Макс остановил проектор, зажег свет и провел ее в свой туалет.
Когда она осталась одна и стала приводить себя в порядок, кадры из фильма снова стали прокручиваться в ее мозгу и ее опять стошнило. Прошло много времени, прежде чем она почувствовала себя в состоянии выйти. Бросила взгляд в зеркало и увидела там изможденное, мрачное, желто-серое лицо. Она не могла заставить себя посмотреть себе в глаза.
— У тебя совсем больной вид, дорогая. Лучше присядь.
— Нет, спасибо, — промолвила она бесцветным голосом.
— Я не знал, что это тебя так достанет, малышка.
— Кто... кто еще видел это?
— Только я и Эл, и ребята из лаборатории. Ну, еще двое, которые снимали, когда ты была в номере. Вот и все. Я честно тебе говорю, Доусон. Мы только навредили бы себе, если б выпустили это наружу. Это было бы грязным трюком с нашей стороны.
— Грязным трюком, — эхом повторила она, еще не понимая, как себя вести.
— Ты уясни только одно: ты теперь принадлежишь мне. Ты берешь работу, которую я предлагаю, по цене, которую я назначаю. И если я скажу: перепрыгни отель — то иди и постарайся это сделать, и старайся до тех пор, пока я не скажу: хватит. — Макс обошел стол и подошел к Бетти вплотную. — Со мной тебе будет легко работать, но как только ты попытаешься выпендриваться, я сделаю из этой ленты фильм на десять минут, возьму кадры получше и прослежу, чтобы фильм был вручен твоему папаше-доктору в Сан-Франциско. Теперь тебе все ясно?
Бетти что-то сказала сдавленным голосом, нащупала дверь, открыла ее и побежала через казино, понимая, что опешившая публика смотрит на нее. Она выскочила на солнечный свет, которого не почувствовала, вся в слезах, так прикусив губу, что выступила кровь.
Вернувшись в мрачную комнату мотеля «Комфорт» и лежа на своей провисающей кровати, она примирилась с тем, что ей придется лишить себя жизни. Каким бы способом она ни пыталась решить это уравнение, результат все время выходил один и тот же. Она пролежала два дня. Ей не хотелось ни есть, ни выходить на улицу, ни отвечать на осторожные беспокойные вопросы Мэйбл.
И тогда Мэйбл, невзирая на ее протесты, вывезла Бетти в пустыню и оставила в абсолютном одиночестве каменного домика.
— Я оставлю тебя здесь, вот еда, — сказала ей Мэйбл. — Приеду через несколько дней. Не знаю, что тебя гложет, но если есть какое-нибудь место, где можно прийти в себя, то оно здесь. Я уеду, и ты увидишь, что здесь нет никого, — только ты и Бог. Разберись тут с Ним и с собой.
И Мэйбл уехала на своем стареньком скрипучем автомобиле, ни разу не оглянувшись и не помахав рукой.
Бетти Доусон пошла на поправку на пятый день. Точнее, она смирилась с тем, что надо жить в таком будущем, которое уже не поправить. Мэйбл забрала ее спустя пять дней. После долгого, напряженного первого взгляда Мэйбл облегченно и одобрительно улыбнулась. По пути в город она проникновенно сказала:
— Думаю, ты поняла, что жизнь важнее всего, остальное по сравнению с ней — ничто, Элизабет. Если человек понял, что надо жить, то проживет без ног, глаз, свободы, любви. Так всегда было и будет.
— Надо, наверное, беречь то, что осталось.
— И понимать, насколько это ценно.
— Мэйбл, я хочу сделать одно дело, прежде чем пойду работать: слетаю на пару дней к отцу. Мне бы раньше...
— Это хорошее дело, Элизабет.
