Чем это кончилось для Пияшева, известно. Чем кончится для Сысцова, посмотрим. Что произошло... Пияшев — мальчик ловкий, наглый, причем какой-то непуганый. С явным превосходством перед уходящим поколением. Это заблуждение стоило ему жизни.
Нельзя недооценивать старших. Это плохо. В квартире твоей Светы, вернее, в квартире, которую она снимала, Пияшев устроил нечто вроде дома свиданий. И оборудовал записывающими устройствами. Как аудио, так и видео. Технику достать несложно. Он пригласил мастеров, и те все сделали наилучшим образом. На одной из пленок... Я не утверждаю окончательно, но на одной из пленок, которые ты изъял из пияшевского тайника, есть человек, похожий на Сысцова, есть девочка, похожая на Надежду Шевчук.
— Выходит, и Сысцов вляпался?
— Когда он подобные дела поручал другим, это сходило ему с рук, но когда вынужден был взяться сам, не хватило опыта. Опять же ты руку приложил.
— А что я? Я ничего! — не понял Худолей.
— Сначала ты с Андреем ограбил квартиру Пияшева, лишил его уверенности. А когда еще и пуговицу подбросил... В Италии они уже не соображали, что делают. Не надо было Пияшеву шантажировать Сысцова, не надо было Сысцову торопиться с убийством... Они оба впали в истерику. Это твоя заслуга.
— Поэтому Сысцов в Италии остался. Дела у него, вишь ли, нашлись неотложные.
— Пусть погуляет напоследок, — Пафнутьев махнул рукой. — Его итальянские каникулы не будут слишком долгими.
— Надо же, как мужик подзалетел на старости лет... Не зря в народе говорят — и на старуху бывает проруха.
— Скажу тебе больше. — Пафнутьев помолчал. — Старухи без прорухи не бывает. Каждую старуху рано или поздно настигает своя проруха.
— Паша, — Худолей помолчал, — а это... У нас ведь два трупа... И убиты одинаково. Как понимать?
— Когда появился первый труп, Сысцов был в городе. Тут все сходится с пленкой. Когда мы нашли второй труп, Сысцов в это время отдыхал в Италии. Это установлено и доказано.
— Паша... Но ведь совпадают малейшие подробности!
— Я бы не придавал этому такого уж значения.
— Почему?
— Слишком хорошо — тоже нехорошо.
— Переведи!
— Да, подробности совпадают, но их многовато. Обнаженный труп, вспоротое горло, нож в руке, причем каждая из девочек держит нож за лезвие... Театрально это, постановочно.
— Но на пленке Сысцов?!
— Давай выразимся осторожнее... Человек, похожий на Сысцова. Сейчас принято так говорить. Не будем нарушать сложившуюся терминологию. Пошли лучше туалетом любоваться.
Туалет, исполненный Величковским, действительно потрясал. Радужный кафель под самый потолок, новый рукомойник, сверкающий хромом смеситель, вместо старого, надтреснутого, надколотого унитаза стоял новый, от которого по всему помещению распространялось зовущее сияние. Хотелось не только пообщаться с этим унитазом, но даже породниться с ним. А писсуар! Вместо зловонного, вечно забитого окурками, подтекающего и сочащегося стояло белоснежное сооружение, от которого исходили звуки журчащего лесного ручейка.
— А ты говоришь, Италия, — протянул Пафнутьев. — Настоящая Италия здесь. Дубовик сказал, что Величковский не уложился в выходные дни и пришлось до среды туалет закрыть. Многие ворчали, брюзжали, но когда вошли после ремонта...
— Онемели? — подсказал Худолей.
— Забыли, зачем пришли! Скажи, а кто Дубовику дал деньги на все эти роскошества? Смеситель, кафель, половая плитка?
— Это, Паша, пияшевские деньги. Можно сказать, его последний подарок живущим. Я вот думаю, не повесить ли здесь его портрет, не присвоить ли этому туалету его имя?
— Это деньги, которые он изымал у девочек, деньги, заработанные тяжким, непосильным трудом, нередко опасным для жизни. Пошли, Валя, отсюда. Вот-вот должна подойти Пахомова.
— Халандовский звал...
— Навестим.
— Он хочет всех собрать...
— Соберем.
— Пора, говорит, назвать вещи своими именами...
— Назовем.
Пахомова пришла точно в назначенный час — к двенадцати, минута в минуту. Постучала острым кулачком, приоткрыла дверь, заглянула, подождала, пока Пафнутьев оторвется от телефонного разговора.
— Входите, Лариса Анатольевна. Жду вас с нетерпением. Присаживайтесь.
— А я уж подумала, что нам с вами и не о чем больше говорить.
