Курт, правда, утверждает, что для настоящего сближения требуется водка… Ах, какая ерунда все это! Насколько все не важно! Элис рассказывала, рассказывала и рассказывала. Кому и рассказать, как не Барбаре? Не Курту ведь! Он не поймет.
Тем более что Курта из гостиной настойчиво попросили. Уходя, он бросил предостерегающий взгляд, мол, не расскажи больше, чем следует. Но Элис, подумав, поняла, что никаких секретов, кроме их с Куртом расследования (господи, какое детство!), у нее от Барбары нет.
Вот только о Майкле даже вспоминать не хотелось, и здесь о нем тоже не помнили. Барбара не помнила, хотя это она принесла Элис ту газету. Она узнала первая, а теперь только попеняла на то, что Элис исчезла “со своим инфернальным кавалером”, даже не предупредив, куда уходит и когда вернется.
– Так же нельзя, девочка. Мы беспокоились.
Люди, еще недавно совершенно чужие, десять дней назад – вообще незнакомые, искренне переживали за нее. Как странно бывает в жизни, недавно – чужие, а теперь близкие, почти родня. И кажется уже, что так было всегда, что иначе и быть не может.
Здесь, в просторной гостиной Гюнхельдов, за столом с обязательным самоваром, Элис снова почувствовала, что встала на землю обеими ногами. Встала прочно – все равно, как тогда, когда Невилл напомнил: в тебе сорок четыре килограмма. С ума можно сойти, если вспомнить, что она слышала это каких-нибудь пару часов назад. Но тогда она вернулась на землю в буквальном смысле, а сейчас, под внимательным взглядом русской учительницы – в образном. Все вокруг стало настоящим, “Тварный мир” снова стал реальностью, а не иллюзорной фантазией двух Творцов и неисчислимого множества фейри.
А она сама? Волшебная страна, фейри, Крылатый принц окончательно перестали быть сказкой, когда Невилл забрал ее из дома. Элис прислушивалась к себе, к своим ощущениям: если она и способна была сомневаться, так скорее все-таки в реальности того, что окружало ее сейчас. Прав Эйтлиайн, ее черный принц: она – сиогэйли, подменыш.
Ну и пусть! Элис хотелось волшебства, и она получила его. А насладиться волшебством в полной мере удалось только сейчас, демонстрируя новые возможности людям – нормальным людям, не воспринимающим полеты наяву, как нечто само собой разумеющееся.
То есть, одному человеку – собственно, Барбаре. Потому что Курт – настоящий математик. Его ничем не удивишь.
“Я могу летать! – наконец-то поняла Элис. – Я правда могу летать!”
Во сне бывало – и не раз – чувство, что, проснувшись, она сможет взлететь. И спросонья Элис даже пыталась сделать это, только не помнила, не могла вспомнить – как. Во сне случалось много разного, казавшегося таким простым и естественным, но невозможного, недостижимого в жизни.
Теперь возможно все! И, конечно, никакого интереса нет жить среди фейри, которые все, как Курт… если только не окажется, что это – единственная возможность всегда быть рядом с Крылатым.
Все было всерьез.
И все было очень серьезно.
По крайней мере Барбара хмурилась и качала головой, слушая Элис, не забывая подкладывать ей на тарелку маленькие сладкие пирожки.
– Влюбляться в твоем возрасте – дело опасное, – она улыбнулась, смягчая странные слова, – вы, девочки, всякий раз ожидаете, что именно это чувство, именно этот человек – один и навсегда. А действительность часто обманывает ожидания.
– Нет! – возразила Элис и тут же вспомнила Майкла, Майкла изменившего, клявшегося в любви, и предавшего любовь.
Барбара только вздохнула:
– Как я рада за тебя, я рада за всех вас: маленьких, влюбленных, таких счастливых. Конечно, ты права, Элис. И в жизни бывает по-разному.
– Тебе самой, когда ты вышла замуж было девятнадцать, – напомнила Элис, – разве ты разочаровалась?
Брякнула она, конечно, не подумав. И тотчас сообразила, что Барбаре, когда ее мужа расстреляли нацисты, было столько же, сколько ей сейчас. Майкл умер от разрыва сердца. А если бы его убили? Нет, о таком даже подумать страшно. Какая разница, казалось бы, как находит человека смерть? Но жить, зная, что жизнь твоего любимого отняла чужая рука – это же невозможно. Убийца должен быть наказан, иначе… иначе плохо. Неправильно. Вот и Барбара, она же воевала с нацистами.
– Я вышла замуж за человека, – мягко произнесла Барбара, – а ты влюбилась, как в сказках. Такие истории хороши в книжках, и девочки любят их читать. Я когда-то обожала “Аленький цветочек” – ты, наверное, не знаешь этой сказки?
