Для них взрывы, расцветающие в небесах днем и ночью, отмечали конец их мечты. Они так и не поняли, что Старшую Эдду нельзя вспомнить при помощи компьютера, каким бы умным или огромным он ни был. Не разделяли они и взглядов Данло на новый рингизм, призванный пробудить людей к их истинным возможностям.
Однако новые пути и новые мечты найдутся всегда. Весеннее ненастье сменилось солнечными днями ложной зимы, и божки понемногу начали понимать, как намерен лорд Мэллори Рингесс преобразовать религию, носящую его имя. Ежедневно ранним вечером Данло приходил из Академии по узким улицам Старого Города в собор. Здесь, на башне, откуда Хануман смотрел на дальние галактики вселенной, собирался небольшой кружок избранных: Томас Ран, братья Гур, Бардо, Поппи Паншин, Кийоши Темек, Малаклипс с Кваллара и еще несколько человек. Они пили сладкий мятный чай, и смеялись, и погружались вместе в глубины памяти, ища то тайное место, где огни творения сливаются воедино. Скоро избранники начнут передавать обретенное ими несказанное пламя в другие руки, и рингисты из Невернеса и с других планет повторят путешествие, совершенное Данло.
К середине ложной зимы оживление стало распространяться по городу, как теплый ветер. Всех умерших во время войны давно похоронили или кремировали, и улицы почти обрели прежний жизнерадостный вид. 30-го числа новые пищевые фабрики поставили свой первый урожай во все городские рестораны, как бесплатные, так и коммерческие. Горожане, катаясь по Серпантину, снова вдыхали ароматы кофе, сулки и чеснока. Многие, наголодавшись за войну, ели по пять раз в сутки, в любые часы дня и ночи. Приправленный специями курмаш, рагу с каштанами, лепешки с ярконским сыром, искусственное мясо шегшея в огненном вине, пирожные, кровоплоды со сливками, манго, бананы в пламени — все это и многое другое можно было получить и в маленьких кафе у Ашторетника, и в знаменитых обеденных залах Хофгартена.
Надежды возрождались под солнечным небом, и птицы распевали на деревьях Фравашийского сквера. Даже самые заядлые скептики, и не думавшие пока вспоминать Старшую Эдду, признавали, что Мэллори Рингесс принес городу мир.
Не все, однако, уступали с такой легкостью распоряжениям главы Ордена и Пути Рингесса. 35-го числа ложной зимы, когда корабль ивиомилов наконец подготовили к долгому рейсу на Таннахилл, молодой человек по имени Самса Армадан обманул бдительность божков, охранявших Бертрама Джаспари, и выстрелил из тлолта ртутной пулей ему в мозг. Самозваный Святой Иви погиб на месте.
Охранники и убийцу казнили бы незамедлительно, но выяснилось, что он один из них — божок и холист Ордена. Он родился на планете Хелаку и потерял всех друзей и родных, когда ивиомилы взорвали ее звезду. Убив Бертрама, он совершил акт возмездия. В прежние время глава Ордена отправил бы его за это в изгнание на родную планету, но поскольку Хелаку больше не существовало, Данло не смог вынести такой приговор. Приговорить его к другому наказанию у Данло тоже недостало духу. Глядя в затравленные глаза Самсы, он испытывал к нему глубокую жалость и потому ограничился внушением.
— Мы не должны убивать без крайней на то необходимости, — сказал Данло, оставшись с Самсой наедине в Утренней башне. — Казнить Бертрама Джаспари за его преступления — не твое дело. Ты считал его чудовищем, и я тоже, однако в нем могло быть и нечто большее. Я хотел бы показать тебе жемчужину, заключенную в лотосе внутри человеческого сердца. Показать бесценность жизни каждого человека, даже Бертрама Джаспари. Он был всего лишь тем, чем сделала его вселенная и чем он сам себя сделал. И собирался отправиться туда, где больше никому не причинил бы зла. Там его судили бы, назначили ему наказание, и он весь остаток жизни служил бы другим. Теперь тебе предстоит то же самое. Вот тебе мой приговор. Много детей в Невернесе, как и ты, лишилось своих родных. Ты разыщешь одного из них и станешь ему отцом. Будешь учить его и говорить ему, что из ненависти может родиться нечто столь же редкое и прекрасное, как талло, которая выклевывается из яйца и взлетает в небо.
