная громада сикхского храма, потом опять заколоченные, а местами - сгоревшие или заброшенные и разграбленные здания офисов, ресторанов и магазинов. И руины, руины, руины. Между прочим, поговаривали, что методичное руинирование Москвы - часть большого плана, смысл которого сводился к постепенному превращению Москвы в малопригодный для жизни город и, как следствие, снижение её роли в будущем России. Понятное дело, что никто не выделит средств для восстановления бесчисленных офисных зданий, транспортных развязок и жилых комплексов. «Огородят заборчиками несколько церквушек и Кремль, а остальное постепенно разрушится и будет Москва заштатным городом… Эдакой Тверью или Ростовом Великим», - Пирогов уже даже и не удивлялся, что сам спокойно рассматривает перспективы жизни после того, как…
… В мэрию его давно зазывал «хозяин Москвы» Кирилл Мамашев. Этот самый Мамашев работал в ооновской ещё московской городской администрации, и сразу после бегства генерал-губернатора Франсишку д’Оливейры он первым связался с Пироговым, предложив свои услуги «крепкого хозяйственника». Пирогову было некогда заниматься московскими делами, да и кадров подходящих у него всё равно не было, поэтому все намеки на ненадёжность Мамашева он игнорировал. И даже его отсутствие на казни Юркевича его не расстроило…
Мамашев суетливо поднялся ему навстречу и долго тряс руку, заглядывая в глаза. Усадив верховного правителя в глубокое кресло, сам сел в соседнее, но не глубоко, на краюшек, сиротливо и как-то сконфуженно. Принесли кофе, Мамашев дождался, пока секретарша выйдет из кабинета, и заговорил:
– Владимир Егорович, я ведь к вам с серьёзным вопросом… очень важным на самом деле, - было видно, что эту речь Мамашев готовил долго и старательно.
– С каким же, Кирилл Валерьянович? - Пирогов почему-то стал нервничать, должно быть, подозревая примерно тему разговора.
– Владимир Егорович, тут ведь вот какое дело… Ситуация… Что дальше-то делать будем? В Москве сейчас вместе с беженцами порядка 18 миллионов жителей. Это уже тяжёлая нагрузка на инфраструктуру, я вам могу показать… Вы же видите, город в полуобморочном состоянии… Бандитизм, разруха… Диверсионные группы буквально убивают город. У нас уже нет ресурсов хотя бы аварийные системы поддерживать в рабочем состоянии. У меня свежие данные есть по состоянию дел… ну вот в коммунальном хозяйстве, в вопросах питания. Между прочим, никакой помощи от военных властей нет. А гражданская милиция так и не заработала. Одни погромы… И главное - впереди зима! Что мы будем делать, а? Мне каждый день сотни людей задают вопросы - как, что…
Пирогов придал лицу грозное выражение и исподлобья посмотрел на собеседника. «Как же я вас, пидоров, ненавижу! Чинуши сраные! Сидит, сучонок, и не знает, как мне сказать… Боится! А ведь никакие люди тебе ничего не говорят! Ты же, мразь такая, и не выползаешь из этой своей берлоги!», - думал он с каким-то садистским удовольствием, наслаждаясь очевидным смущением Мамашева:
– К чему вы клоните, а? Кирилл Валерьянович, я не совсем вас понимаю.
– Владимир Егорович, я просто хочу сказать. Гуманитарная катастрофа неизбежна… Понимаете? Голод, холод, эпидемии. Вот так…, - Мамашев сжался, а потом встал с кресла и проскользнул к своему рабочему столу. - Вы ведь понимаете значение Москвы для судеб этой страны… нашей страны… Родины? Посмотрите, в каком состоянии город. Если дело дойдет до боёв… ну в городе… Вот и диверсанты… Опять взрывы. Паника. Снабжение уже почти не действует… Понимаете? Вы знаете, что сегодня ночью выведена из строя последняя линия метро? - Мамашев выпалил всё это разом, но к концу монолога голос его стал совсем тихим. Он явно не знал, к чему выведет этот разговор и что скажет ему в ответ Пирогов. Владимира Егоровича распирало от ненависти и злобы. «Червяк, а! Скотина какая, а!», - мысленно ругался он, тем не менее, выдерживая паузу. В тикающей тишине красивого кабинета его молчание выглядело страшнее бури.
«Варвар! Откуда ты на нашу голову, баран тупой? Напорол я лишку… ну, блин, делать-то что? Они уже по всем каналам выходят, надо что-то делать… Главное, чтоб не убили… Свои придут - отмажусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32