Она помолчала минуту. Потом ответила:
– Это не то, о чем я спрашивала. Я спросила: “Мы собираемся выбраться отсюда?”
Джош понял, что она спрашивает, собираются ли они сами попытаться отсюда выбраться вместо того, чтобы ждать, что кто–то еще придет их вызволять.
– Ну,– сказал он. – Если бы у нас был под руками бульдозер, я бы сказал “да”. А так – я не думаю, что мы в ближайшее время что–нибудь сможем предпринимать.
– Моя мама действительно больна,– сказала Свон, и на этот раз голос ее дрогнул. – Я боюсь.
– Я тоже,– признался Джош.
Девочка один раз всхлипнула, но потом перестала, словно бы взяла себя в руки огромной силой воли. Джош потянулся и нашел ее руку. На ней лопнул волдырь. Джош вздрогнул и убрал руку.
– А ты как? – спросил он ее. – У тебя болит что–нибудь?
– Кожу больно. Как будто ее колет и царапает. И в животе у меня болит. Мне пришлось недавно сходить по большому, но я сделала это там, в углу.
– Да, у меня самого тоже болит.
Ему самому тоже хотелось облегчиться, и он уже думал, как бы сделать какую–то систему санитарии. У них была масса консервированных в банках продуктов и фруктовых соков и трудно сказать чего еще, заваленного землей около них.
Прекрати! – приказал он себе, потому что этим оставлял себе капельку надежды.
Воздух скоро закончиться! В их положении нет никакого способа выжить!
Но он понимал, что они находятся в единственном месте, где можно было бы укрыться от взрыва. Из–за всей этой толщи земли, наваленной сверху, радиация не могла сюда проникнуть. Джош устал, у него ломило суставы, но он больше не чувствовал желания лежать и умирать; если он так поступит, то девочке придется остаться здесь замурованной. Если же он поборет изнурение и станет действовать, наведя порядок в банках с едой, он сможет добиться того, что они будут продолжать оставаться в живых еще… сколько? Ему было интересно. Еще один день? Неделю?
– Сколько тебе лет? – спросил он.
– Девять,– ответила она.
– Девять,– нежно повторил он и покачал головой.
Гнев и печаль боролись в его душе. Девятилетний ребенок должен играть на летнем солнышке. Девятилетний ребенок не должен сидеть в темном подвале, будучи одной ногой в могиле. Это несправедливо! К чертям собачьим, как это несправедливо!
– Как тебя зовут?
– Сью Ванда. Но мама зовет меня Свон. Как это вы стали гигантом?
Слезы были у него на глазах, но ему удалось улыбнуться.
– Наверно потому, что в детстве я хорошо ел кашку, когда я был примерно в твоем возрасте.
– И от каши вы стали гигантом?
– Ну, я всегда был большим. Раньше я играл в футбол, сначала в университете в Оберне, затем за Нью–Орлеанских “Святых”.
– А сейчас?
– Сейчас – нет. Я… я борец,– сказал он. – Профессиональная борьба. Выступаю в роли плохого парня.
– Ох,– Свон подумала про это. Она вспомнила, что один из многих ее дядей, дядя Чак, раньше ходил на борцовские матчи в Уичито, а также смотрел их по телевизору.
– Вам это нравилось? Я имею в виду, быть плохим парнем?
– По правде говоря, это как бы игра. Я просто изображал плохого. И я не знаю, нравилось мне это или нет. Это просто было то, что я умел делать.
– Суслик в норе! – сказал Поу–Поу. – Господи, пусть он уйдет!
– Почему он все время говорит про суслика? – спросила Свон.
– Его мучает боль. Он не понимает, что говорит.
Поу–Поу бредил что–то о комнатных тапочках, что хлебам нужен дождь, потом опять впал в молчание. От тела старика несло жаром как из открытой печки, и Джош понял, что долго тот не протянет. Лишь Богу известно, что произошло в его мозгу, когда он смотрел на взрыв.
– Мама говорила, что мы едем в Блейкмен,– сказала Свон, отвлекая его внимание от старика. Она поняла, что он умрет. – Она говорила, что мы едем домой. А вы куда едете?
– В Гарден–Сити. Я должен был там выступать.
– Там ваш дом?
– Нет. Мой дом в Алабаме, далеко–далеко отсюда.
– Мама говорила, что мы едем к дедушке. Он живет в Блейкмене. А ваша семья живет в Алабаме?
Он подумал о Рози и двух сыновьях. Но теперь они – часть чьей–то другой жизни, если, конечно, еще были в живых.
– У меня нет никакой семьи,– сказал Джош.
– Разве у вас никого нет, кто вас любит? – спросила Свон.
– Нет,– ответил он. – Думаю, что нет.