Когда Данло закончил свою речь, Самса поклонился ему, и Данло с грустной улыбкой ответил ему на поклон. Он знал, что, приговаривая к этому юношу, выносит приговор себе самому.
Хану, Хану, в десятитысячный раз помолился он про себя, ми алашария ля, шанти, шанти. Пожалуйста, прости меня.
Тело Бертрама он распорядился поместить в криддовый контейнер и вернуть на Таннахилл, где его похоронят по обряду его церкви. Вместе с ним возвращалось назад тело Николоса Дару Эде. Исполняя данное Эде обещание, Данло выяснил у криологов, смогут ли они оживить труп, пролежавший замороженным три тысячи лет. Но даже лучшие криологи города, а значит, и всех Цивилизованных Миров, объявили, что надежды нет. Тело можно вернуть к жизни, сказали они, но мозг давно и бесповоротно разрушен. В процессе исторического преображения Эде-человека в Эде-бога, когда его синапсы копировались в вечном компьютере, эти самые синапсы превратились в красный студень. С тем же успехом в его благословенный мозг могли бы послать ртутную пулю. Эде, как и боялся Данло, навеки загубил свое человеческое “Я” в бесплодном стремлении стать существом бесконечно высшим. Теперь Эде — то, что от него осталось, — должен был отказаться от последней надежды на то, чтобы снова стать человеком.
— Я сожалею, — сказал Данло Эде в тот же вечер, — но криологи ничего не смогут сделать.
Данло стоял под куполом Утренней башни между образником и саркофагом Эде. Саркофаг, длинный клариевый ящик, позволял хорошо рассмотреть человеческое тело бывшего бога, его лысую голову и пухлое коричневое лицо — почти то же самое, что смотрело теперь на Данло из воздуха над компьютером.
— Мне жаль, — повторил Данло, — но я решил отправить тело обратно на Таннахилл. Перед отлетом я обещал Харре найти его, если будет возможно.
— Мне ты тоже обещал. Обещал, что поможешь вернуть мое тело. — Эде помрачнел, и вид у него был такой, будто он сейчас заплачет, но его программа, видимо, этого не предусматривала. — Мое тело, пилот.
— Я выполнил обещание, которое дал тебе, — теперь я должен сдержать слово, данное Харре.
— Зачем ты тогда велел принести мое тело сюда?
— Я думал, ты захочешь посмотреть на него перед тем, как…
— Перед чем, пилот?
— Перед тем, как с ним попрощаться.
Эде принял озадаченный вид. Он долго смотрел на себя прежнего сквозь крышку саркофага, а потом сказал:
— Спасибо. Ты добрый человек — поистине лучший из людей.
Данло с грустной улыбкой поклонился голограмме.
— Спасибо и за то, что сдержал обещание. Я предал тебя, но ты остался верен своему слову.
Данло снова поклонился, но промолчал.
— Я не мог тебя не предать, понимаешь? Я был запрограммирован не останавливаться ни перед чем, лишь бы вернуть назад свое тело.
— Я понимаю.
— Я раб своей программы, понятно тeбe? И поэтому теперь мне в самом деле пора распрощаться.
Данло со вздохом потрогал клариевую крышку.
— Хочешь, я оставлю тебя наедине с ним?
— Нет, пилот, — я не имел в виду, что должен проститься с телом. Это всего лишь бесполезная замороженная шелуха, не так ли? Я должен проститься с тобой.
— Ты что, намерен отправиться в путешествие? — удивленно воззрился на него Данло.