И ты, Бетти, строишь новую жизнь. Жизнь в рамках тех ограничений, которые были созданы твоими непоправимыми ошибками. И стараешься получить от нее максимум того, что можешь. Поражаешься собственной отваге и несгибаемости. Напряженно и хорошо работаешь, радуя этим друзей и восхищая почитателей. Стараешься забыть, что ты в прямом смысле человек «до востребования». Когда ты начинаешь задумываться, почему они, взяв в заклад твою душу, не платят за это, Макс подсовывает тебе решение проблемы с везунком из Сент-Луиса, толстым, придурковатым и плутоватым человеком.
Ты пытаешься отказаться от этого отвратительного задания, зная, что ведешь битву, в которой обречена на поражение, и на сей раз ты уже знаешь, что снова будут кинокамеры, и, пряча свой стыд и ненависть, стремишься подставить партнера под камеры в самом нелепом и непристойном виде. Ты абсолютно ничего не чувствуешь — ни страха перед камерой, ни ощущений. Твое тело — это лишенный нервов послушный предмет, который ты научилась презирать. Это вульгарная податливая вещь, годящаяся лишь на услаждение толстых дураков. Этому хватило пары вечеров, чтобы спустить свой выигрыш, а на третий он еще и проиграл сорок тысяч. Когда он захотел вернуть уверенность в себе наедине с тобой, то оказалось, что крупные денежные потери довели его до импотенции. Полупьяный и беспомощный, он плачет, мотая головой из стороны в сторону и повторяя «мама, мама, мама».
После года ожиданий, стараясь не думать о том, что находишься в состоянии постоянного ожидания, ты получаешь новое задание: тебе препоручают счастливчика-богача из Венесуэлы. Ты стараешься выкрутиться, но с Максом это не проходит, у него на руках все козыри. На этот раз хоть без киносъемок. Но после того как венесуэльца расперло от гордости за успешное соблазнение, в нем проявляется настоящий садист.
Это маленький крепкий человечек, богатый, тщеславный. Много времени уделяет расчесыванию своих напомаженных волос. Однажды убедив себя в том, что ты считаешь его неотразимым, он дает волю своим маленьким, быстрым, твердым кулачкам, отпускает тебе шлепки, грязные словечки и презрительные взгляды. Он быстро выиграл, а теперь так же быстро проигрывает и от этого становится более неистовым и жестоким — как маленький злобный петушок. Тебе отказывает выдержка еще до того, как он расстается с последними остатками выигрыша. Когда он наносит тебе откровенный удар по еще не зажившей ране, ты прерываешь его игру мускулов размашистым ударом, от которого он кричит, как баба.
Когда он подползает к тебе с ясно читаемым на лице намерением убить, ты размахиваешься ногой и чувствуешь, как хрящевидные ткани его носа сплющиваются под ударом твоего колена, и тебе становится немного дурно. Но он продолжает наступать, глаза его и остаток лица по-прежнему выражают намерение убить тебя, и он подвывает от желания добраться до тебя, и тогда ты останавливаешь его только тем, что разбиваешь ближайшую вазу о его голову. Ты в горячечной спешке одеваешься, стараясь не смотреть на него, и бежишь прямо к Максу, потому что специальные проблемы специфического бизнеса должен решать специалист.
Выясняется, что тот жив. Рана болезненная, но не серьезная. Макс быстро и спокойно все улаживает. Потом он не говорит, как добился этого, но ей заявляет:
— Если кто-нибудь где-нибудь тут тронет тебя пальцем — дай мне знать немедленно. Ты не должна терпеть такие вещи от этих клоунов, дорогая. Ты слишком драгоценна, чтобы я позволил всяким фраерам трепать тебе нервы. Да, возьми свою долю. Пару ночей не выступай. Можешь съездить к своему старику или еще что. Обустраивайся здесь как следует. Мы сделаем все, чтобы тебе было хорошо, девочка.
