На широкой груди расплывались три неровных кровавых пятна, глаза были открыты, но в них уже не было лютой ненависти – смерть вернула им спокойствие и строгость.
В толпе голосили женщины, мужчины сумрачно смотрели на крыльцо. Под виселицей корчился на земле здоровенный фашист, лицо его посерело, он никак не мог подняться на ноги. К нему подошли два солдата, подхватили под руки. Немец, прикусив губу, сдерживал стоны.
– Умер, как солдат, – коротко сказал переводчику гауптштурмфюрер.
– Глядите, красный флаг! – прошелестело над толпой. – Красный флаг!..
Бергеру и Супроновичу пришлось спуститься с крыльца и задрать головы: вместо фашистского флага над комендатурой колыхался на слабом ветру красный флаг с серпом и молотом.
– Майн гот, кругом враги… – скривил губы в усмешке Бергер и, внезапно побагровев, тонким голосом закричал: – Снять! Сжечь! Всех повешу!..
Полицаи с автоматами на изготовку кинулись в толпу, Матвей Лисицын приставлял пожарную лестницу к дому.
А красный флаг радостно полоскался на ветру, обвивал древко и снова распускался, серп и молот сверкали на солнце, а над флагом в прозрачной вышине звенели стрижи.
2
– Надо было швырнуть в них гранату! – сверкая зеленоватыми глазами, гневно бросал в лицо двоюродному брату Вадим. – Ты струсил! Наложил в штаны! Трус!
– Я бросил, – побледнев, тихо ответил Павел. – Когда дедушка упал и полицаи стали хватать людей, я кинул из-за пристройки гранату, но она почему-то не взорвалась…
– Не взорвалась?
– А за то, что обозвал трусом… – Павел резко шагнул к Вадиму и с размаху ударил по щеке.
Мальчишки сцепились, упали на мох и стали кататься по нему, молча нанося друг другу удары. Любопытная сорока, вертя черной головой, наблюдала за ними с березы. Внезапно она резко взлетела и, тревожно застрекотав, полетела прочь.
– Ну, петухи! – раздался над головами дерущихся мальчишек насмешливый голос. – Лежа дерутся! Со всеми удобствами, на мягком мху… Хороши у меня разведчики!
Не глядя друг на друга, Вадим и Павел поднялись, отряхнули со штанов приставший лесной мусор и ошалело уставились на лейтенанта Семенюка. Один из них шмыгал окровавленным носом, другой поминутно облизывал распухшую губу.
Про то, что этим утром произошло в Андреевке, поведал Вадим. Павел, не проронив ни слова, упорно смотрел на невысокую муравьиную кучу, будто никогда такого дива не видел, светлые ресницы его часто-часто вздрагивали, иногда он украдкой смахивал тыльной стороной ладони слезу.
Мысль поднять красный флаг над комендатурой пришла в голову Вадиму, когда немцы привели осужденных. Он пулей слетал на чердак дедушкиного дома, где в опилках был спрятан флаг, и, засунув его за пазуху, прокрался с другой стороны к комендатуре. Никто не обратил внимания на мальчишку, залезшего на сосну, что росла впритык к дому. С дерева Вадим перебрался на крышу. Павлу он наказал, чтобы тот, укрывшись за забором, швырнул гранату в немцев, если они заметят его, Вадима, на крыше. Ему удалось сорвать немецкий флаг и укрепить наш, советский, когда Андрей Иванович, ударив немца, соскочил с помоста и началась суматоха. Флаг заметили, когда Абросимов уже был мертв, Вадим успел укрыться у пакгауза за снегоочистителем, он ожидал взрыва гранаты, которую, как он надеялся, Павел догадается бросить в немцев…
Тот и бросил немецкую гранату по всем правилам, но, ошеломленный и потрясенный смертью деда, не рассчитал броска, и граната, перелетев высокий забор, плюхнулась в люльку мотоцикла, оставленного одним из полицаев у крыльца. В поднявшейся суматохе никто этого не заметил, тем более что взрыватель не сработал.
