Как ты знаешь, я без радости примирился с тем странным фактом, что моя единственная дочь окончательно и бесповоротно обосновалась в шоу-бизнесе. Но, читая газеты, я нахожу, что есть много мест в нашем гораздо более привлекательном городе, где ты могла бы проявить свой талант. И безусловно, если бы ты жила здесь — а я надеюсь, так будет, — ты зарабатывала бы вполне приличные деньги, чтобы удовлетворить свое стремление к независимости. Я не могу не чувствовать, что тебя окружает слишком много пустых, поверхностных людей. Вероятно, и в здешней ночной жизни ты попадешь в окружение такого же сорта, но здесь такие люди составляют незначительный процент всего населения. Я не распространяю эти оценки на твоего мистера Даррена, который проник и в твои письма, и в последний телефонный разговор. Надеюсь в будущем увидеть этого молодого человека.
Рискуя вызвать твое неудовольствие своей излишней сентиментальностью, должен сказать тебе, что помню о том, что тебе идет двадцать седьмой год. Мы с матерью прожили в браке тринадцать лет, прежде чем родилась ты. Мне сейчас шестьдесят два, и для своего возраста я вполне здоров, но у меня есть старческое нетерпение познакомиться со своими не рожденными еще внуками. Если я правильно оцениваю значимость этого молодого человека для тебя, то не могла бы ты старинными женскими способами побыстрее добиться от него того решения, которое вознаградило бы мои ожидания?
Хватит жалоб. Я и так весьма счастлив, что после тех ужасных лет мы снова вместе. Здесь практически все идет по-старому. Чарли настаивает на покраске дома, когда погода улучшится. Теперь мы спорим с ним о цвете. Может, ты подскажешь, как бы ему возразить насчет ярко-желтого? Доктор Уэллборн работает на выездах довольно хорошо, но что-то мне не нравится. Подозреваю, что он по юношеской привычке подсмеивается надо мной. Береги себя, моя дорогая. Распорядок твоей работы и твое окружение подорвут здоровье и быка. А ты продолжаешь твердить мне, что уже привыкла. В конверте я высылаю тебе специальный витаминный комплекс, который дал хорошие результаты среди моих ослабленных больных. Если быть честным, то надо поблагодарить Дэвида Уэллборна, который предложил эти таблетки моему вниманию.
Иногда я просыпаюсь до рассвета, когда весь мир кажется спящим, и внезапно представляю себе, где ты и что делаешь. Мне кажется тогда, что нескончаемый шум того города оскорбляет твой слух, и не хочется во все это верить".
Бетти сложила письмо и положила его обратно в сумочку. «На вопросы последней страницы, конечно, невозможно ответить. Потому что единственным ответом должна быть правда, а правда была расчетливо скалькулирована так, чтобы убить его, — рассуждала Бетти. — Вот и приходится притворяться, будто я обожаю эту жизнь, чего никогда не было. Я хотела бы поехать домой, но не могу. Я, дорогой отец, вечная заложница этого чудовища по имени Макс Хейнс, и он не даст мне уехать, потому что я время от времени нужна. Благодаря Хью мне не так плохо, как было. Ты не одобрил бы наших отношений, но что делать, если мне большего не дано, а если кто при этом и пострадает, то это буду только я. И это справедливо».
— Макс немедленно хочет видеть тебя. Он в своем кабинете. — Бетти испуганно вздрогнула и подняла голову на одноцветное лицо Бена Брауна. — Что с тобой, Доусон? Ты спала?
— Иди, я все поняла.
— Он сказал «немедленно».
— Если возникнут вопросы, я тебя процитирую слово в слово, не беспокойся.
— Он злой весь день, разъяренный, как медведь. Предупреждаю на всякий случай.
Она не торопясь допила кофе, подписала счет за ужин и направилась в кабинет Макса.
— Садись, красавица. Заказать что-нибудь?
— Нет, спасибо, Макс. Ты вежлив и очарователен в неподражаемой манере Макса Хейнса. А Бен сказал, что ты жуть какой злой.
— Это я для него злой, а не для тебя. Для тебя — никогда, милая.
— Конечно, я и так на веревочке.
— Теперь о том, почему я хотел видеть тебя. Я должен подкинуть тебя одному клиенту, на этот раз непростому.
— Макс, ради Бога, придумай что-нибудь другое. Вспомни еще кого-нибудь на этот раз. Ну пожалуйста, прошу тебя.
— Извини, если я скажу, что знаю, почему ты хочешь уклониться. Я знаю все о вас с Дарреном. Это очень красиво и трогательно. Сейчас мне это не мешает, и я не позволю, чтобы вам что-то мешало.