— Всем нам приходится когда-нибудь отправляться в путешествие — в одно и то же по сути своей.
— Да, верно.
— Я рад, что ты понял. И перед тем, как совершить это последнее путешествие, я должен попрощаться с тобой — и с собой.
— Как же ты собираешься это сделать?
— Я произнесу слово, выключающее компьютер.
— Ты ведь говорил, что запрограммирован никогда его не произносить.
— Я лгал. Лгал согласно той же программе — горе мне, как сказал бы Бардо.
— Я не хочу, чтобы ты выключался.
— Моя программа этого требует. Если я узнаю, что надежды стать живым больше нет, я должен сказать это слово.
— Теперь ты знаешь, что надежды нет.
— Да. Теперь знаю. Голубая роза, пилот. Невероятие голубой розы.
Данло посмотрел за окно и сказал:
— Ты мог бы по-прежнему жить так, как живешь теперь. Если бы ты не хотел этого, ты бы, думаю, уже выключился.
— По-твоему, это жизнь? — махнул светящейся рукой Эде.
— Конечно. Все существующее по-своему живо.
— Так жить я не хочу. Я жду, вот в чем дело.
— Ждешь чего?
— Программа требует, чтобы я выждал определенный период времени между моментом, когда я узнаю, что надежды нет, и моментом отключения. На случай, если я чего-то недоучел или если появится новая надежда.
— И долго ждать?
— Девятьсот миллиардов наносекунд.
— Маленький срок.
— Большой. Когда надежды нет, каждая наносекунда — это вечность.
— Надежда есть всегда. Если не прежняя, то какая-нибудь другая.
— Какая?
— Программисты Ордена, возможно, сумеют перепрограммировать тебя так, чтобы тебе не хотелось больше стать человеком.
— Но тогда я уже буду не я — разве не так, пилот?
— Может быть, они перепрограммируют тебя так, что тебе не придется выключаться.
— Но время-то идет. Знаешь, сколько наносекунд мне осталось?
— Нет. Сколько?
Эде в ответ только улыбнулся и покачал головой.
— Все равно. Моя программа не допускает перепрограммирования. При первой же попытке я выключусь сразу.
Данло закрыл глаза, отсчитывая пронизывающие его, как стрелы, удары сердца: двадцать восемь, двадцать девять, тридцать, тридцать один…
— Я не хочу, чтобы ты выключался, — повторил он, взглянув на Эде.
— Прости, пилот. Не знал, что ты примешь это так близко к сердцу.
Сорок три, сорок четыре, сорок пять…
— Момент приходит всегда, правда? — сказал Эде. — Для каждого из нас.
— Нет, — сказал Данло, но более глубокий голос произнес у него внутри: Да, да, да.
— Прощай, пилот.
Шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять.
— Яхве, — сказал Эде, и голограмма над образником тут же погасла. Ошеломленный Данло уставился на темное пустое пространство, откуда Эде так долго посылал свои улыбки.
Он приложил руку к утыканному бриллиантами боку компьютера, но не ощутил ни тепла, ни вибрации. Что означало слово, отключившее его? Данло был уверен, что никогда его не слыхал. Но потом он, закрыв глаза, вгляделся в прозрачный, сверкающий океан памяти, принадлежавшей ему и не только ему, — вгляделся и вспомнил, что это слово относится к древнейшей религии человека, зародившейся на Старой Земле: Эде произнес непроизносимое имя Бога.
— Яхве, — вслед за ним прошептал Данло. — Яхве эхад.
Не отнимая правой руки от компьютера, он положил левую на клариевую гробницу Эде.
— Николос Дару Эде, ми алашария ля, шанти, шанти — покойся с миром, ибо ты прошел долгий путь.