Потом полицаи показал гранату в люльке Лисицыну, а тот велел подвернувшемуся под руку Тимашу отнести ее в ближайший лес. Старик сунул ее в карман пиджака и спокойно отправился домой; гранату по дороге бросил на навозную кучу в огород Якову Супроновичу.
– Вы, конечно, народ отчаянный, – после продолжительной паузы признал Семенюк. – Поднять красный флаг над головами немцев… Молодцы! Но из партизанского отряда вас командир шуганет. Во первых, без спросу ушли в лес, во-вторых, могли оба ни за грош погибнуть… А если бы немцы вас схватили? Они умеют вытягивать из людей правду. И тогда всем нам крышка.
– Мы не выдали бы вас, – сказал Павел.
– Абросимовы – не предатели, – прибавил Вадим.
Лейтенант Семенюк задумчиво посмотрел на них.
Как начальник разведки, он понимал, что такие ребята – находка для отряда, но вот с дисциплиной у них дело обстоит из рук вон плохо.
Три дня назад ушли они из отряда, он, Семенюк, оставил в лагере человека, чтобы их дожидался, но ребята не объявлялись. Дмитрий Андреевич весь извелся, хотя и виду не подавал…
– Где вы прятались все это время? – спросил лейтенант.
– Под носом у коменданта – в водонапорной башне, – хмуро пояснил Павел. – Оттуда все видно.
– Вы нас не прогоните из отряда? – взглянул на лейтенанта Вадим.
– Как командир решит, – развел тот руками. – Я, конечно, замолвлю за вас словечко… – Помолчав, спросил: – Семена Супроновича тоже взяли?
– Мы его подкараулили у базы и сказали, что дядю Колю Михалева пытает Ленька Супронович, – сказал Вадим. – Он сразу же подался в лес. Я думал, к вам.
– А бабушка?.. Где она?
– В Гридино ночью ушла, у нее там родичи, – проговорил Павел.
– Это хорошо, что вы Семена предупредили, может, командир вас и простит, – сказал лейтенант. – А я уже хотел уходить отсюда: думал, вы уже никогда не придете…
– Куда мы теперь без вас? – проговорил Вадим.
– Мы со вчерашнего дня ничего не ели, – прибавил Павел.
3
Командир партизанского отряда Дмитрий Андреевич Абросимов один сидел на брошенном на мох пиджаке и невидящими глазами смотрел на болото. Его обветренное лицо было суровым, на щеках вздулись желваки, только сейчас он отчетливо понял, как горячо любил и уважал своего отца и как тяжела для него потеря. Перед глазами стояло бородатое, с острым взглядом лицо отца, и казалось ему, что взгляд этот в чем-то укорял его, Дмитрия… Ведь это он уже одним своим присутствием здесь поставил под смертельный удар своих родителей. Подумать только, как в Андреевке все завязалось в единый тугой клубок: база, партизанский отряд, назначение отца старостой, Супронович, Михалев…Не нужно было Николая привлекать, но, с другой стороны, он все же помог бежать военнопленным по пути на базу. Человек он, конечно, слабый, и об этом Дмитрий лучше всех знал. Знал и все-таки имел дела с Михалевым… Если бы отряд сразу ударил по комендатуре, еще можно было бы спасти отца. Но Центр не разрешил, заявив, что это может сорвать тщательно задуманную операцию по ликвидации столь важного объекта, как база. Столько времени выжидали, готовились и теперь, мол, все поставить под удар? Тогда командир попросил ускорить операцию: ведь Семен Супронович раскрыт, немцы наверняка забеспокоятся и предпримут какие-то меры. С этим Центр согласился, попросил подготовить план нападения на гарнизон и срочно передать для корректировки. План подготовили и передали. Мучительны дни ожидания. Разведчики сообщили, что отряд карателей прочесывает лес в районе Шлемова, побывали на Утином озере, но до покинутого партизанами лагеря не дошли.
И вот пришел приказ из Центра: операция состоится нынче, в двадцать два часа пятнадцать минут, разрешено нападение на андреевский гарнизон.