Если не считать «заданий», ты соблюдаешь тут полное воздержание. Раз тело необходимо для хитроумных комбинаций и используется в качестве дорогостоящей приманки, то впору ли думать о его двойном назначении? Сейчас век специализации. Ты стала совсем бесчувственной, хотя их у тебя было немного, пятеро. Джекки был поражен, он не мог поверить, был чуть ли не напуган тем, что ты была девственницей. После него ты можешь сосчитать только его толстого друга, которому он тебя подсунул взаймы, Риггса Тэлферта, толстяка из Сент-Луиса и этого порочного венесуэльца. Пятеро в твоей жизни. Кто еще в двадцать шесть мог бы собрать таких разных типов в такой малочисленной группе?
И потом появился Хью Даррен. С ним пришла любовь. Но как только ты зашла за определенную границу, любовь стала для тебя недопустимой роскошью. И ты бьешься, зажатая в угол. Какой и кому вред от дружбы? Никому и никакого. Но возможно ли это? С неизбежностью друзья становятся возлюбленными, любовниками. Ты молишься о том, чтобы он не заметил, как порочно тело, которое ты возлагаешь на этот особый алтарь. Ты изображаешь чистоту, которая ему нужна. И не можешь показать, что любишь его. Это надо упрятать, и поглубже. Потому что это неизбежно должно кончиться. И ты выбираешь себя в качестве той стороны, которая должна принять на себя всю боль.
Пусть это будет для тебя веселой, легкой и беззаботной вещью, продолжением дружбы, а не сердечной привязанностью. И никаких обязательств, никаких последствий. Люби его себе на здоровье, получай удовольствие от того чуда, которым вы обладаете. Собери все это в самых укромных уголках своей памяти, потому что, когда это закончится, оно станет скрашивать каждый из оставшихся тебе на земле дней и тебе будет так приятно оглянуться назад. В каждый миг любви ты знаешь, что это кончится, как только Макс Хейнс появится с новым требованием. Потому что как бы ты ни нуждалась в Хью, ты не сможешь вначале отдать себя на потребу грязных затей Макса, а потом отряхнуться как ни в чем не бывало и вернуться в объятия любимого, пользоваться его особой добротой к тебе во всем, к той радости свидания с ним, о которой не скажешь словами...
Бетти мрачно окинула взглядом зловещее великолепие номера сто девяносто. «Здесь убивают любовь, — думала она. — Удар — и забудь, что она была. И все же почему, зная, что проиграю, я очень жалею о том, что потеряю доброе отношение со стороны этого пожилого человека из Техаса? Все остальные были дураками. Этот — нет. К нему не подойдешь, но Макс не поверит мне. В такую ночь хорошо умереть. Натянуть эту ночь на себя, как одеяло, но только навеки».
Глава 8
В понедельник утром пробуждение наступило для Тэмпла Шэннарда слишком рано. Это было его третье утреннее пробуждение в огромной кровати, рядом с кроватью Викки, в шикарном люксе номер восемьсот три отеля «Камерун». Он вышел из состояния тяжелого забытья, которое не принесло ему никакого облегчения. Согнала с него сон и перевела в полубессознательное состояние ужасная головная боль, такая, будто ему голову постепенно сжимали обручами и череп разламывался при этом на отдельные косточки. Тэмпл чувствовал такую жажду, что был уверен: ему не удастся ее утолить. Некоторое время он лежал с плотно закрытыми глазами, не желая подставлять их под слабый утренний свет в комнате, прислушивался к беспокойному шуму в сердце и пытался оценить, не стошнит ли его сейчас. Сердце стучало наподобие шара, медленно скатывающегося со ступеньки на ступеньку.
Тэмпл понимал, что напился, но интересовало его только то, как бы выйти из этого ужасного состояния. У него было мрачное ощущение, что если он попытается восстановить ближайшую ретроспективу, то почувствует себя значительно более несчастным. Он сжал зубы и сел в кровати, подождал несколько минут, почувствовал наконец, что может встать, и тихо поплелся в ванную, закрыл за собой дверь.
«Тебе, дураку, почти пятьдесят один, Шэннард, — говорил он себе, — а ты вытворяешь с собой такие вещи».