Кончина Эде напомнила Данло, что даже для высших существ есть время жить и есть время умирать. И еще он вспомнил о недолговечности других существ, близких его сердцу. С той самой ночи, когда он лежал на полу парализованный, Данло не переставал думать о мучениях, которым подвергся Старый Отец, и сам мучился. Вернув старого фраваши домой, он надеялся, что крепкий организм инопланетянина преодолеет истязательства Ханумана и воинов-поэтов, но к концу средизимней весны Старый Отец начал слабеть от какой-то загадочной, изнурительной и, видимо, неизлечимой болезни.
Данло, не желая, чтобы в Ордене знали о его связях с фраваши, встречался с ним тайно. В течение десяти дней, когда тело Эде отправилось наконец на Таннахилл вместе с ивиомилами, он ходил к нему каждый вечер. Лицо он, как и в то время, когда преображался в Мэллори Рингесса, скрывал под черной маской, а чтобы выбраться из Академии, перелезал через стену, отделяющую ее от Старого Города, как делал в годы своего послушничества.
Иногда он приносил Старому Отцу медовые коврижки с апельсиновой глазурью, которые тот любил, иногда просто сидел с ним в его думной комнате и пытался играть на одной из его двухротовых флейт. Но однажды Старый Отец весьма бесцеремонно отправил главу Ордена прочь.
— О-хо, Данло, — спасибо, что навещаешь меня. И что сказал мне, кто ты на самом деле, — иначе я попытался бы тебе поклониться и повредил бы себе что-нибудь. Но у Мэллори Рингесса есть дела поважнее, чем развлекать старого инопланетянина детскими потугами на музицирование. Так, все так. Умирать я пока не собираюсь, а как соберусь — пошлю за тобой.
Примерно в это же время Данло начал навещать и Тамару. После смерти Джонатана он боялся, как бы она не отправилась в путешествие на ту сторону дня по собственной воле, но она, как видно, была еще не готова разделить участь голографического Эде. Через несколько дней после встречи с Бардо Данло, придя наконец в ее квартирку близ улицы Музыкантов, увидел, что она взяла к себе трех девочек, чьи родители погибли при взрыве бомбы, попавшей в их дом в Старом Городе. Девочек звали Мива, Юлия и Илона. Они выжили чудом, зажатые под рухнувшим потолком своей комнаты.
Два года назад они все прилетели с Прозрачной:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Однако новые пути и новые мечты найдутся всегда. Весеннее ненастье сменилось солнечными днями ложной зимы, и божки понемногу начали понимать, как намерен лорд Мэллори Рингесс преобразовать религию, носящую его имя. Ежедневно ранним вечером Данло приходил из Академии по узким улицам Старого Города в собор. Здесь, на башне, откуда Хануман смотрел на дальние галактики вселенной, собирался небольшой кружок избранных: Томас Ран, братья Гур, Бардо, Поппи Паншин, Кийоши Темек, Малаклипс с Кваллара и еще несколько человек. Они пили сладкий мятный чай, и смеялись, и погружались вместе в глубины памяти, ища то тайное место, где огни творения сливаются воедино. Скоро избранники начнут передавать обретенное ими несказанное пламя в другие руки, и рингисты из Невернеса и с других планет повторят путешествие, совершенное Данло.
К середине ложной зимы оживление стало распространяться по городу, как теплый ветер. Всех умерших во время войны давно похоронили или кремировали, и улицы почти обрели прежний жизнерадостный вид. 30-го числа новые пищевые фабрики поставили свой первый урожай во все городские рестораны, как бесплатные, так и коммерческие. Горожане, катаясь по Серпантину, снова вдыхали ароматы кофе, сулки и чеснока. Многие, наголодавшись за войну, ели по пять раз в сутки, в любые часы дня и ночи. Приправленный специями курмаш, рагу с каштанами, лепешки с ярконским сыром, искусственное мясо шегшея в огненном вине, пирожные, кровоплоды со сливками, манго, бананы в пламени — все это и многое другое можно было получить и в маленьких кафе у Ашторетника, и в знаменитых обеденных залах Хофгартена.