Взгляд Дмитрия Андреевича был устремлен на болото, он даже не моргнул, когда багрово вспыхнуло огромным зловещим глазом болотное окно. Плачущим голосом несколько раз прокричала выпь, ей ответил крикливый лягушачий хор. Казалось, все болото запузырилось от этого концерта. Высоко прошел самолет, таща за собой белую полосу. Наверное, наш разведчик.
Дмитрий Андреевич вдруг вспомнил, как еще мальчишкой, до революции, он возвращался с отцом по шпалам из Климова. На поезд они не успели и пошли пешком, чтобы не ночевать на вокзале. Отец продал на базаре телку, с собой были деньги и покупки. Или их еще в Климове выследили бандиты, или подкараулили на дороге, но верстах в четырех от Андреевки встретились на путях четверо. Время было осеннее, моросил мелкий дождь, уже стемнело, далеко впереди смутно маячил железнодорожный мост.
– Ты, сынок, приотстань маленько, – тихо произнес отец. – И, что бы ни было, не подходи близко.
Все, что произошло дальше, навеки врезалось в память. Отец, не сворачивая, с холщовой котомкой через плечо, пошел прямо на встречных. Стоявший на полотне рослый бандит вытащил нож и что-то сказал. Трое остальных загородили дорогу. У одного в руках появился обрез. Отец опустил на бровку котомку с покупками и, неожиданно выпрямившись, бросился на того, что был с обрезом. Он ударил его сапогом в пах, другому, с ножом, огромным кулаком свернул набок челюсть. Видно, не ожидавшие нападения, бандиты бросились с полотна под откос, лишь один остался корчиться между рельсами. Отец поднял его над собой и, как мешок с отрубями, швырнул вниз. Но там уже никого не было видно. Андрей Иванович сунул сверкающую финку за голенище, поднял обрез, передернул затвор, и на рельс со звоном упал патрон. Отец нагнулся, положил его в карман. Поднял обрез вверх, и вечернюю тишину распорол громкий выстрел. Эхо раскатисто аукнулось.
– Тятя, они снова придут? – придя в себя, спросил Дмитрий.
– Силен тот, кто валит, сильнее тот, кто поднимается, – ответил отец. – Эти, сынок, не подымутся…
– Ты никого не боишься, тятя?
– Боюсь, – серьезно ответил он. – Себя боюсь, Митя. Сколько живу на свете, а самого себя не знаю…
По дороге домой отец поучал:
– Хочешь одержать верх – первым, паря, нападай. Замешкаешься, смалодушничаешь – быть тебе биту! Рази думали-гадали они, с финкой-то и обрезом, что я окажу им сопротивление? Ни в жисть! Потому и побросали все, что получили отпор!
– Кто они?
– Известно кто – лихие люди! Не сеют, не пашут, есть-пить сладко хотят… за чужой счет! Вор думает, что все на свете воры. А теперь пусть знают, что красть вольно, да за это, бывает, и бьют больно!
Не изменил отец своему правилу – не ждать, пока его первого ударят, до конца своей жизни не изменил себе: сколько врагов положил, когда его дома брали! И уже на помосте, со связанными руками, ухитрился одного чуть не до смерти зашибить.
Таким отцом можно было гордиться, а вот похож ли на него он, Дмитрий?..
Рядом вдруг раздался знакомый голос:
– Здравствуй, Дмитрий!
Заросший мягкой русой бородкой, загорелый до черноты, перед Абросимовым стоял в порванной рубашке и мятых бумажных брюках Иван Васильевич Кузнецов.
Они обнялись, только сейчас Дмитрий Андреевич почувствовал, что у него глаза мокрые.
– Не разрешили… – с трудом выговорил он. – Я еще мог бы его спасти… Если бы мы ударили по комендатуре!
– Ударим, Дмитрий Андреевич, и еще как ударим! – произнес Кузнецов. – Мне Петя показал радиограмму из Центра.
– И все-таки зря я не попытался. Боюсь, меня теперь это будет мучить всю жизнь… – Абросимов отвернулся, вытер рукавом глаза и, пытаясь придать лицу обычное выражение, спросил: – А как бы ты поступил на моем месте?