Он услышал стон Дарлин и сказал:
– Лучше бы тебе посмотреть за матерью, а?
– Да, сэр. – Свон поползла было от него, но потом оглянулась во тьму туда, где был гигант. – Я знала, что должно было случиться что–то ужасное, сказала она. – Я знала про это в ту ночь, когда мы покинули трейлер дяди Томми. Я пыталась объяснить это маме, но она не поняла.
– Как же ты узнала?
– Мне это поведали светлячки,– сказала она. – Я поняла это по их свечению.
– Сью Ванда? – слабо позвала Дарлин. – Свон? Где ты?
Свон ответила:
– Тут, мама,– и поползла назад к матери.
Светлячки ей сказали, подумал Джош. Правильно. По меньшей мере, у девочки сильное воображение. Это хорошо: иногда воображение может стать самым лучшим укрытием, когда дела идут совсем неважно. Но вдруг он вспомнил стаи саранчи, в которые попал его автомобиль. Они летели из полей тысячами в последние два–три дня, говорил Поу–Поу. Что–то странное.
Может, саранча узнала как–то про то, что должно будет случиться в этих полях? – удивился Джош. Наверное они умели ощущать несчастье, может, улавливали его запах в воздухе или в самой земле?
Мысли его перешли к более важным вопросам. Сначала ему нужно найти место, чтобы помочиться, иначе его мочевой пузырь лопнет. Прежде ему не приходилось мочиться на четвереньках. Но, если с воздухом будет хорошо и они еще протянут сколько–нибудь, то с их добром что–то надо будет делать. Ему не улыбалось ползать по своему добру, как, впрочем, и по чужому. Пол был из бетона, но он весь растрескался от толчков, и тут он вспомнил про садовую мотыгу, на которую наткнулся где–то в завале, она могла бы оказаться полезной, чтобы выкопать отхожее место.
Он решил, что обследует на четвереньках подвал до другого конца, собирая банки и все прочее, что попадется в руки. Явно здесь есть много пищи, а в банках может быть достаточно воды и соков, чтобы им продержаться какое–то время. Нужнее всего был свет, но он не знал, сколько им придется быть без электричества.
Он отполз в дальний угол, чтобы помочиться. Долго придется ждать до следующей ванны, подумал он. Зато в ближайшее время не понадобятся солнечные очки.
Его передернуло. Моча жгла, как аккумуляторная кислота, вытекая из него.
Однако я жив! – подбодрил он себя. Может быть, не так уж много в мире того, ради чего стоит жить, но я жив. Завтра, может, я и умру, но сегодня я жив и мочусь, сидя на коленках.
И в первый раз после взрыва он позволил себе подумать, что когда–нибудь, каким–нибудь образом он еще сможет снова увидеть наружный мир.


Глава 18. Сделать первый шаг, чтобы начать

Темнота опустилась внезапно. В июльском воздухе стоял декабрьский холод, и черный ледяной дождь продолжал лить на руины Манхеттена.
Сестра Ужас и Арти Виско вдвоем стояли на верху гряды, образованной развалившимися зданиями, и смотрели на запад. На другом берегу реки Гудзон все еще полыхали пожары на нефтеперегонных заводах Хоубокона и Джерси–Сити, и огонь там был оранжевого цвета, на западе же пожаров не было. Капли дождя стучали по сморщенному пестрому зонтику, который Арти нашел руинах магазина спортивных товаров. Магазин этот снабдил их и другими сокровищами: ярко–оранжевым рюкзаком “Дей–Гло”, висевшим за спиной Арти, и новой парой кроссовок на ногах Сестры Ужас. В сумке “Гуччи” за ее плечом была обгоревшая буханка черного хлеба, две банки анчоусов с ключиками для открывания на акрышках, пакет жаренных ломтиков ветчины и чудом уцелевшая бутыль имбирного пива, пережившая катастрофу. Им потребовалась несколько часов, чтобы пересечь пространство между верхней частью Пятой Авеню и их первым пунктом назначения – Туннелем Линкольна. Однако туннель обрушился, и река текла, затопила его прямо до ворот для сбора пошлины, возле которых горой лежали раздавленные автомобили, бетонные плиты и трупы.
Они молча отвернулись. Сестра Ужас повела Арти на юг, к Голландскому туннелю и другим путям под рекой. Прежде чем они дошли, наступила тьма, и теперь им нужно было ждать утра, чтобы выяснить, не обрушился ли и Голландский туннель. Последний указатель, найденный Сестрой Ужас, гласил “Двадцать Вторая Западная улица”, но он валялся на боку в золе и мог быть заброшен взрывом далеко от самой улицы.
– Ну,– сказал спокойно Арти, глядя за реку. – Не похоже на то, что кто–нибудь там живет, правда?
– Нет.