Надежды возрождались под солнечным небом, и птицы распевали на деревьях Фравашийского сквера. Даже самые заядлые скептики, и не думавшие пока вспоминать Старшую Эдду, признавали, что Мэллори Рингесс принес городу мир.
Не все, однако, уступали с такой легкостью распоряжениям главы Ордена и Пути Рингесса. 35-го числа ложной зимы, когда корабль ивиомилов наконец подготовили к долгому рейсу на Таннахилл, молодой человек по имени Самса Армадан обманул бдительность божков, охранявших Бертрама Джаспари, и выстрелил из тлолта ртутной пулей ему в мозг. Самозваный Святой Иви погиб на месте.
Охранники и убийцу казнили бы незамедлительно, но выяснилось, что он один из них — божок и холист Ордена. Он родился на планете Хелаку и потерял всех друзей и родных, когда ивиомилы взорвали ее звезду. Убив Бертрама, он совершил акт возмездия. В прежние время глава Ордена отправил бы его за это в изгнание на родную планету, но поскольку Хелаку больше не существовало, Данло не смог вынести такой приговор. Приговорить его к другому наказанию у Данло тоже недостало духу. Глядя в затравленные глаза Самсы, он испытывал к нему глубокую жалость и потому ограничился внушением.
— Мы не должны убивать без крайней на то необходимости, — сказал Данло, оставшись с Самсой наедине в Утренней башне. — Казнить Бертрама Джаспари за его преступления — не твое дело. Ты считал его чудовищем, и я тоже, однако в нем могло быть и нечто большее. Я хотел бы показать тебе жемчужину, заключенную в лотосе внутри человеческого сердца. Показать бесценность жизни каждого человека, даже Бертрама Джаспари. Он был всего лишь тем, чем сделала его вселенная и чем он сам себя сделал. И собирался отправиться туда, где больше никому не причинил бы зла. Там его судили бы, назначили ему наказание, и он весь остаток жизни служил бы другим. Теперь тебе предстоит то же самое. Вот тебе мой приговор. Много детей в Невернесе, как и ты, лишилось своих родных. Ты разыщешь одного из них и станешь ему отцом. Будешь учить его и говорить ему, что из ненависти может родиться нечто столь же редкое и прекрасное, как талло, которая выклевывается из яйца и взлетает в небо.
Когда Данло закончил свою речь, Самса поклонился ему, и Данло с грустной улыбкой ответил ему на поклон. Он знал, что, приговаривая к этому юношу, выносит приговор себе самому.
Хану, Хану, в десятитысячный раз помолился он про себя, ми алашария ля, шанти, шанти. Пожалуйста, прости меня.
Тело Бертрама он распорядился поместить в криддовый контейнер и вернуть на Таннахилл, где его похоронят по обряду его церкви. Вместе с ним возвращалось назад тело Николоса Дару Эде. Исполняя данное Эде обещание, Данло выяснил у криологов, смогут ли они оживить труп, пролежавший замороженным три тысячи лет. Но даже лучшие криологи города, а значит, и всех Цивилизованных Миров, объявили, что надежды нет. Тело можно вернуть к жизни, сказали они, но мозг давно и бесповоротно разрушен. В процессе исторического преображения Эде-человека в Эде-бога, когда его синапсы копировались в вечном компьютере, эти самые синапсы превратились в красный студень. С тем же успехом в его благословенный мозг могли бы послать ртутную пулю. Эде, как и боялся Данло, навеки загубил свое человеческое “Я” в бесплодном стремлении стать существом бесконечно высшим. Теперь Эде — то, что от него осталось, — должен был отказаться от последней надежды на то, чтобы снова стать человеком.
— Я сожалею, — сказал Данло Эде в тот же вечер, — но криологи ничего не смогут сделать.
Данло стоял под куполом Утренней башни между образником и саркофагом Эде. Саркофаг, длинный клариевый ящик, позволял хорошо рассмотреть человеческое тело бывшего бога, его лысую голову и пухлое коричневое лицо — почти то же самое, что смотрело теперь на Данло из воздуха над компьютером.