– Так же, как и ты, – твердо ответил Кузнецов. – Ничего, мы сегодня устроим поминки… георгиевскому кавалеру!
– Андреевскому, – поправил Дмитрий Андреевич. – В поселке его старики звали «андреевским кавалером».
– Наверное потому, что поселок назван его именем…
Дмитрий Андреевич понимал, что Кузнецов его успокаивает: не тот у него характер, чтобы сидеть в лесу с вооруженными людьми, жаждавшими боя, когда в Андреевке такое происходит! Иван Васильевич нашел бы какой-нибудь выход и вызволил бы отца…
– Не казни себя, – сурово проговорил Кузнецов. – Ты ничего не мог сделать. А нарушить приказ Центра… Мы ведь с тобой командиры. И обязаны выполнять приказы.
– Откуда ты? – спросил наконец Дмитрий Андреевич. – Как снег на голову!
– Долго рассказывать – невесело улыбнулся Кузнецов. – Соскучился по тебе – вот и заявился, да не один…
– С кем же?
– Я привел сюда Василису Прекрасную… Не веришь? Пошли познакомлю.
– Ты с той стороны? – спросил Дмитрий Андреевич.
– Вернее будет сказать, с того света, – ответил Кузнецов. – Думаю, что и мое начальство давно похоронило меня.
– Принимай, Иван, отряд, – проговорил Абросимов, не глядя на него,
– Ты что же, считаешь себя плохим командиром? – пытливо посмотрел на него Кузнецов. – Не нравится мне твое настроение.
Дмитрий Андреевич поднялся с земли, отряхнул пиджак, надел.
Из болота донесся протяжный вздох и негромкое чавканье, будто огромный зверь высунул из трясины голову и вздохнул.
– А я вспоминал, как перед самой революцией отец с четырьмя бандитами разделался, – сказал Абросимов.
– Андрей Иванович один целого взвода стоил, – сказал Кузнецов.
– Вот не уберегли, – вздохнул Дмитрий Андреевич.
– Пошли людей готовить, – проговорил Иван Васильевич. – Я, как говорится, прямо с корабля на бал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
В толпе голосили женщины, мужчины сумрачно смотрели на крыльцо. Под виселицей корчился на земле здоровенный фашист, лицо его посерело, он никак не мог подняться на ноги. К нему подошли два солдата, подхватили под руки. Немец, прикусив губу, сдерживал стоны.
– Умер, как солдат, – коротко сказал переводчику гауптштурмфюрер.
– Глядите, красный флаг! – прошелестело над толпой. – Красный флаг!..
Бергеру и Супроновичу пришлось спуститься с крыльца и задрать головы: вместо фашистского флага над комендатурой колыхался на слабом ветру красный флаг с серпом и молотом.
– Майн гот, кругом враги… – скривил губы в усмешке Бергер и, внезапно побагровев, тонким голосом закричал: – Снять! Сжечь! Всех повешу!..
Полицаи с автоматами на изготовку кинулись в толпу, Матвей Лисицын приставлял пожарную лестницу к дому.
А красный флаг радостно полоскался на ветру, обвивал древко и снова распускался, серп и молот сверкали на солнце, а над флагом в прозрачной вышине звенели стрижи.
2
– Надо было швырнуть в них гранату! – сверкая зеленоватыми глазами, гневно бросал в лицо двоюродному брату Вадим. – Ты струсил! Наложил в штаны! Трус!
– Я бросил, – побледнев, тихо ответил Павел. – Когда дедушка упал и полицаи стали хватать людей, я кинул из-за пристройки гранату, но она почему-то не взорвалась…
– Не взорвалась?
– А за то, что обозвал трусом… – Павел резко шагнул к Вадиму и с размаху ударил по щеке.
Мальчишки сцепились, упали на мох и стали кататься по нему, молча нанося друг другу удары. Любопытная сорока, вертя черной головой, наблюдала за ними с березы. Внезапно она резко взлетела и, тревожно застрекотав, полетела прочь.