Тело было вялым и непослушным. Он выпил четыре стакана воды, постоял, словно прислушиваясь, потом встал на колени перед унитазом, и его вывернуло. Прошло довольно долгое время, пока он решился выпить еще стакан. Тошнота прошла, и он почувствовал, что можно принять душ. Стоя с зажмуренными глазами под шумящей струей, он стал припоминать кое-какие детали вечера, но гнал их от себя, чувствуя себя пока не подготовленным для их восприятия. Он подумал, что сейчас способен вынести на своих плечах не так много, но сколько может — вынесет.
Почти всегда Тэмпл Шэннард просыпался по утрам с убеждением, что жизнь — прекрасная штука. Про данное утро трудно было утверждать что-то подобное.
Простояв долго под душем, он принялся затем за бритье, причем делал это с необычным прилежанием. Как бы компенсируя подмоченную в собственных глазах репутацию, он решил особенно хорошо выбрить себя. Руки дрожали, и он весь сконцентрировался на том, чтобы не порезаться.
Он провел длинную полосу, и бритва застыла в его руках. Мысль, таившаяся где-то в глубине памяти, прорвав все преграды, вырвалась на поверхность: «Тебя собираются купить. Ты в ловушке, Шэннард. Надо действовать быстро. Надо сбыть свои акции. Иначе скоро у тебя будет крайне мало наличных».
Он подумал, начиная другую длинную полосу на щеке, что когда-то у него уже было мало денег, но он поднялся. Он примет их предложение. Раз уж жизнь так обошлась с ним, он будет работать вдвое напряженней, чтобы организовать новое дело. У него кое-что останется, с чего начать.
«Какое там останется! Ты же проиграл это вчера!»
Это страшное открытие нанесло ему такой удар, что он пошатнулся.
Сколько же?
Может быть, он совсем не проиграл?
Сколько же он проиграл?
Тэмпл глубоко порезал подбородок. С помощью специального крема и салфетки он остановил кровь и осторожно открыл дверь ванной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Когда она осталась одна и стала приводить себя в порядок, кадры из фильма снова стали прокручиваться в ее мозгу и ее опять стошнило. Прошло много времени, прежде чем она почувствовала себя в состоянии выйти. Бросила взгляд в зеркало и увидела там изможденное, мрачное, желто-серое лицо. Она не могла заставить себя посмотреть себе в глаза.
— У тебя совсем больной вид, дорогая. Лучше присядь.
— Нет, спасибо, — промолвила она бесцветным голосом.
— Я не знал, что это тебя так достанет, малышка.
— Кто... кто еще видел это?
— Только я и Эл, и ребята из лаборатории. Ну, еще двое, которые снимали, когда ты была в номере. Вот и все. Я честно тебе говорю, Доусон. Мы только навредили бы себе, если б выпустили это наружу. Это было бы грязным трюком с нашей стороны.
— Грязным трюком, — эхом повторила она, еще не понимая, как себя вести.
— Ты уясни только одно: ты теперь принадлежишь мне. Ты берешь работу, которую я предлагаю, по цене, которую я назначаю. И если я скажу: перепрыгни отель — то иди и постарайся это сделать, и старайся до тех пор, пока я не скажу: хватит. — Макс обошел стол и подошел к Бетти вплотную. — Со мной тебе будет легко работать, но как только ты попытаешься выпендриваться, я сделаю из этой ленты фильм на десять минут, возьму кадры получше и прослежу, чтобы фильм был вручен твоему папаше-доктору в Сан-Франциско. Теперь тебе все ясно?
Бетти что-то сказала сдавленным голосом, нащупала дверь, открыла ее и побежала через казино, понимая, что опешившая публика смотрит на нее. Она выскочила на солнечный свет, которого не почувствовала, вся в слезах, так прикусив губу, что выступила кровь.