— У тебя такая сеть шпионажа, чего в тебе не продать ее русским?
— Даррену незачем знать об этом. А раз он не знает — значит, его и не трогает.
— Макс, я не буду делать этого, просто не буду.
Он откинулся в кресле, сцепил на животе толстые пальцы и печально покачал головой.
— Сколько раз это было? Только два, не считая первого. Тогда ты, красавица, не поднимала пыли.
— Конечно, надо было бы. Но я находилась в ужасном состоянии, больная, разбитая, заброшенная, а ты знал, как можно меня раздавить.
— Ты, милая, была рада помочь нам. Как говорится, ты мне потрешь спинку, я — тебе. Я свое сделал, скажешь нет? С тех пор ты богата, счастлива, довольна.
— О да, безумно счастлива, Макс. Несказанно довольна.
— Другие два раза — одна и та же волынка: «Нет, Макс, я не буду, Макс...» Потом приходится говорить с тобой пожестче. Это же сплошная трата времени. Ладно, пойдем старой дорогой, если тебе так хочется. У меня двадцать минут шестнадцатимиллиметровой черно-белой пленки, фокусировка превосходная. В первый раз, когда ты стала выламываться, я попытался показать тебе этот фильм — доказать, что он есть. Ты тогда выдержала только три минуты, и тебя стошнило. Так что, как я говорил тебе и тогда, в случае с этим немцем из Сент-Луиса и с венесуэльцем, ты в моих руках, милая Бетти. На следующий же день после того, как ты огорчишь меня неожиданным отъездом или отказом оказать маленькую услугу, специальный посланник передаст десять сочных минут из этого фильма твоему старику, посоветовав ему взять напрокат кинопроектор и получить радость от просмотра.
— Думаю, мне придется не допустить этого, — произнесла она упавшим голосом. — Урок первый — как укротить зарвавшуюся шлюху.
— Это не я, это ты так говоришь, красавица. Я не буду тебе подсказывать, что делать. Хоть псалмы ему распевай. Мне только надо, чтобы он так полюбил наш город, что ему не захотелось бы уезжать из него. Он останется, поиграет еще и вернет нам наши денежки. И чтобы играл он именно здесь.
— Кажется, все выйдет иначе, Макс. Странным образом иначе.
Макс положил тяжелые руки на стол, зло посмотрел на нее:
— Честное слово, Бетти, на тебя можно и разозлиться. Ты думаешь, я использую тебя по-дурному. Я же многого от тебя не требую. Если б я действительно был дубиной, то мог бы просить тебя заботиться о моих друзьях, когда они приезжают в город. Или заниматься теми, кто хочет уехать с выигрышем в двадцать — тридцать тысяч. Но для такой работы я могу нанять сколько угодно стодолларовых девиц. Если я заставлю работать тебя слишком часто, это скажется на твоей внешности, малышка.
— Ха-ха. Пребольшое спасибо.
— Этот венесуэлец играл у нас год назад...
— Десять месяцев.
— О'кей. Прошел почти год. Ты у нас особая, малышка, я считаю, что тебя нужно беречь для особо крупных дел. Ты артистка, тут они теряют бдительность, не считают, что это ловушка. И самое главное — ты ведешь себя не так, не как приманка от нашего заведения.
— Опять спасибо. Эти комплименты кружат мне голову.
— Я прибегал к твоей помощи только три раза, красавица, и ты вернула в кассу больше четырехсот тысяч. И в результате сама получила тринадцать тысяч наличными, правильно?
— О, я очень высокооплачиваемая шлюха, Макс. Против цифр не возражаю. Но раз ты не хочешь, чтобы я ушла в отставку, почему бы мне не завести специальный счет в банке?
— Ты можешь перестать? — взмолился Макс. — Хватит тебе мутить воду!
— Ты хочешь, чтобы я делала вид, будто мне это приятно? Я презираю тебя, Макс, и презираю себя. На сей раз рухнет... кое-что очень дорогое для меня.
— Как? Он же не узнает.
— Тебе все равно этого не понять, это уж точно.
— Да что я трачу время на разговоры с бабой! Судя по всему, операция должна обрести очертания к завтрашнему дню, малышка. Сегодня ночью ты свободна от выступлений, я заполнил твое время. Возьми какое-нибудь свое барахло в «Страну игр» и отправляйся сегодня же вечером.
— И что дальше?
— Молчи и слушай. Я скажу, что делать. Иди в свой номер и жди, я скоро свяжусь с тобой. Девочка ты очень умная, сиди и придумывай план, который может сработать.
— А кто этот счастливец?
— Гомер Гэллоуэлл. Один из твоих друзей, насколько я знаю.
Бетти пристально посмотрела на него:
— Макс, ты что, рехнулся? Нет, ты точно рехнулся!
