Жоффрей просто кивнул головой. Земли и наследное имущество его жены Альдегунды стоили больше, чем все, на что он мог хоть когда-то надеяться, — например, графство Лавас.
— Сколько раздоров возникло из-за того, что жених и невеста равного ранга старались перещеголять друг друга богатством утреннего дара, сколько крови пролилось! Более весомый дар от новобрачного низшего ранга считался, да и сейчас считается, вызовом, оскорблением. Вот мы и не будем прямо просить у короля Гент. Но через Таллию мы можем заявить притязания на эти земли и на долю прибылей с торговых и портовых сборов.
Они отправились в путь. Три десятка всадников и вдвое большее число пехотинцев представляли собой довольно странную, но внушительную процессию. Когда они пересекли поле отгремевшей битвы и добрались до лагеря короля, сгущались сумерки. Над королевским шатром вечерний ветерок трепал знамя Генриха. Перед шатром сколачивались столы и выставлялась снедь для праздничного пира. В основном готовили мясо. На превращенных в пастбища пашнях вокруг Гента во множестве виднелись стада крупного скота, козы, отары овец. Хлеб, испеченный в Стелесхейме перед отбытием в Гент, не очень свеж. Были припасены и различные редкие яства и напитки. Король должен отметить такую победу достойно.
Вместе с Аланом Лавастин преклонил колени перед королем и весьма уверенно, чуть ли не дерзко, преподнес ему Гент. Он имел на это право, так как его войска стояли в воротах города. Но Генрих ожидал этого. Стул справа от короля пустовал, и Генрих пригласил графа занять это почетное место.
Слева от короля сидел молодой незнакомец с очень худым лицом, неспокойным взглядом и смуглой кожей. Слуги донесли, что это вновь найденный сын короля. Одеждой он не выделялся среди собравшейся знати, но вместо золотой цепи его шею украшал грубый железный ошейник раба. Он все время молчал.
На Алана была возложена почетная миссия. Он стоял справа от короля и доливал в его чашу вино. Со своего места он видел — и слышал — склоки придворных, возбужденных голодом и наступившим после кровопролитной битвы облегчением.
Справа от Лавастина принцесса Сапиентия, вытесненная со своего обычного почетного места, жаловалась герцогине Лютгард:
— Он украл мою победу!
— Я слышала несколько другую версию. Говорят, у тебя — с чего бы это? — вдруг полностью рухнул фланг и он прибыл как раз вовремя, чтобы позволить тебе сорганизоваться для эффективных действий.
Сапиентия возмущенно фыркнула. Отец Хью, советчик Сапиентии и мучитель Лиат, бесследно исчез. Лиат стояла в тени, поодаль, за подтянутой женщиной-«орлом», которая иногда подходила к королю и шепотом передавала ему донесения разведчиков. Рука Лиат покоилась на плече еще одной женщины-«орла», светловолосой и круглолицей. Алан помнил ее по битве при Касселе. Обе оглядывались по сторонам, как бы высматривая отсутствующих, которые еще недавно сидели за этим столом.
Потери армии Генриха были невелики. Больше всего павших было в отряде Сапиентии, оказавшейся зажатой между отступающими Эйка и их судами.
В командном составе армии Лавастина и его кузена кроме них мало кто выжил. Лорд Деди убит, тело леди Амалии еще не найдено. Лорд Уичман извлечен из-под горы трупов живым, но никто не решался предсказать, выживет ли он, — так тяжело было его состояние. Лишь капитан Ульрик прошел все испытания почти без потерь.
Но больше всего Алан скорбел о множестве безымянных, не помянутых на этом пиру людей. Выросший в деревне, он знал, какое горе принесут в их дома известия с поля боя. Кто возделает их поля? Кто женится на их невестах? Как нерожденный сын может занять место павшего?
Когда начали разносить блюда, было еще светло, но в дальнем конце стола уже зажгли факелы. На востоке, над развалинами Гента, вставала луна, своим мрачным светом освещая поля, где вперемешку лежали мертвые люди и Эйка.
Перед королем и его вновь обретенным сыном поставили блюдо.
Принц мгновенно набросился на еду, как голодная собака на объедки. За столом послышались быстро смолкшие сдавленные смешки. Завыли и загавкали псы принца, тут же вой и лай подхватили привязанные поодаль собаки Лавастина.
Принц сразу вскочил. С его губ капал жир. Король взял его за руку. Алан ощутил прилив жалости к принцу. Он вышел вперед, отвлекая на себя внимание, и занялся вином.
С очевидным усилием, с трясущимися руками принц снова сел и принялся за еду. Теперь он ел медленно, так очевидно сдерживаясь, что любой видел, чего ему это стоило.