— Мне жаль, — повторил Данло, — но я решил отправить тело обратно на Таннахилл. Перед отлетом я обещал Харре найти его, если будет возможно.
— Мне ты тоже обещал. Обещал, что поможешь вернуть мое тело. — Эде помрачнел, и вид у него был такой, будто он сейчас заплачет, но его программа, видимо, этого не предусматривала. — Мое тело, пилот.
— Я выполнил обещание, которое дал тебе, — теперь я должен сдержать слово, данное Харре.
— Зачем ты тогда велел принести мое тело сюда?
— Я думал, ты захочешь посмотреть на него перед тем, как…
— Перед чем, пилот?
— Перед тем, как с ним попрощаться.
Эде принял озадаченный вид. Он долго смотрел на себя прежнего сквозь крышку саркофага, а потом сказал:
— Спасибо. Ты добрый человек — поистине лучший из людей.
Данло с грустной улыбкой поклонился голограмме.
— Спасибо и за то, что сдержал обещание. Я предал тебя, но ты остался верен своему слову.
Данло снова поклонился, но промолчал.
— Я не мог тебя не предать, понимаешь? Я был запрограммирован не останавливаться ни перед чем, лишь бы вернуть назад свое тело.
— Я понимаю.
— Я раб своей программы, понятно тeбe? И поэтому теперь мне в самом деле пора распрощаться.
Данло со вздохом потрогал клариевую крышку.
— Хочешь, я оставлю тебя наедине с ним?
— Нет, пилот, — я не имел в виду, что должен проститься с телом. Это всего лишь бесполезная замороженная шелуха, не так ли? Я должен проститься с тобой.
— Ты что, намерен отправиться в путешествие? — удивленно воззрился на него Данло.
— Всем нам приходится когда-нибудь отправляться в путешествие — в одно и то же по сути своей.
— Да, верно.
— Я рад, что ты понял. И перед тем, как совершить это последнее путешествие, я должен попрощаться с тобой — и с собой.
— Как же ты собираешься это сделать?
— Я произнесу слово, выключающее компьютер.
— Ты ведь говорил, что запрограммирован никогда его не произносить.
— Я лгал. Лгал согласно той же программе — горе мне, как сказал бы Бардо.
— Я не хочу, чтобы ты выключался.
— Моя программа этого требует. Если я узнаю, что надежды стать живым больше нет, я должен сказать это слово.
— Теперь ты знаешь, что надежды нет.
— Да. Теперь знаю. Голубая роза, пилот. Невероятие голубой розы.
Данло посмотрел за окно и сказал:
— Ты мог бы по-прежнему жить так, как живешь теперь. Если бы ты не хотел этого, ты бы, думаю, уже выключился.
— По-твоему, это жизнь? — махнул светящейся рукой Эде.
— Конечно. Все существующее по-своему живо.
— Так жить я не хочу. Я жду, вот в чем дело.
— Ждешь чего?
— Программа требует, чтобы я выждал определенный период времени между моментом, когда я узнаю, что надежды нет, и моментом отключения. На случай, если я чего-то недоучел или если появится новая надежда.
— И долго ждать?
— Девятьсот миллиардов наносекунд.
— Маленький срок.
— Большой. Когда надежды нет, каждая наносекунда — это вечность.
— Надежда есть всегда. Если не прежняя, то какая-нибудь другая.
— Какая?
— Программисты Ордена, возможно, сумеют перепрограммировать тебя так, чтобы тебе не хотелось больше стать человеком.
— Но тогда я уже буду не я — разве не так, пилот?
— Может быть, они перепрограммируют тебя так, что тебе не придется выключаться.
— Но время-то идет. Знаешь, сколько наносекунд мне осталось?
— Нет. Сколько?
Эде в ответ только улыбнулся и покачал головой.
— Все равно. Моя программа не допускает перепрограммирования. При первой же попытке я выключусь сразу.