– Ну, петухи! – раздался над головами дерущихся мальчишек насмешливый голос. – Лежа дерутся! Со всеми удобствами, на мягком мху… Хороши у меня разведчики!
Не глядя друг на друга, Вадим и Павел поднялись, отряхнули со штанов приставший лесной мусор и ошалело уставились на лейтенанта Семенюка. Один из них шмыгал окровавленным носом, другой поминутно облизывал распухшую губу.
Про то, что этим утром произошло в Андреевке, поведал Вадим. Павел, не проронив ни слова, упорно смотрел на невысокую муравьиную кучу, будто никогда такого дива не видел, светлые ресницы его часто-часто вздрагивали, иногда он украдкой смахивал тыльной стороной ладони слезу.
Мысль поднять красный флаг над комендатурой пришла в голову Вадиму, когда немцы привели осужденных. Он пулей слетал на чердак дедушкиного дома, где в опилках был спрятан флаг, и, засунув его за пазуху, прокрался с другой стороны к комендатуре. Никто не обратил внимания на мальчишку, залезшего на сосну, что росла впритык к дому. С дерева Вадим перебрался на крышу. Павлу он наказал, чтобы тот, укрывшись за забором, швырнул гранату в немцев, если они заметят его, Вадима, на крыше. Ему удалось сорвать немецкий флаг и укрепить наш, советский, когда Андрей Иванович, ударив немца, соскочил с помоста и началась суматоха. Флаг заметили, когда Абросимов уже был мертв, Вадим успел укрыться у пакгауза за снегоочистителем, он ожидал взрыва гранаты, которую, как он надеялся, Павел догадается бросить в немцев…
Тот и бросил немецкую гранату по всем правилам, но, ошеломленный и потрясенный смертью деда, не рассчитал броска, и граната, перелетев высокий забор, плюхнулась в люльку мотоцикла, оставленного одним из полицаев у крыльца. В поднявшейся суматохе никто этого не заметил, тем более что взрыватель не сработал.
Потом полицаи показал гранату в люльке Лисицыну, а тот велел подвернувшемуся под руку Тимашу отнести ее в ближайший лес. Старик сунул ее в карман пиджака и спокойно отправился домой; гранату по дороге бросил на навозную кучу в огород Якову Супроновичу.
– Вы, конечно, народ отчаянный, – после продолжительной паузы признал Семенюк. – Поднять красный флаг над головами немцев… Молодцы! Но из партизанского отряда вас командир шуганет. Во первых, без спросу ушли в лес, во-вторых, могли оба ни за грош погибнуть… А если бы немцы вас схватили? Они умеют вытягивать из людей правду. И тогда всем нам крышка.
– Мы не выдали бы вас, – сказал Павел.
– Абросимовы – не предатели, – прибавил Вадим.
Лейтенант Семенюк задумчиво посмотрел на них.
Как начальник разведки, он понимал, что такие ребята – находка для отряда, но вот с дисциплиной у них дело обстоит из рук вон плохо.
Три дня назад ушли они из отряда, он, Семенюк, оставил в лагере человека, чтобы их дожидался, но ребята не объявлялись. Дмитрий Андреевич весь извелся, хотя и виду не подавал…
– Где вы прятались все это время? – спросил лейтенант.
– Под носом у коменданта – в водонапорной башне, – хмуро пояснил Павел. – Оттуда все видно.
– Вы нас не прогоните из отряда? – взглянул на лейтенанта Вадим.
– Как командир решит, – развел тот руками. – Я, конечно, замолвлю за вас словечко… – Помолчав, спросил: – Семена Супроновича тоже взяли?
– Мы его подкараулили у базы и сказали, что дядю Колю Михалева пытает Ленька Супронович, – сказал Вадим. – Он сразу же подался в лес. Я думал, к вам.
– А бабушка?.. Где она?
– В Гридино ночью ушла, у нее там родичи, – проговорил Павел.
– Это хорошо, что вы Семена предупредили, может, командир вас и простит, – сказал лейтенант. – А я уже хотел уходить отсюда: думал, вы уже никогда не придете…
– Куда мы теперь без вас? – проговорил Вадим.
