– И любой мог бы, как ты говоришь, уйти?
– Да. Каждый по своей дороге. И я не знаю, стал бы мир от этого хуже или наоборот, но таков замысел моего Создателя. Не все и не всегда выходит у Него так, как хотелось бы. Впрочем, нет, Элис, нет, с тобой все не так, ты – не любая, и уйдешь дальше всех.
– А ты уже спрашиваешь, куда меня вернуть?!
– Потому что ты хочешь вернуться. К своему рыцарю, светлому рыцарю Гюнхельду, – произнес Невилл нараспев, и они оказались в лесу, за Змеиным Холмом, по колено в светло-зеленых папоротниках, в сладких и свежих запахах цветов и деревьев, и бесшумно выплыли из-за деревьев навстречу хозяевам Облако и Камышинка.
– Курт не рыцарь.
– Рыцарь, Элис, рыцарь. И не только твой. Мой – тоже. Наша судьба, – принц подсадил ее на лошадь и, улыбаясь, смотрел снизу. – Он уже многое знает, а узнает еще больше, прежде чем решится на что-нибудь.
– Невилл, – Элис склонилась к нему, – о чем ты говоришь? Ты знаешь, что в Ауфбе верят…
– Знаю. Не он первый, сиогэй.
– И не он последний?
– Думаю, да. Позвони ему, попроси встретить тебя в отеле, не можешь же ты вернуться в Ауфбе пешком. Каюсь, я не подумал об этом, когда пришел за тобой. Горожане считают, что Гюнхельд увез тебя, вот пусть он и привезет.
– А не все ли мне равно, что думают горожане?
– Нет, – Невилл посерьезнел, – пока – нет. Будь осторожнее с ними, Элис.
– Ты же не знаешь, – она спешилась, соскользнула с седла в его объятия и теперь сама смотрела снизу, – я за тобой шпионила. Сначала, когда не знала, как все будет, думала, что ты… не знаю даже, кто. Думала, что тебя не бывает. А Курт мне поверил, мне же никто не верил. И мы договорились, что я буду рассказывать… все. Как бы смотреть со своей стороны. Курт – как обычный человек, а я, как… экстрасенс, что ли? Медиум? И я рассказывала.
– Да, я знаю. Ну и что? Ты не Далила, и не Марья Моревна, чтобы выведывать мои тайны мне на погибель. Ты знаешь теперь мое имя, но разве Гюнхельд узнает его от тебя? И разве узнает он о том, что вечерняя и утренняя зори могут убить меня?
– Но получается, что я тебя обманывала, или что-то вроде того.
– А разве я спрашивал, рассказываешь ли ты кому-то о наших встречах?
– Нет. Подожди, а что там с именем? Ты ведь сказал, чтобы им можно было воспользоваться, нужно самому назвать его. Как получилось с Куртом.
– И не получилось с его матушкой. Но чужим именем можно воспользоваться, если его назовет тебе фейри. Вот что, – Невилл подхватил ее и снова усадил в седло, – потом позвонишь Гюнхельду. Пора рассказать тебе хоть немного о том, на что ты способна, моя фея, рассказать хотя бы о том, почему я называю тебя феей.
Давно и далеко…
…В горном замке, уединенном, считающемся неприступным, недосягаемым даже для пушек, царила атмосфера не то траура, не то военных сборов. Принцесса, узнав о том, что муж велит ей отправляться на родину, разозлилась, потом расплакалась, потом начала отдавать распоряжения прислуге, одновременно горько жалуясь пасынку на жестокого мужа.
Наверное, она тоже что-то чувствовала. Вряд ли принцесса была ясновидящей, но женщины, случается, предугадывают несчастья и даже пытаются предотвратить их. Только Михаил не помнил случая, чтобы это удалось. Обычно все становилось только хуже. А принцесса обмолвилась, что князь бессердечно отсылает ее, не позволив даже проститься. Почему он не приехал сам? Почему не поцелует на прощанье детей? Почему она не может поговорить с ним?
“Потому и не приехал, что боится этого разговора”, – мог бы сказать Михаил. Но кто же объясняет женщинам такие вещи.
Еще он знал, что отец отправил в замок его, потому что сам, случись беда, не сумел бы защитить жену. Но какой беды он ждет? Что угрожает мачехе в этом орлином гнезде, куда ведет единственная узкая тропа, простреливающаяся по всей длине? Что угрожает ей за стенами, сложенными из камня, крови и колдовства?
Оставив принцессу собираться, Михаил бродил по замку, стараясь не мешать сборам. Дорога предстояла долгая. Трудная. И уж точно небезопасная. Однако отец предпочел отправить жену в этот путь, только бы не осталась она на его земле, под защитой его людей и стен его замка.