— Что вы, что вы, что вы! — пропел Пафнутьев. — Все только начинается! Что Иван Иванович? Не звонил ли из солнечной Италии, с Лигурийского побережья?
— Звонил. Голос бодрый, отдохнувший. Он устает, когда много народу.
— Это прекрасно! — бестолково, но с подъемом произнес Пафнутьев. — Если будете звонить, передавайте привет. Скажите, что я всегда о нем помню. Ему будет приятно. Что-нибудь сказал по делу?
— Подбирает новую гостиницу... Эта требует ремонта.
— Набирается новая группа в Аласио?
— Да, весной у нас оживление. Не хотите ли повторить поездку?
— Чуть попозже, — Пафнутьев был благожелателен, разговорчив, охотно подхватывал любые слова, которые произносила Пахомова, и добился своего — она поняла, что его оживление неестественно. — Мне бы хотелось посетить Венецию, Неаполь, полюбоваться падающей башней, Помпеями...
— Нет проблем, Павел Николаевич! Желание группы — и мы несемся на нашем автобусе хоть по всей Европе. Но я догадываюсь, что вы пригласили меня не для того, чтобы поделиться итальянскими впечатлениями.
— Пияшев не появился? Не дал о себе знать?
— К сожалению, нет. Не знаю, что и думать.
— В самом деле не знаете?
— Не предупредил, ничего не сказал...
— Не успел, — уверенно сказал Пафнутьев. — Слишком быстро все произошло.
— Что произошло? — с заминкой спросила Пахомова.
— Оборвалась жизнь.
— Чья?
— Пияшевская.
— Вы в этом уверены?
— Как и вы.
— Павел Николаевич... Если у вас здесь принято отпускать такие шуточки...
— Это не шуточки. Не желаете ли увидеть, я подчеркиваю, увидеть последние минуты жизни Пияшева?
— Вы хотите сказать... Он умер?
— Убит. — Пафнутьев положил на приставной столик перед Пахомовой пачку снимков, сделанных Худолеем в княжестве Монако на закате дня. — Тут на каждом снимке номер... Вы, Лариса Анатольевна, посмотрите снимки в порядке номеров. И вам многое откроется.
Пахомова с опаской взяла пачку снимков, некоторое время держала их в руке, не решаясь взглянуть, и наконец повернула лицевой стороной к себе.
— Хороший снимок, — сказала она, полюбовавшись первым. — Я имею в виду качество.
— Мастер работал.
— Уж не вы ли, Павел Николаевич?
— Смотрите дальше.
Пахомова просмотрела все снимки один за другим, задержалась взглядом на двух последних, потом аккуратно положила их на стол и чуть заметно отодвинула от себя, будто от них исходила какая-то зараза.
— Убедительно, — обронила она.
— Следствию стало известно содержание разговоров между Пияшевым, когда он еще был жив, и Сысцовым. Пияшев шантажировал Сысцова и требовал фирму «Роксана». Говоря точнее, пятьдесят один процент.
— Значит, все-таки потребовал, — негромко произнесла Пахомова. — Я его предупреждала, уговаривала этого не делать. Иван Иванович не тот человек, с которым можно вести себя подобным образом.
— Величковский тоже дал показания. Как у нас говорят, полные и чистосердечные.
— Величковский? — не поняла Пахомова, но тут же вспомнила: — Ах да, еще и этот. Я и забыла о нем.
— Напрасно. Очень важное звено. Кроме того, мы вступили в контакт со Светланой Юшковой.
— Вы с ней вступили в контакт или она с вами? — усмехнулась Пахомова.
— А разве это имеет значение? — пожал плечами Пафнутьев. Но про себя решил — Пахомова достаточно осведомленный человек во всем, что происходит вокруг фирмы «Роксана». — Да, а неожиданное появление с того света пияшевской сумки... Вы с этим разобрались?
— А вы? — спросила Пахомова.
— Для нас в сумке с самого начала не было ничего таинственного.
— Другими словами, Павел Николаевич, вы ее и повесили в салоне для устрашения бедных девочек?
— Девочек никто не устрашал. Устрашились те, кто уже знал о смерти Пияшева. Девочки к тому времени не знали. И еще, Лариса Анатольевна... Помимо Надежды Шевчук, убита и Таисия Хмелько. Зная о вашей осведомленности...
— Не преувеличивайте моих знаний, Павел Николаевич!
— Но и преуменьшать их не стоит. По моим прикидкам во всех событиях последнего месяца вы можете проходить как свидетель. Такую роль я вам и предлагаю. При условии, конечно, что будете откровенной. Фотографии перед вами, очень разговорчивым оказался Величковский, он к маме хочет, у него мама с больными ногами.