– Знаю, – вспомнила Элис, – Курт рассказывал.
– Да? Ну, тем лучше. В той сказке чудовище оказалось принцем, но раз уж приходится принимать, как данность, что сказочная действительность существует на самом деле, я замечу, что бывает и наоборот. Не хочу пугать тебя, Элис, но подумай, что ты знаешь об этом волшебном существе? Он красив и обходителен и учит тебя разным удивительным вещам, но что ему нужно на самом деле? Я, конечно, не верю ни в бога, ни в дьявола, но то, что он предлагает тебе – власть, насколько я понимаю, почти безграничную, – очень похоже на искушение. А уверения в том, будто ты ему предназначена, выглядят неубедительно. С моей точки зрения. То есть я, старая женщина, обязательно потребовала бы менее голословных доказательств. А ты – совсем еще юная, веришь на слово. Хотя, конечно, в любви только так и надо. И все равно, Элис, это не для людей. Мы разворошили какую-то жуткую тайну, скрытую от нас, и, наверное, скрытую не зря, и как бы не пришлось нам пожалеть об этом.
– А почему “нам”? Что бы ни случилось, это будут только мои проблемы.
– Мои проблемы! – повторила Барбара. – Ужас просто, как у вас все не по-русски! А посмотришь – девочка как девочка. И у нас такие есть: худенькие, глазастенькие. Понимаешь ли, в чем дело, мне кажется, что все сверхъестественное, коли уж, оно существует, для людей бесполезно или даже вредно. А если и нет, за вас, молодых, все равно душа болит. Очень легко вы ошибаетесь, и так тяжело переживаете ошибки. В общем, так, Элис, отговаривать я тебя не могу, да и не хочу, потому что достаточно посмотреть, как ты сияешь, когда говоришь о своем принце, чтобы пропала всякая охота мешать вам. Но я попрошу тебя, девочка, будь осмотрительней. Если что-то, не дай бог, конечно, окажется плохо, помочь тебе не сможет даже твой папа. Но здесь, в Ауфбе, есть человек, на которого, наверное, можно будет положиться, я говорю о преподобном Вильяме, дяде Курта. Вы уже знакомы?
– Нет, – Элис подумала, – нет, точно не знакомы. Мы с Куртом гуляли по городу, с ним многие здоровались, но пастора я не помню.
– Познакомься с ним обязательно. Если хочешь, пойдем, я представлю тебя прямо сейчас, здесь недалеко, – Барбара кивнула на окно, – вон, через площадь, Петропавловская церковь. Да, и, кстати, если уж существует волшебство… считается, что в этом храме можно спастись даже от Змея-под-Холмом. Что, напугала я тебя, – она внимательно поглядела на Элис, – ну, кто-то же должен быть старым и мудрым, правда? Девочка, я очень, очень хотела бы, чтоб все у вас получилось, как в доброй сказке.
– Невилл старый. И мудрый, – Элис допила чай. – Он правда очень мудрый, и очень старый. Старше, чем ты.
– Ну, спасибо.
– Намного старше, – тут же исправилась Элис, – а кто такая Марья Моревна?
– Марья Моревна? – Барбара задумалась. – Кто-то из русских сказок. Какая-то, наверное… принцесса. Хм. Я, видишь ли, преподаю не литературу, а немецкий язык, так что в сказках не сильна. Спроси у Курта – он в этом дока. Тоже фольклорист, вроде тебя.
– Барбара, ну хоть ты мне скажи, где он учится? На кого?
– Да на этнографа, – она рассмеялась, – изучает всякие ужасы, похоронные обряды и прочие жертвоприношения, и пугает знакомых приобщенностью к тайнам.
– Поня-ятно, – протянула Элис.
– Что тебе понятно?
– Понятно, почему он не удивляется.
– Элис, а можно узнать, почему ты называешь Змея эльфом?
– И ты туда же!.. – Элис хихикнула. – Невилл меня тоже об этом спрашивал.
…Он не сразу спросил. Элис и сама не замечала, что порой называет Крылатого “эльфийский принц”. За эти пять дней – или не пять? – за то время, пока были они вместе, она, наверное, не раз назвала его так. И в конце концов Невилл не выдержал. Аккуратно поинтересовался, что, с ее точки зрения, общего между ним и маленьким народцем, облюбовавшим для жительства чашечки цветов и неувядающие луга на границе между Тварным и Срединным мирами?
– Крылья! – заявила Элис. – И вообще, эльфы бывают разные.