– Мы со вчерашнего дня ничего не ели, – прибавил Павел.
3
Командир партизанского отряда Дмитрий Андреевич Абросимов один сидел на брошенном на мох пиджаке и невидящими глазами смотрел на болото. Его обветренное лицо было суровым, на щеках вздулись желваки, только сейчас он отчетливо понял, как горячо любил и уважал своего отца и как тяжела для него потеря. Перед глазами стояло бородатое, с острым взглядом лицо отца, и казалось ему, что взгляд этот в чем-то укорял его, Дмитрия… Ведь это он уже одним своим присутствием здесь поставил под смертельный удар своих родителей. Подумать только, как в Андреевке все завязалось в единый тугой клубок: база, партизанский отряд, назначение отца старостой, Супронович, Михалев…Не нужно было Николая привлекать, но, с другой стороны, он все же помог бежать военнопленным по пути на базу. Человек он, конечно, слабый, и об этом Дмитрий лучше всех знал. Знал и все-таки имел дела с Михалевым… Если бы отряд сразу ударил по комендатуре, еще можно было бы спасти отца. Но Центр не разрешил, заявив, что это может сорвать тщательно задуманную операцию по ликвидации столь важного объекта, как база. Столько времени выжидали, готовились и теперь, мол, все поставить под удар? Тогда командир попросил ускорить операцию: ведь Семен Супронович раскрыт, немцы наверняка забеспокоятся и предпримут какие-то меры. С этим Центр согласился, попросил подготовить план нападения на гарнизон и срочно передать для корректировки. План подготовили и передали. Мучительны дни ожидания. Разведчики сообщили, что отряд карателей прочесывает лес в районе Шлемова, побывали на Утином озере, но до покинутого партизанами лагеря не дошли.
И вот пришел приказ из Центра: операция состоится нынче, в двадцать два часа пятнадцать минут, разрешено нападение на андреевский гарнизон.
Взгляд Дмитрия Андреевича был устремлен на болото, он даже не моргнул, когда багрово вспыхнуло огромным зловещим глазом болотное окно. Плачущим голосом несколько раз прокричала выпь, ей ответил крикливый лягушачий хор. Казалось, все болото запузырилось от этого концерта. Высоко прошел самолет, таща за собой белую полосу. Наверное, наш разведчик.
Дмитрий Андреевич вдруг вспомнил, как еще мальчишкой, до революции, он возвращался с отцом по шпалам из Климова. На поезд они не успели и пошли пешком, чтобы не ночевать на вокзале. Отец продал на базаре телку, с собой были деньги и покупки. Или их еще в Климове выследили бандиты, или подкараулили на дороге, но верстах в четырех от Андреевки встретились на путях четверо. Время было осеннее, моросил мелкий дождь, уже стемнело, далеко впереди смутно маячил железнодорожный мост.
– Ты, сынок, приотстань маленько, – тихо произнес отец. – И, что бы ни было, не подходи близко.
Все, что произошло дальше, навеки врезалось в память. Отец, не сворачивая, с холщовой котомкой через плечо, пошел прямо на встречных. Стоявший на полотне рослый бандит вытащил нож и что-то сказал. Трое остальных загородили дорогу. У одного в руках появился обрез. Отец опустил на бровку котомку с покупками и, неожиданно выпрямившись, бросился на того, что был с обрезом. Он ударил его сапогом в пах, другому, с ножом, огромным кулаком свернул набок челюсть. Видно, не ожидавшие нападения, бандиты бросились с полотна под откос, лишь один остался корчиться между рельсами. Отец поднял его над собой и, как мешок с отрубями, швырнул вниз. Но там уже никого не было видно. Андрей Иванович сунул сверкающую финку за голенище, поднял обрез, передернул затвор, и на рельс со звоном упал патрон. Отец нагнулся, положил его в карман. Поднял обрез вверх, и вечернюю тишину распорол громкий выстрел. Эхо раскатисто аукнулось.
– Тятя, они снова придут? – придя в себя, спросил Дмитрий.