Сестра Ужас вздрогнула и поплотнее запахнула норковое манто.
– Холодает. Нужно найти какое–нибудь укрытие.
Она поглядела сквозь сумерки на смутные очертания нескольких сооружений, которые еще не обвалились. Любое из них могло обрушиться на их головы, но Сестре Ужас куда больше не нравилось то, как быстро падает температура.
– Пошли,– сказала она и зашагала к одному из сооружений.
Арти молча последовал за ней.
За время своего путешествия им попались только четверо, кого не убило при обвале, и трое из них были так изувечены, что были почти при смерти. Четвертым был страшно обгоревший человек в полосатом костюме строгого покроя, взвывший как собака, когда они подошли к нему, и нырнувший обратно, прячась в расщелину. Сестра Ужас и Арти шли, наступая на столь многие тела, что ужасность смерти перестала на них действовать; теперь их пугало, когда они слышали в завалах чей–то стон или, как это один раз было, когда кто–то засмеялся и завизжал вдалеке. Они пошли на голос голоса, но так и не увидели никого живого. Сумасшедший смех преследовал Сестру Ужас; он напомнил ей о смехе, который она слышала в кинотеатре, о смехе человека с горящей рукой.
Думаю, что там, снаружи, есть еще и другие, еще живые,– сказал он. – Вероятно, прячутся где–нибудь. В ожидании смерти. Хотя долго им ждать не придется. Вам тоже.
– Это мы еще посмотрим, гаденыш,– сказала Сестра Ужас.
– Что? – спросил Арти.
– А, ничего. Я просто… думала.
Думала, дошло до нее. Думать – это было нечто такое, чем она не привыкла заниматься. Последние несколько лет прошли для нее в каком–то смутном угаре, а до них была тьма, нарушаемая только вспышками синего света и демоном в желтом дождевике. Мое настоящее имя не Сестра Ужас! – вдруг подумала она. Мое настоящее имя… но она не знала, какое оно, и она не знала, кто она и откуда появилась. Как я попала сюда? – спрашивала она себя, но не могла найти ответа.
Они вошли в останки здания из серого камня, вскарабкавшись на кучу обломков и заползши через дыру в стене. Внутри было черным–черно, а воздух был пропитан запахом тины и дымом, но, по крайней мере, они были защищены от ветра. Они на ощупь прошли по наклонному полу, пока не нашли угол. Когда они устроились, Сестра Ужас полезла в сумку за буханкой хлеба и бутылью с имбирным пивом. Ее пальцы коснулись стеклянного кольца, завернутого в смятую полосатую рубашку, снятую ею с манекена. Другие куски стекла, завернутые в голубой шарф, лежали на дне сумки.
– Вот.
Она отломила ломоть хлеба и дала его Арти, потом отломила себе. Вкус был как у горелого, но это все же было лучше, чем ничего. Она сковырнула крышку с бутылки имбирного пива, которое сразу же запенилось и полезло наружу. Она тут же приложила ее ко рту, сделала несколько глотков и передала бутылку Арти.
– Терпеть не могу имбирное пиво,– сказал Арти, когда напился. – Но это лучшее из того, что я когда–либо пил в своей жизни.
– А я и вовсе не пила ничего подобного.
Она задумалась, стоит ли открывать ли анчоусы, ведь соль от них усилит их жажду. Ломтики ветчины были слишком большой роскошью, чтобы съесть их сейчас. Она отломила ему еще один кусок хлеба, затем такой же себе, и убрала буханку.
– Знаете, что было у меня на обед вечером перед тем, когда это случилось? – спросил ее Арти. – Бифштекс. Большое такое ребрышко в местечке на Пятидесятой Восточной. Потом я и несколько парней пошли по барам. Это был вечерок, скажу я вам! Чертовски здорово провели времечко!
– Хорошо вы живете.
– Ага. А что вы делали в ту ночь?
– Ничего особенного,– сказала она. – Просто болталась.
Арти на время затих, жуя хлеб. Потом сказал:
– Я позвонил жене перед тем как выйти из отеля. Кажется, я наврал ей, потому что сказал, что пойду прогуляюсь, хорошо покушаю и вернусь спать. Она сказала мне, чтобы я был осторожен, и сказала, что любит меня. Я сказал, что люблю ее и что через пару дней вернусь.
Он умолк, и когда он вздохнул, Сестра Ужас заметила, что во вздохе его чувствовалась дрожь.
– Боже,– прошептал он. – Я рад, что позвонил ей. Рад, что услышал ее голос до того, как это случилось. Эй, леди, а что, если в Детройт также попали?
– Попали? Что вы под этим подразумеваете – попали?
– Ядерной бомбой,– сказал он. – Что еще, вы думаете, могло сделать такое? Ядерная бомба!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67