Маленькая фигурка показалась из дверей дальше по коридору. Сосредоточенно и целеустремленно она тянула за собой неподъемный, снаряженный для дороги сундук. Сундук упирался. Невысокий порожек стал для носильщицы непреодолимым препятствием, и она тщетно пыталась приподнять сундук за обтягивающие его ремни, время от времени взывая к кому-то за дверью:
– Мария! Да помоги же мне, наконец!
Когда Михаил поравнялся с девицей, та, потеряв, видимо, всякое терпение, высказалась в сердцах:
– Дрянь! Скотина! Мерзавец! – и набрала воздуха в грудь, видимо, намереваясь вновь позвать невидимую Марию.
– Отойди, – Михаил сдвинул ее в сторону, поднял сундук и переставил через порог, – где все носильщики?
Он обернулся к девице, увидел шелковое шитье на платье, блеск украшений, самоцветные камни в серьгах. И остановился. Наверное, лицо у него стало довольно-таки глупым, потому что девушка улыбнулась. Тут же, правда, смущенно потупившись.
– Носильщики на дворе, княжич, – почти неслышно произнесла она, – а княгиня велела поторопиться. Я подумала, что будет быстрее, если мы с Марией сами вынесем сундуки…
Она была маленькая и темноволосая, с белой кожей, не знающей солнца, и с глазами необычного цвета – голубыми, яркими, но светлыми. Темные волосы и голубые глаза – такое сочетание смертные часто принимали за отметку сатаны, за знак фейри. Странно, как он раньше не обратил внимания на эту девочку?
– Вы из свиты княгини?
– Только я, – на миг она подняла на него взгляд и вновь опустила глаза, – Мария – моя служанка.
– Я не видел тебя раньше.
– Видел, княжич, – опять улыбка, хитроватая (или насмешливая?), – но не замечал.
– Как твое имя?
– Катерина, княжич. Мой отец – Йован Седло. Ты знаешь его, и моего брата Стефана.
Вельможа Йован Седло – командир приставленной к принцессе дружины, такой же иноземец, как все здесь. И сын его служит княгине, но он – простой рыцарь. Михаил, конечно, знал обоих, но, как верно заметила Катерина, не замечал. Эти, пришедшие с принцессой, не воевали вместе с князем, отец не доверял им даже защиту замка, где жила его жена. Они были неинтересны.
– Больше не таскай сундуки, – посоветовал он девушке, не зная, что еще сказать.
– Больше не буду, княжич, – послушно ответила она, и снова послышался в голосе намек на усмешку.
Михаил сдержанно кивнул и направился дальше.
– До свидания, княжич, – послышалось из-за спины.
Отвечать он не стал. И так ясно, что свидятся – не одну неделю вместе ехать.
На сей раз, понимание не было озарением. Оно пришло медленно, как-то даже незаметно, сложилось из многих маленьких, вполне человеческих радостей и огорчений, из любви к младшим братьям, из жалости к принцессе, из недолгих, но доставляющих волнующее удовольствие встреч с Катериной. У дочери вельможи дел оказалось даже больше, чем у него, княжича, денно и нощно охраняющего свою мачеху, и увидеться удавалось хоть и ежедневно, однако очень ненадолго. Переброситься несколькими словами, обменяться улыбками… Михаил даже не поцеловал ее ни разу.
Но нет, не в этом дело.
Он вспоминал все, что знал о ее семье. Прозвище свое получили они от не столь уж далекого предка, у которого, когда пришел он на службу к тогдашнему королю, всего имущества было – изукрашенное седло работы заморских мастеров. Дорогое, конечно, седло, но если нет даже лошади, на спину которой можно его положить, толку с него немного.
Все, что осталось от тех времен – это забавное имя. Однако разбогатеть семье так и не удалось, несмотря на почетное положение и славную службу. Это здесь Йован Седло первый приближенный княгини, а у себя на родине он снова станет одним из придворных, которых король не удостаивает даже равнодушным взглядом. Там и княгиня стала бы лишь одной из многих родственниц короля, не одели ее муж богатствами, о каких впору складывать песни.
Хотелось верить, что от щедрот принцессы достанется что-нибудь и верным ее рыцарям. И в любом случае Михаил не скупился на подарки Катерине. Она по-детски радовалась любой безделушке, и порой напоминала княжичу его мачеху, в те далекие годы, когда та только появилась в доме князя, напоминала принцессу, поющую красивые песенки и подолгу красующуюся перед зеркалом, перебирая и примеряя драгоценные подарки мужа.