Вернувшись в мрачную комнату мотеля «Комфорт» и лежа на своей провисающей кровати, она примирилась с тем, что ей придется лишить себя жизни. Каким бы способом она ни пыталась решить это уравнение, результат все время выходил один и тот же. Она пролежала два дня. Ей не хотелось ни есть, ни выходить на улицу, ни отвечать на осторожные беспокойные вопросы Мэйбл.
И тогда Мэйбл, невзирая на ее протесты, вывезла Бетти в пустыню и оставила в абсолютном одиночестве каменного домика.
— Я оставлю тебя здесь, вот еда, — сказала ей Мэйбл. — Приеду через несколько дней. Не знаю, что тебя гложет, но если есть какое-нибудь место, где можно прийти в себя, то оно здесь. Я уеду, и ты увидишь, что здесь нет никого, — только ты и Бог. Разберись тут с Ним и с собой.
И Мэйбл уехала на своем стареньком скрипучем автомобиле, ни разу не оглянувшись и не помахав рукой.
Бетти Доусон пошла на поправку на пятый день. Точнее, она смирилась с тем, что надо жить в таком будущем, которое уже не поправить. Мэйбл забрала ее спустя пять дней. После долгого, напряженного первого взгляда Мэйбл облегченно и одобрительно улыбнулась. По пути в город она проникновенно сказала:
— Думаю, ты поняла, что жизнь важнее всего, остальное по сравнению с ней — ничто, Элизабет. Если человек понял, что надо жить, то проживет без ног, глаз, свободы, любви. Так всегда было и будет.
— Надо, наверное, беречь то, что осталось.
— И понимать, насколько это ценно.
— Мэйбл, я хочу сделать одно дело, прежде чем пойду работать: слетаю на пару дней к отцу. Мне бы раньше...
— Это хорошее дело, Элизабет.
И ты, Бетти, строишь новую жизнь. Жизнь в рамках тех ограничений, которые были созданы твоими непоправимыми ошибками. И стараешься получить от нее максимум того, что можешь. Поражаешься собственной отваге и несгибаемости. Напряженно и хорошо работаешь, радуя этим друзей и восхищая почитателей. Стараешься забыть, что ты в прямом смысле человек «до востребования». Когда ты начинаешь задумываться, почему они, взяв в заклад твою душу, не платят за это, Макс подсовывает тебе решение проблемы с везунком из Сент-Луиса, толстым, придурковатым и плутоватым человеком.
Ты пытаешься отказаться от этого отвратительного задания, зная, что ведешь битву, в которой обречена на поражение, и на сей раз ты уже знаешь, что снова будут кинокамеры, и, пряча свой стыд и ненависть, стремишься подставить партнера под камеры в самом нелепом и непристойном виде. Ты абсолютно ничего не чувствуешь — ни страха перед камерой, ни ощущений. Твое тело — это лишенный нервов послушный предмет, который ты научилась презирать. Это вульгарная податливая вещь, годящаяся лишь на услаждение толстых дураков. Этому хватило пары вечеров, чтобы спустить свой выигрыш, а на третий он еще и проиграл сорок тысяч. Когда он захотел вернуть уверенность в себе наедине с тобой, то оказалось, что крупные денежные потери довели его до импотенции. Полупьяный и беспомощный, он плачет, мотая головой из стороны в сторону и повторяя «мама, мама, мама».
После года ожиданий, стараясь не думать о том, что находишься в состоянии постоянного ожидания, ты получаешь новое задание: тебе препоручают счастливчика-богача из Венесуэлы. Ты стараешься выкрутиться, но с Максом это не проходит, у него на руках все козыри. На этот раз хоть без киносъемок. Но после того как венесуэльца расперло от гордости за успешное соблазнение, в нем проявляется настоящий садист.