— Ваше величество! — начал Лавастин, взглядом велев Алану отодвинуться. — Мне и моему народу дорого освобождение Гента и уничтожение чудовища, которое так долго держало вашего сына в плену.
— Я признаю ваши усилия и высоко ценю их, — произнес король, с усилием отрывая взгляд от сына и поворачиваясь к графу.
— Мы говорили о союзе между моим сыном и леди Таллией.
— Вы откровенны со мной, граф Лавастин.
— И всегда останусь откровенным, ваше величество. Итак, вы знаете, чего я хочу и какую цену я заплатил, чтобы этого добиться.
— Но знаете ли вы, чего я хочу от вас в обмен на исполнение ваших желаний?
— Нет, ваше величество, не знаю, но хочу знать.
Король посмотрел на Алана:
— Ваш сын хорош собой. А чего стоят его храбрость и ратное умение! Оборона этого холма против такого натиска Эйка — подвиг, невероятное свершение! Я не возражаю против его женитьбы на леди Таллии, если вы от своего имении от имени наследника поклянетесь поддерживать все мои начинания…
Прежде чем Лавастин открыл рот, принц вскочил и неверной походкой побежал в темноту. Король сделал движение, желая последовать за ним.
— Ваше величество, позвольте мне. — Алану показалось, что он понял причину бегства принца. Король согласно кивнул, и Алан тоже кинулся во тьму.
Он сделал лишь несколько шагов, когда рядом возникла Лиат.
— Что случилось? — спросила она. В ее взгляде была тревога, как у пса в грозу.
— Ничего серьезного, — тихо сказал он, успокаивая ее прикосновением. — Но лучше я пойду один. Вряд ли он захочет, чтобы ты видела его, когда ему плохо. — И он зашагал дальше.
Лиат кивнула и вернулась к «орлам».
Алан со своими людьми догнал принца за пределами лагеря. Сангланта тошнило. Когда рвота прекратилась, он отряхнулся.
— Слава Богу, никто не видел, — страдальчески пробормотал он.
Алан рискнул приблизиться. Он положил руку на плечо принца, который от прикосновения вздрогнул и заворчал, как собака.
— Тихо! — сказал Алан твердо, как сказал бы своей собаке. Принц, казалось, опомнился. — Когда долго голодаешь, нельзя есть сразу много сытной пищи, говорила моя тетя Бел. Она долго была моей тетей, — поправился он, обращаясь к своей совести.
— Ты кто? — спросил принц странным хриплым голосом, казавшимся скорбным, хотя хозяин его был лишь истощен и болен. Он уже достаточно пришел в себя, чтобы вытереть рот тыльной стороной ладони.
— Я сын Лавастина.
Снова залаяли псы, принц поднял голову и принюхался, затем вздрогнул и снова превратился в человека.
— Боже милостивый, освобожусь ли я хоть когда-нибудь от цепей Кровавого Сердца?
— Это ошейник. — Алан не знал, почему он говорит так свободно. Может быть, этот полудикий принц не внушал ему такого пиетета, как король. — Трудно стряхнуть влияние Кровавого Сердца, пока эта штука на шее.
— Ошейник напоминает мне, что он со мной сделал, напоминает, как он меня называл. — В голосе принца слышалась горечь, и Алан ему глубоко сочувствовал.
Но даже Алан не был свободен от любопытства.
— А как он называл?
Принц лишь покачал головой:
— Спасибо за доброе отношение. Я уже могу вернуться. Они вместе вернулись к королевскому столу, где монарх потягивал вино, а подданные налегали на еду с добросовестным усердием людей, сгорающих от любопытства, но понимающих, что хозяину не придутся по вкусу их вопросы. Принц с преувеличенной осторожностью сел и еще более осторожно стал отпивать из чаши и подолгу жевать маленькие кусочки мяса и хлеба. Иногда его ноздри вздрагивали, он вскидывал голову и осматривал собравшихся, как будто услышав какой-то рассердивший его шепот. Больше никаких происшествий не последовало, все от души ели, веселились и пили, не боясь, что вино иссякнет.
— Ты держался хорошо, уверенно. Я могу гордиться тобой, — говорил Лавастин сыну, когда они устроились в палатке, взятой для них у придворных меньшего ранга. — А вот принц Санглант скорее похож на одну из своих собак, чем на человека. Наверное, сказывается влияние материнской крови. — Он почесал за ухом Ужаса. Алан обрабатывал рану на спине Страха. Он уже перевязал лапу Рьяного и промыл рану Тоски.