Данло закрыл глаза, отсчитывая пронизывающие его, как стрелы, удары сердца: двадцать восемь, двадцать девять, тридцать, тридцать один…
— Я не хочу, чтобы ты выключался, — повторил он, взглянув на Эде.
— Прости, пилот. Не знал, что ты примешь это так близко к сердцу.
Сорок три, сорок четыре, сорок пять…
— Момент приходит всегда, правда? — сказал Эде. — Для каждого из нас.
— Нет, — сказал Данло, но более глубокий голос произнес у него внутри: Да, да, да.
— Прощай, пилот.
Шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять.
— Яхве, — сказал Эде, и голограмма над образником тут же погасла. Ошеломленный Данло уставился на темное пустое пространство, откуда Эде так долго посылал свои улыбки.
Он приложил руку к утыканному бриллиантами боку компьютера, но не ощутил ни тепла, ни вибрации. Что означало слово, отключившее его? Данло был уверен, что никогда его не слыхал. Но потом он, закрыв глаза, вгляделся в прозрачный, сверкающий океан памяти, принадлежавшей ему и не только ему, — вгляделся и вспомнил, что это слово относится к древнейшей религии человека, зародившейся на Старой Земле: Эде произнес непроизносимое имя Бога.
— Яхве, — вслед за ним прошептал Данло. — Яхве эхад.
Не отнимая правой руки от компьютера, он положил левую на клариевую гробницу Эде.
— Николос Дару Эде, ми алашария ля, шанти, шанти — покойся с миром, ибо ты прошел долгий путь.
Кончина Эде напомнила Данло, что даже для высших существ есть время жить и есть время умирать. И еще он вспомнил о недолговечности других существ, близких его сердцу. С той самой ночи, когда он лежал на полу парализованный, Данло не переставал думать о мучениях, которым подвергся Старый Отец, и сам мучился. Вернув старого фраваши домой, он надеялся, что крепкий организм инопланетянина преодолеет истязательства Ханумана и воинов-поэтов, но к концу средизимней весны Старый Отец начал слабеть от какой-то загадочной, изнурительной и, видимо, неизлечимой болезни.
Данло, не желая, чтобы в Ордене знали о его связях с фраваши, встречался с ним тайно. В течение десяти дней, когда тело Эде отправилось наконец на Таннахилл вместе с ивиомилами, он ходил к нему каждый вечер. Лицо он, как и в то время, когда преображался в Мэллори Рингесса, скрывал под черной маской, а чтобы выбраться из Академии, перелезал через стену, отделяющую ее от Старого Города, как делал в годы своего послушничества.
Иногда он приносил Старому Отцу медовые коврижки с апельсиновой глазурью, которые тот любил, иногда просто сидел с ним в его думной комнате и пытался играть на одной из его двухротовых флейт. Но однажды Старый Отец весьма бесцеремонно отправил главу Ордена прочь.
— О-хо, Данло, — спасибо, что навещаешь меня. И что сказал мне, кто ты на самом деле, — иначе я попытался бы тебе поклониться и повредил бы себе что-нибудь. Но у Мэллори Рингесса есть дела поважнее, чем развлекать старого инопланетянина детскими потугами на музицирование. Так, все так. Умирать я пока не собираюсь, а как соберусь — пошлю за тобой.
Примерно в это же время Данло начал навещать и Тамару. После смерти Джонатана он боялся, как бы она не отправилась в путешествие на ту сторону дня по собственной воле, но она, как видно, была еще не готова разделить участь голографического Эде. Через несколько дней после встречи с Бардо Данло, придя наконец в ее квартирку близ улицы Музыкантов, увидел, что она взяла к себе трех девочек, чьи родители погибли при взрыве бомбы, попавшей в их дом в Старом Городе. Девочек звали Мива, Юлия и Илона. Они выжили чудом, зажатые под рухнувшим потолком своей комнаты.
Два года назад они все прилетели с Прозрачной:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100