Это маленький крепкий человечек, богатый, тщеславный. Много времени уделяет расчесыванию своих напомаженных волос. Однажды убедив себя в том, что ты считаешь его неотразимым, он дает волю своим маленьким, быстрым, твердым кулачкам, отпускает тебе шлепки, грязные словечки и презрительные взгляды. Он быстро выиграл, а теперь так же быстро проигрывает и от этого становится более неистовым и жестоким — как маленький злобный петушок. Тебе отказывает выдержка еще до того, как он расстается с последними остатками выигрыша. Когда он наносит тебе откровенный удар по еще не зажившей ране, ты прерываешь его игру мускулов размашистым ударом, от которого он кричит, как баба.
Когда он подползает к тебе с ясно читаемым на лице намерением убить, ты размахиваешься ногой и чувствуешь, как хрящевидные ткани его носа сплющиваются под ударом твоего колена, и тебе становится немного дурно. Но он продолжает наступать, глаза его и остаток лица по-прежнему выражают намерение убить тебя, и он подвывает от желания добраться до тебя, и тогда ты останавливаешь его только тем, что разбиваешь ближайшую вазу о его голову. Ты в горячечной спешке одеваешься, стараясь не смотреть на него, и бежишь прямо к Максу, потому что специальные проблемы специфического бизнеса должен решать специалист.
Выясняется, что тот жив. Рана болезненная, но не серьезная. Макс быстро и спокойно все улаживает. Потом он не говорит, как добился этого, но ей заявляет:
— Если кто-нибудь где-нибудь тут тронет тебя пальцем — дай мне знать немедленно. Ты не должна терпеть такие вещи от этих клоунов, дорогая. Ты слишком драгоценна, чтобы я позволил всяким фраерам трепать тебе нервы. Да, возьми свою долю. Пару ночей не выступай. Можешь съездить к своему старику или еще что. Обустраивайся здесь как следует. Мы сделаем все, чтобы тебе было хорошо, девочка.
Если не считать «заданий», ты соблюдаешь тут полное воздержание. Раз тело необходимо для хитроумных комбинаций и используется в качестве дорогостоящей приманки, то впору ли думать о его двойном назначении? Сейчас век специализации. Ты стала совсем бесчувственной, хотя их у тебя было немного, пятеро. Джекки был поражен, он не мог поверить, был чуть ли не напуган тем, что ты была девственницей. После него ты можешь сосчитать только его толстого друга, которому он тебя подсунул взаймы, Риггса Тэлферта, толстяка из Сент-Луиса и этого порочного венесуэльца. Пятеро в твоей жизни. Кто еще в двадцать шесть мог бы собрать таких разных типов в такой малочисленной группе?
И потом появился Хью Даррен. С ним пришла любовь. Но как только ты зашла за определенную границу, любовь стала для тебя недопустимой роскошью. И ты бьешься, зажатая в угол. Какой и кому вред от дружбы? Никому и никакого. Но возможно ли это? С неизбежностью друзья становятся возлюбленными, любовниками. Ты молишься о том, чтобы он не заметил, как порочно тело, которое ты возлагаешь на этот особый алтарь. Ты изображаешь чистоту, которая ему нужна. И не можешь показать, что любишь его. Это надо упрятать, и поглубже. Потому что это неизбежно должно кончиться. И ты выбираешь себя в качестве той стороны, которая должна принять на себя всю боль.
Пусть это будет для тебя веселой, легкой и беззаботной вещью, продолжением дружбы, а не сердечной привязанностью. И никаких обязательств, никаких последствий. Люби его себе на здоровье, получай удовольствие от того чуда, которым вы обладаете. Собери все это в самых укромных уголках своей памяти, потому что, когда это закончится, оно станет скрашивать каждый из оставшихся тебе на земле дней и тебе будет так приятно оглянуться назад. В каждый миг любви ты знаешь, что это кончится, как только Макс Хейнс появится с новым требованием. Потому что как бы ты ни нуждалась в Хью, ты не сможешь вначале отдать себя на потребу грязных затей Макса, а потом отряхнуться как ни в чем не бывало и вернуться в объятия любимого, пользоваться его особой добротой к тебе во всем, к той радости свидания с ним, о которой не скажешь словами...