Теперь можно было заняться лицом Лавастина. Кроме собак, в палатке никого не было. Снаружи слышался гомон военного лагеря. Подносили раненых, прибывали и отправлялись разведчики, собирали трофеи. В поле сжигали трупы Эйка и перекликались часовые.
— Он очень страдал, — сказал Алан, потрепав Страха по шее.
— И все же выжил. Говорят, собаки Эйка следовали за ним так же преданно, как когда-то «драконы». Что ты на это скажешь?
Алан засмеялся:
— Что же мне говорить, если я сам весь в собаках. Лавастин хмыкнул:
— И то правда. — Он зевнул, потянулся, но вдруг охнул. — Конечно, в твоем возрасте у меня после такого дня, как сегодня, не ощущалось ломоты в костях. Странный этот принц Эйка. Взял и отпустил нас, хотя мог убить. С твоей стороны очень дальновидно было отпустить его на волю.
— Даже если я пожертвовал вместо него Лаклингом? — Старый стыд еще жег Алана.
— Кто такой Лаклинг? — Лавастин снова потянулся и зевнул. Потом привязал собак и позвал слугу, чтобы тот снял с него сапоги. — А что случилось с «орлом»?
Алан понял, что о Лаклинге можно больше не говорить.
— Она вернулась к своим обязанностям.
— Хорошо, что ты добился ее доверия, сын. Сдается мне, что женитьба на леди Таллии позволит вам иметь в свите «орлов». Постарайся заполучить ее. У нее есть особенные способности, которые могут пригодиться.
Женитьба на Таллии. Все, что Лавастин говорил после этого, пронеслось мимо Алана, не оставив следа, подобно ночному бризу. Женитьба на Таллии.
Лавастин продолжал рассказывать о том, что Генрих собирается послать за Таллией и привезти ее ко двору, но Алан все еще плохо его слышал. Потом они улеглись. Алан лежал рядом с отцом, закрыв глаза, и перед ним, обжигая мозг, мелькали ужасные сцены битвы. Роза на груди горела. Но постепенно боль стихла, спокойное сопение собак и ровное дыхание отца погасили кошмарные видения и вызвали им на смену лицо Таллии, обрамленное распущенными пшеничными волосами. Его жена. Связанная с ним взаимным обетом, в присутствии свидетелей скрепленным епископским благословением.
Он заснул и увидел сон.
Течение и ветер на его стороне. Он уже чует море и эстуарий. Его восемь людей причаливают к пляжу на западном берегу. Он высылает разведчиков узнать, не рыщут ли солдаты Мягкотелых в поисках Детей Скал. Конечно же, они слишком заняты, они добивают тех, кто бежал в беспорядке, и хоронят своих павших. Печаль отвлекает их.
Конечно, смерть Кровавого Сердца нанесла большой урон Детям Скал, но глупо не извлечь из нее всей возможной выгоды. Ни один из честолюбивых детей Кровавого Сердца не посмел бы убить колдуна, боясь отмщения. Теперь месть падет на другого.
Кто из сыновей вождя выжил в поражении? Кто вообще не дрался под Тентом, еще до этого отправившись в рейды на восток? Все это нужно учесть, прежде чем решить, как и когда действовать.
Старый жрец сидит в брюхе ладьи и поет всяческую чушь, стирая кровь, сочащуюся из раны на груди, и слизывая ее с пальцев.
— Как ты это сделал? — спрашивает он у иссохшего старикана. — Зачем ты это сделал?
— Почему ты так любопытен? — спрашивает старый жрец, изъясняющийся почти исключительно вопросами.
— Кровавое Сердце нашел твое сердце в Рикин-фьолле. Он велел тебе спрятать там его сердце вместо твоего.
— А кто-нибудь найдет теперь мое сердце? — кудахчет старикашка.
Конечно, жрец полубезумен. Все они такие: это цена их могущества.
— Что случится с твоим сердцем? — снова спрашивает он. — Как ты умудрился спрятать сердце Кровавого Сердца в своей груди, если должен был сохранить его во фьолле?
— Неужели он думал, что он умнее меня? — Старый сморчок фыркает, на мгновение в его безумных глазах мелькает коварство. Жрец очень стар, самый старый из всех, кого он когда-либо видел. — Он думал, что я возьму свое старое сердце туда, где может произойти сражение? Ведь меня же могли убить!
— Значит, ты боишься смерти? Проклятие братьев гнезда…
— «Проклятие! Проклятие!» Разве я похож на неоперившегося птенца? Я развернул проклятие. Я украл голос Кровавого Сердца и договорил за него. Хэй! Хой! — Он запел нервно и беспорядочно. Песня напоминала реку, текущую вспять. — Проклятие это падет на того, чья рука направила клинок, пронзивший его сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78