“Разные” эльфы, как сообщил ей Эйтлиайн, живут в Срединном мире, они верные подданные Сияющей-в-Небесах, “стрелы в ее колчане”, а раньше, когда народы Полудня еще имели возможность приходить к смертным, эльфы занимались преимущественно тем, что убивали. Всех. Просто так, из одного высокого и чистого презрения. Подобных привычек не водилось даже за самыми мрачными племенами Полуночи.
– Ну да! – не поверила Элис, читавшая кое-что и об эльфах, и о троллях, хоть и находила она германскую мифологию невыносимо пафосной. – Прямо уж всех?
– До кого дотягивались, – уточнил Крылатый.
Пришлось объяснить, что года два назад довелось почитать необыкновенную книгу одного английского профессора, где описаны в том числе и эльфы, волшебные и прекрасные, непонятные смертным, но близко к сердцу принимающие их дела и заботы…
– Я понял, – прервал Крылатый, – я знаю, о чем ты. Не думал, правда, что уже и сюда добралось. Скажи, а “Звездные войны” у вас еще не снимают?
Элис вопроса не поняла, и тему на этом закрыли.
Давно и далеко…
Михаил уехал к мачехе, поселился в столице, и много всего произошло с того дня, как князь велел ему убираться. Наэйр привыкал к Силе, к почти безграничному могуществу, он привыкал – безрезультатно – любить и быть любимым. Привыкал к тому, что принцесса стала бояться его, и к тому, что ему нельзя больше видеться с младшими братьями.
Сын Утра почти не ошибся, когда сказал, что Представляющий Силу не останется со смертными. Однако Наэйр… Михаил, не уходил из Тварного мира. Он, разумеется, бывал в Лаэре, но всегда возвращался в то же мгновение. Чтобы никто не заметил его отсутствия.
Жизнь в чужом городе, в чужом государстве, среди людей, даже в Белого бога верящих по-иному, чем на родине, казалась странной даже ему, привыкшему к резкой переменчивости Лаэра, где все предметы и явления тяготели к неопределенности. С фейри было легче, чем с людьми. Дивные народы, меняя реальность вокруг, сами оставались неизменными. Искрились чувствами и эмоциями, казались непостоянными, эксцентричными, порой безумными, но так же точно драгоценные камни разбрызгивают искры в солнечном луче, а есть ли что-нибудь тверже и неизменней самоцветного кристалла? Люди же менялись изнутри и снаружи, но не потому, что хотели этого, люди просто не знали, каковы же они, и не знали, какими следует быть. А те, кто знал – не находили для этого сил.
Михаил не пришелся ко двору на родине мачехи, и задевай его хоть сколько-нибудь отношение смертных, обязательно уехал бы из страны. Предварительно, разумеется, зарубив на дуэлях с десяток самых неприятных личностей. Но зная себе цену, на болтовню он не обращал внимания, чем очень скоро заработал репутацию отъявленного труса. Что ж, он не сердился на людей: Бохи – трусость, была опасной леди. Действуя рука об руку с совестью, Бохи терзала и мучила души, а не тела. И, будучи подданной Наэйра, в некоторой степени имела отношение к княжичу Михаилу.
Если бы не рыцарь Стефан, брат Катерины, от которого нельзя было отмахнуться с той же легкостью, что от других задир, не так бы и плохо жил фейри в человеческих землях. Любовь удерживала его здесь, любовь сторицей оплачивала все неприятности, и ради Катерины он готов был даже драться на дуэлях, даже убивать. Ей достаточно было попросить. Однако невеста его обладала чистой душой и голубиной нежностью нрава, она питала отвращение к убийству, к любому кровопролитию. Она ссорилась с рыцарем Стефаном, со своим родным братом, она запрещала ему задевать своего жениха. Она знала больше Стефана, она слушала рассказы тех, кто воевал вместе с княжичем, слушала рассказы принцессы, не ленилась расспрашивать самого Михаила, Катерина знала, чем грозит брату серьезная ссора с ее княжичем. Знала, чем закончится дуэль, если она все-таки состоится.
Стефан смеялся в ответ.
Михаил же не держал зла на рыцаря, вообще не умел злиться на смертных. Как злиться на людей? Их можно любить или не замечать, или, как в случае с братом Катерины, отвечать на слова словами, вгоняя задиру в краску ярости и досады. Слова острее мечей, они куда больнее ранят, и такие раны не заживают, порой, до конца жизни. А то, что отношения с будущим шурином не сложились с самого начала, это, конечно, жаль. Но после свадьбы Михаил не собирался оставаться в Тварном мире, ему нравилось здесь все меньше, а Катерина – душа его, его голубка, единственная на всю жизнь любовь – заслуживала бессмертия в вечно цветущих садах Лаэра.
Гиал приходил иногда взглянуть на возлюбленную черного принца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62