— Ну почему же?
— Это... это совершенная нелепость — думать, что на свете есть способ, с помощью которого я сумею повлиять на этого пожилого человека. Те твои были глупцами, а у этого старика крепкая голова, Макс. Он все чувствует.
— Когда человек стареет, у него появляются мысли молодого.
— Но не у Гомера. Поверь, не у Гомера. Думаю, я тем и нравлюсь старику, что не пресмыкаюсь перед ним. Но при малейшем намеке на то, что его хотят провести, его как ветром сдует отсюда. Я не настолько умна, Макс.
— Мне кажется, ты можешь быть ох как умна, если имеешь цель. Ты же не хочешь, чтобы хотя бы кусочек этого фильма попал к твоему папочке, правда? Или чтобы я попросил Даррена тоже посмотреть кое-что, да?
— А ты, наверное, каждую минутку обсасывал?
— Слушай, я не понимаю, о чем шум. Я говорю: попытайся. Мне все равно, что ты и как там, это твое дело. Я лишь хочу, чтобы ты склонила этого старика поторчать здесь и попытать счастья. О чем скандалим? Можно подумать, я прошу тебя убить кого-то. Чего тебе это стоит? Только некоторого времени. Ты разыграй роль — вот и все. Когда все закончится — победой ли, поражением, — забудешь, только и всего.
— Чудесно! Как просто! Забыть — и все. Господи Боже!
— Как ты тут живешь — ты должна чувствовать себя самой счастливой женщиной на земле.
— Поэтому я все время и смеюсь, Макс.
— Домик пуст, девочка. Набери с собой разных вещей, чтобы как-то одомашнить его.
— Шитье возьму.
— Ты знаешь, старику вроде этого очень даже может понравиться твое шитье.
— Ладно, хватит, Макс.
— Не смущайся, детка. Такие люди многое видели на своем веку, у них ничем не перебьешь зевоту, что бы ты ни делала, поверь. Это как врачи. Перевези туда вещи, потом возвращайся в свой номер и сиди, я с тобой свяжусь. О'кей?
— Что бы я ни делала — не выйдет ничего.
— Когда дело касается таких денег, все надо перепробовать, дорогая Бетти. — И, подмигнув, Макс передал ей ключи от номера сто девяносто мотеля «Страна игр».
* * *
Она упаковала чемодан, проехала три мили в сторону жилой части города, а потом еще в сторону, к мотелю «Страна игр». Бетти ощущала беспросветную, тяжелую апатию, знакомую боль в душе. Это был один из самых шикарных мотелей Лас-Вегаса — с широкими асфальтированными дорожками, дорогим и эффектным ночным освещением, пышной растительностью, фонтанчиками и садиками с камнями. Внутри мотеля интимность достигалась расположением номеров, светонепроницаемыми драпировками по всей стене вдоль окон, растениями и полной звукоизоляцией, а также особой завлекающей анонимностью, свойственной всем большим и весьма посещаемым городам. В «Стране игр» был свой небольшой коктейль-бар и даже казино, здесь всегда можно рассчитывать на выступление какого-нибудь пошлого юмориста.
Бетти поставила машину у дверей сто девяностого, занесла свой чемодан, нащупала знакомый выключатель, разложила вещи и осмотрелась, пытаясь оценить обстановку. Номер был действительно приятный и очень большой. Он вмещал огромную кровать, диваны, кресла, маленький бар, пианино, и все это задрапированное пространство не казалось тесным при таком обилии вещей.
Бетти проверила наличие напитков, полотенец, белья, льда в кухонном алькове, настроено ли пианино, хотя знала, что настроено. Потом закурила, стоя посреди комнаты с опущенными плечами, поддерживая локоть ладонью. Лицо ее было поникшим и несчастным, взгляд направлен в бесконечность. Так она стояла и думала: «Вот здесь они подловили тебя и сделали своей марионеткой, ниточки приживили без анестезии. А теперь им все просто: они дергают — ты прыгаешь. Тебе же остается откладывать деньги на черный день, вложить их куда получше, потому что, когда ты станешь старой и измученной жизнью для их игр и развлечений, они перережут эту веревочку и отпустят тебя на все четыре стороны. Тогда старой леди понадобится на что жить. Как же я была глупа! Хочется плакать по этой девчонке».
Больше двух с половиной лет назад — после того, как Джекки Ластер произнес свое бессмертное «А кому ты нужна?» — она подготовила свою собственную программу и с неустанной, искренней и умной помощью Энди Гидеона, нервного импресарио, отполировав ее до блеска, провела несколько генеральных репетиций. Оба были довольны, и настало время организовать ангажемент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39