Бетти мрачно окинула взглядом зловещее великолепие номера сто девяносто. «Здесь убивают любовь, — думала она. — Удар — и забудь, что она была. И все же почему, зная, что проиграю, я очень жалею о том, что потеряю доброе отношение со стороны этого пожилого человека из Техаса? Все остальные были дураками. Этот — нет. К нему не подойдешь, но Макс не поверит мне. В такую ночь хорошо умереть. Натянуть эту ночь на себя, как одеяло, но только навеки».
Глава 8
В понедельник утром пробуждение наступило для Тэмпла Шэннарда слишком рано. Это было его третье утреннее пробуждение в огромной кровати, рядом с кроватью Викки, в шикарном люксе номер восемьсот три отеля «Камерун». Он вышел из состояния тяжелого забытья, которое не принесло ему никакого облегчения. Согнала с него сон и перевела в полубессознательное состояние ужасная головная боль, такая, будто ему голову постепенно сжимали обручами и череп разламывался при этом на отдельные косточки. Тэмпл чувствовал такую жажду, что был уверен: ему не удастся ее утолить. Некоторое время он лежал с плотно закрытыми глазами, не желая подставлять их под слабый утренний свет в комнате, прислушивался к беспокойному шуму в сердце и пытался оценить, не стошнит ли его сейчас. Сердце стучало наподобие шара, медленно скатывающегося со ступеньки на ступеньку.
Тэмпл понимал, что напился, но интересовало его только то, как бы выйти из этого ужасного состояния. У него было мрачное ощущение, что если он попытается восстановить ближайшую ретроспективу, то почувствует себя значительно более несчастным. Он сжал зубы и сел в кровати, подождал несколько минут, почувствовал наконец, что может встать, и тихо поплелся в ванную, закрыл за собой дверь.
«Тебе, дураку, почти пятьдесят один, Шэннард, — говорил он себе, — а ты вытворяешь с собой такие вещи».
Тело было вялым и непослушным. Он выпил четыре стакана воды, постоял, словно прислушиваясь, потом встал на колени перед унитазом, и его вывернуло. Прошло довольно долгое время, пока он решился выпить еще стакан. Тошнота прошла, и он почувствовал, что можно принять душ. Стоя с зажмуренными глазами под шумящей струей, он стал припоминать кое-какие детали вечера, но гнал их от себя, чувствуя себя пока не подготовленным для их восприятия. Он подумал, что сейчас способен вынести на своих плечах не так много, но сколько может — вынесет.
Почти всегда Тэмпл Шэннард просыпался по утрам с убеждением, что жизнь — прекрасная штука. Про данное утро трудно было утверждать что-то подобное.
Простояв долго под душем, он принялся затем за бритье, причем делал это с необычным прилежанием. Как бы компенсируя подмоченную в собственных глазах репутацию, он решил особенно хорошо выбрить себя. Руки дрожали, и он весь сконцентрировался на том, чтобы не порезаться.
Он провел длинную полосу, и бритва застыла в его руках. Мысль, таившаяся где-то в глубине памяти, прорвав все преграды, вырвалась на поверхность: «Тебя собираются купить. Ты в ловушке, Шэннард. Надо действовать быстро. Надо сбыть свои акции. Иначе скоро у тебя будет крайне мало наличных».
Он подумал, начиная другую длинную полосу на щеке, что когда-то у него уже было мало денег, но он поднялся. Он примет их предложение. Раз уж жизнь так обошлась с ним, он будет работать вдвое напряженней, чтобы организовать новое дело. У него кое-что останется, с чего начать.
«Какое там останется! Ты же проиграл это вчера!»
Это страшное открытие нанесло ему такой удар, что он пошатнулся.
Сколько же?
Может быть, он совсем не проиграл?
Сколько же он проиграл?
Тэмпл глубоко порезал подбородок. С помощью специального крема и салфетки он остановил кровь и осторожно открыл дверь ванной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39