Не чуждый опасной науки – психологии, он усмехался этому сходству и тому, что именно в нем кроется для него прелесть голубоглазой боярышни. Однако не меньше, чем Катерина радовался каждой новой встрече… однажды подумал, что когда отец все же умре –, не в бою, так от старости, – у него никого не останется, кроме мачехи и младших братьев. Одного брата. Второму через семь лет предстояло умереть, Михаил не знал еще, как именно, а поэтому не знал, как спасти малыша. Наверное, в тот момент картина и прояснилась окончательно. Он понял, почему отец отправил принцессу в этот далекий небезопасный путь, и почему отправил его вместе с мачехой.
“Когда большое Зло исчезает, зло малое начинает плодиться, как черви в трупе”.
Безопасный княжеский замок можно было взять одним-единственным способом: предательством. Фейри Полуночи были большими доками в таких делах. А голодные фейри Полуночи готовы подвигнуть на зло любого смертного, лишь бы только утолить свой голод. Владыка умер, теперь им никто не указ, и очень скоро на всей Земле, а то и во всем мире не останется безопасных мест. Кроме Лаэра. Но смертным плохо живется в Срединном мире.
Эх, дед-дед…
– О чем ты загрустил, княжич? – ласковые голубые глаза смотрели с внимательным сочувствием. – О чем вспомнил?
Тонкие пальчики коснулись его руки. Катерина гордилась белизной и мягкостью своих ручек, но они были темны и грубоваты в сравнении с нежной кожей Михаила. Странное дело, последние полтора года провел он на войне, в походе, почти всегда ночуя под открытым небом, а ни ветер, ни солнце словно не коснулись его. Те, кто не знал наверняка, что княжич все время воевал рядом с отцом, болтали, будто жил он за морем, очень может быть, что у турок, и неизвестно еще чему научили его поганые.
В общем, болтали то, к чему привык с самого детства, разве что детали разнились, а суть оставалась прежней: колдун, он колдун и есть. Разобрались бы сначала в собственных делах, а то по всей Европе резня, христиане христиан убивают, все выяснить не могут, кто же из них верит правильно.
Зло плодит зло, а люди, вместо того, чтобы спасать души от его ядовитого дыхания заняты тем, что добровольно, не дожидаясь, пока бес толкнет под локоть, кормят фейри Полуночи. Что же будет, если фейри захотят большего?
Зло беспредельно.
Значит, надо идти на поклон к сатане, потому что иначе беда коснется всех, кого он любит. Отца убьют предатели, и принцессу уморят в монастыре, позарившись на ее богатства, а от младших братьев постараются избавиться, чтобы, не дай бог, не выросли и не заявили права на отцовские земли. И Катерина…
* * *
Звенящий дождь пошел с утра,
А ты все ищешь зонт.
Жизнь расплескалась через край –
Ты говоришь: “Озон”,
Ты любишь кресло и камин
И в вазочке жасмин –
Как эльф, украденный людьми
И выросший с людьми.
…– Сиогэйли, – повторила Элис.
Прислушалась к слову, склонив голову, пробуя на вкус каждый звук.
– Подменыш. Нет, Невилл, ты ошибаешься… ты очень мудрый, ты все знаешь, но, нет, я – настоящая.
– Конечно, – принц едва не пожелал себе раздвоенного змеиного языка, той самой ядовитой мудрости, позволяющей даже святого подвигнуть на смертный грех, – конечно, ты настоящая. Как все фейри. Как я. Или ты все еще сомневаешься в том, что я существую?
И язык, и чешуя, и гипнотический взгляд змеиных глаз – все это доступно, все это – он сам и есть. Но иной, не такой, каким привыкла видеть его Элис. Этот образ не для нее, он вообще ни для кого уже много, много тысячелетий.
А люди боятся змей.
– Кранн анамха сказали о себе: мы настоящие, – счастье еще, что она не испугалась, серебряная леди, единственная звезда его темного неба, – ты тоже настоящий, но ты… – она колебалась, подбирая слова, с растерянной смущенной улыбкой, словно тоже боялась обидеть, – ты как сон, Невилл. И весь твой мир – это слишком много для меня. Я – человек. И потом, а как же легенды? Подменыши, сиогэйли, это же куклы, наделенные подобием жизни. Они уродливы и болеют, и умирают.
– Как люди, – подтвердил Невилл, – страшная участь, жить, как живут смертные, заточенные в несовершенную плоть, подверженные болезням, обреченные на смерть.
– Но ведь это люди придумывали сказки о подменышах!
– Не придумывали, риалта, переиначивали. Это фейри считают подменышей несчастными и уродливыми созданиями. Но ты прекрасна. И ты можешь стать собой, а это удается немногим, только тем из нас, кто… – он посчитал в памяти, хмыкнул, – только троим из нас, так будет вернее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62