— Придурок!
— Заговорит Сысцов.
— Если заговорит!
— А куда же ему деваться? Если сам не захочет вернуться, вернут итальянцы. Эти снимки кого угодно убедят. Я вам предлагаю сотрудничество. Подумайте.
— И думать не буду. О чем думать? Я согласна. Убедил, речистый.
— Тогда начнем, — сказал Пафнутьев, вынимая из стола голубоватый бланк протокола. — Фамилия? Имя? Отчество?

* * *
Халандовский решил закатить пир по случаю счастливого возвращения из опасного путешествия в страну Италию. Да, действительно вернулись все, хотя по-разному могло получиться, по-разному. Удалось вывезти все добытые Худолеем материалы, прекрасно получились сделанные им снимки. Мертвая гостиница «Верона» осталась где-то далеко и теперь, подернутая дымкой времени, не казалась уже столь холодной и неприветливой. Да и городок Аласио вспоминался милым, почти желанным, и кто знает, кто знает, если сложатся обстоятельства, снова соберутся наши герои, да и маханут на знакомое уже побережье где-нибудь в сентябре, когда море теплое, злая жара погаснет и смягчит свой жестокий нрав, тем более что деньги на такую поездку у Худолея остались.
Вопрос за малым — с автором надо согласовать, с автором.
Халандовский на этот раз решил блеснуть. Маленький журнальный столик, за которым столько было выпито за последние десять лет, столько было сказано, столько прекрасных тостов поднято, так вот, этот столик отодвинули к окну, а посреди комнаты возвышался настоящий большой стол, покрытый роскошной белой льняной скатертью и уставленный белоснежной посудой с тонкими золотыми ободками. Золото на белом — это в самом деле празднично и нарядно.
На столе уже не было, как в прежние молодые годы, громадных кусков мяса, безразмерных котлет, развороченных помидоров, светящихся так, будто в каждом из них была запрятана маленькая электрическая лампочка. И разрезанных пополам лимонов, которые надо было сжимать, выдавливая из них потоки сока на благоухающее мясо, тоже не было.
Стол был накрыт настолько изысканно, что описывать его нет никакой надобности.
Неинтересно.
Стол как стол.
Не было в нем халандовского вызова, дерзости, кулинарного хулиганства. Да, красивый, да, нарядный, но чувствовалась в нем и некая печаль, да, ребята, да. Что-то в этом столе было прощальное, словно подводился итог не то жизни, не то важному ее этапу. Стол накрыла девочка Настенька, с которой Халандовский шастал по Италии, и, видимо, она сумела там поднабраться этой вот сервировочной культуры. Но здесь, дома, все это выглядело иначе, не столь соблазнительно.
Надо сказать, что ничего случайного в мире не происходит, а если что и происходит, то не зря, ребята, не зря. Разбилась тарелка, упал на ровном месте, ушла женщина — все это не случайно. И если задуматься, вспомнить все, что можно вспомнить, то окажется — это было предсказуемо, готовилось, зрело, приближалось. А мы все не верили, глупые, полагая, что если чего-то не замечать, то оно не состоится. Мы можем, конечно, с кем не бывало в хорошей компании и с достаточным количеством напитков, не замечать наступления ночи, можем не замечать наступления старости, но ни ночь, ни старость не замедлят со своим приходом.
Не замедлят, ребята.
Проверено.
Пока халандовская девочка наносила на столе последние мазки, точные и безошибочные, Пафнутьев листал аэрофлотовский журнал, который прихватил в самолете, Шаланда с Худолеем сидели на кухне и лениво рассуждали о преимуществах местных нравов перед итальянскими. На этот раз пришел даже Андрей — он бесцельно слонялся по квартире, рассматривал вещи, трогал шторы, кнопки телевизионного пульта, прошелся взглядом по книжной полке, на которой в ряд стояли книги с бестолковым и безвкусным названием «Банда». Вынув одну из них, самую первую, он вчитался, преодолел несколько заключительных страниц и снова поставил на место. Не заинтересовали его ни похождения героев, ни собственные похождения. Воспоминания о тех давних временах были не слишком веселы.
В дальнем углу, провалившись в глубокое кресло, сидел еще какой-то неприметный мужичок, лысенький, с седенькой бородкой, чем-то напоминающий врубелевского Пана. Он никого не трогал, ни к кому не приставал с разговорами, его, похоже, здесь никто не знал, разве что Халандовский, но, понаблюдав за хозяином, можно было сделать вывод, что и он не слишком жалует гостя вниманием. Глаза у мужичонки были печальными, и, всмотревшись в них, можно было заметить грусть расставания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53