– Силен тот, кто валит, сильнее тот, кто поднимается, – ответил отец. – Эти, сынок, не подымутся…
– Ты никого не боишься, тятя?
– Боюсь, – серьезно ответил он. – Себя боюсь, Митя. Сколько живу на свете, а самого себя не знаю…
По дороге домой отец поучал:
– Хочешь одержать верх – первым, паря, нападай. Замешкаешься, смалодушничаешь – быть тебе биту! Рази думали-гадали они, с финкой-то и обрезом, что я окажу им сопротивление? Ни в жисть! Потому и побросали все, что получили отпор!
– Кто они?
– Известно кто – лихие люди! Не сеют, не пашут, есть-пить сладко хотят… за чужой счет! Вор думает, что все на свете воры. А теперь пусть знают, что красть вольно, да за это, бывает, и бьют больно!
Не изменил отец своему правилу – не ждать, пока его первого ударят, до конца своей жизни не изменил себе: сколько врагов положил, когда его дома брали! И уже на помосте, со связанными руками, ухитрился одного чуть не до смерти зашибить.
Таким отцом можно было гордиться, а вот похож ли на него он, Дмитрий?..
Рядом вдруг раздался знакомый голос:
– Здравствуй, Дмитрий!
Заросший мягкой русой бородкой, загорелый до черноты, перед Абросимовым стоял в порванной рубашке и мятых бумажных брюках Иван Васильевич Кузнецов.
Они обнялись, только сейчас Дмитрий Андреевич почувствовал, что у него глаза мокрые.
– Не разрешили… – с трудом выговорил он. – Я еще мог бы его спасти… Если бы мы ударили по комендатуре!
– Ударим, Дмитрий Андреевич, и еще как ударим! – произнес Кузнецов. – Мне Петя показал радиограмму из Центра.
– И все-таки зря я не попытался. Боюсь, меня теперь это будет мучить всю жизнь… – Абросимов отвернулся, вытер рукавом глаза и, пытаясь придать лицу обычное выражение, спросил: – А как бы ты поступил на моем месте?
– Так же, как и ты, – твердо ответил Кузнецов. – Ничего, мы сегодня устроим поминки… георгиевскому кавалеру!
– Андреевскому, – поправил Дмитрий Андреевич. – В поселке его старики звали «андреевским кавалером».
– Наверное потому, что поселок назван его именем…
Дмитрий Андреевич понимал, что Кузнецов его успокаивает: не тот у него характер, чтобы сидеть в лесу с вооруженными людьми, жаждавшими боя, когда в Андреевке такое происходит! Иван Васильевич нашел бы какой-нибудь выход и вызволил бы отца…
– Не казни себя, – сурово проговорил Кузнецов. – Ты ничего не мог сделать. А нарушить приказ Центра… Мы ведь с тобой командиры. И обязаны выполнять приказы.
– Откуда ты? – спросил наконец Дмитрий Андреевич. – Как снег на голову!
– Долго рассказывать – невесело улыбнулся Кузнецов. – Соскучился по тебе – вот и заявился, да не один…
– С кем же?
– Я привел сюда Василису Прекрасную… Не веришь? Пошли познакомлю.
– Ты с той стороны? – спросил Дмитрий Андреевич.
– Вернее будет сказать, с того света, – ответил Кузнецов. – Думаю, что и мое начальство давно похоронило меня.
– Принимай, Иван, отряд, – проговорил Абросимов, не глядя на него,
– Ты что же, считаешь себя плохим командиром? – пытливо посмотрел на него Кузнецов. – Не нравится мне твое настроение.
Дмитрий Андреевич поднялся с земли, отряхнул пиджак, надел.
Из болота донесся протяжный вздох и негромкое чавканье, будто огромный зверь высунул из трясины голову и вздохнул.
– А я вспоминал, как перед самой революцией отец с четырьмя бандитами разделался, – сказал Абросимов.
– Андрей Иванович один целого взвода стоил, – сказал Кузнецов.
– Вот не уберегли, – вздохнул Дмитрий Андреевич.
– Пошли людей готовить, – проговорил Иван Васильевич. – Я, как говорится, прямо с корабля на бал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93