Новый костюм в мелкую клетку распирала широкая грудь, полное белое лицо с выбритыми до синевы крепкими щеками было добродушным, черные волосы немного отступили со лба, образовав две неглубокие залысины, отцовские серые глаза смотрели на мать растроганно, с любовью.
– Чего же женку-то с ребятишками не привез, Митенька? – спросила Ефимья Андреевна.
– В Туле она, – коротко ответил сын. И на лицо его набежала легкая тень.
– Не хочет твоя Рая к нам, – вздохнула мать, – Сторонится.
– Дома отец-то? – перевел разговор на другое Дмитрий.
– Отсыпается после дежурства, – ответила мать.
Семен Супронович сначала пожал руку, потом нагнулся и поцеловал тещу.
– Вот твои-то, поди, обрадуются, – кивнула Ефимья Андреевна на дом Супроновича.
Они еще не дошли до калитки, как на крыльце в выпущенной поверх мятых брюк серой рубахе показался Андрей Иванович. Седые волосы растрепались на затылке. Моргая на солнце заспанными глазами и почесывая широченную грудь, он громогласно заявил:
– А мне сон такой чудной снится, будто я встречаю на путях почтовый, а он сошел с рельсов и прет прямо, грёб твою шлёп, на мою будку… А заместо машиниста там сидишь ты, Митя! Глядишь на меня, чумазый, веселый, и говоришь: «Теперя поезда, батя, могут ходить по земле, по воде и аж летать по воздуху!..»
Легко спустившись с крыльца, Андрей Иванович со всеми троекратно облобызался, внука подхватил на руки и подбросил вверх.
– В нашу, абросимовскую, породу!
Оля радостно засмеялась, а Михаил, бросив на деда исподлобья недовольный взгляд, отошел в сторону.
– Чё набычился? – хохотнул Андрей Иванович. – Хошь, закину на водонапорную башню, и будешь там сидеть до морковкиного заговенья.
– Не докинете, – проговорил тот.
– Дедушка, оттуда все-все видно? – задрала глазенки на башню Оля.
– Край света увидишь, – сказал Андрей Иванович и, пригладив большой ладонью поредевшие волосы, повел дорогих гостей в дом.
– Дядя Митя, а дедушка не показался вам маленьким? – ехидно поинтересовался Миша, шагавший рядом с Дмитрием.
– Твой дедушка самый высокий и сильный человек в поселке, – серьезно ответил тот.
– Сильнее папы? – усомнился мальчик.
– Сильнее, сильнее, – улыбнулся Семен Супронович.
– Я хочу на край света посмотреть, – озираясь на башню, произнесла Оля.
– Все говорят, что мы живем на краю света, – улыбнулся брат. – А вообще-то никакого края света не бывает, потому как земля круглая.
– У тебя, наверное, по географии «отлично»? – улыбнулся Дмитрий, слышавший этот разговор.
– «Посредственно», – пробурчал Миша.
– Врет! – воскликнула Оля. – Он круглый отличник.
– Нравится тебе Андреевка? – спросил мальчика Дмитрий.
– Мне Комсомольск-на-Амуре нравится, – ответил тот. – У нас там даже тигры в тайге встречаются.
– Мишатка! – зычно скомандовал Андрей Иванович с крыльца. – Возьми ноги в руки и пулей к Якову Ильичу! Зови его в гости!
– Это он мне? – взглянул на отца мальчик.
– Пошли вместе, – сказал тот.
Отец и сын зашагали к калитке. Рослый кудрявый Семен и длинный нескладный мальчишка даже со спины походили друг на друга: прямые, с горделивой посадкой головы, широкие в плечах и тонкие в талии.
Варвара проводила их долгим взглядом.
– Мишенька-то тоже хочет стать строителем.
– А я артисткой, – похвасталась глазастая Оля.
2
По лесному проселку неспешно шагала гнедая лошадка, запряженная в телегу с четырьмя близко поставленными друг к другу молочными бидонами. На краю, ближе к переднему колесу, сидел возница в коротких бумажных брюках, из-под которых высовывались волосатые ноги с черными пятками. На голове у мужчины выгоревшая кепчонка, в зубах зажата папироса. Одна нога его в такт ходу телеги покачивалась, второй он упирался в выступ передка. Хорошо смазанные оси не скрипели, подкованные копыта лошади вдавливались в серый песок.
Солнце, прорываясь сквозь ветви близко подступивших к проселку сосен, выстлало дорогу яркими полосами. День был жаркий, но здесь, в лесу, прохладно, белые облака иногда набегали на солнце, и тогда яркие полосы медленно втягивались в придорожный кустарник. Трясогузки низко перелетали через дорогу.
Лошадь с опаской ступила на растрескавшееся дно высохшей лужи, в днище телеги дробно застучали комки черной грязи. Сразу за плавным поворотом открывалось широкое зеленое поле. Со стороны дороги оно было огорожено колючей проволокой. В противоположной стороне чернели деревенские избы, баньки, вспаханные огороды сбегали к неширокой извилистой речушке, почти спрятавшейся в ивняке.
Человек на телеге даже не пошевелился, но острые глаза его зорко ощупывали зеленое поле. В самом конце его, где начинался густой сосновый бор, почти сливаясь с ним, виднелись тупорылые, с красными звездами на крыльях самолеты. Под сенью сосен стояли два свежесрубленных деревянных дома, рядом с ними выстроились четыре специальные крытые машины с антеннами на железных крышах. Послышался гул мотора, из-за леса вымахнул зеленый истребитель и сразу пошел на посадку. Какое-то время, казалось, он, растопырив шасси, наподобие жаворонка, неподвижно завис над травянистым полем, затем медленно опустился в зеленое колышащееся море и исчез из глаз. Скоро он вынырнул из-за травяной стены почти рядом с самолетами, развернулся, последний раз надсадно взревел и умолк. Блеснул плексигласовый козырек, и на крыло вылез летчик в кожаной куртке и шлеме. К самолету подошли двое в черных комбинезонах.
Возница свернул с дороги поближе к полю, остановил лошадь, сразу потянувшуюся к траве, выдернул чеку у оси, толчком босой ноги сбросил на землю серое от засохшей грязи колесо. Телега чуть покосилась на сторону. Нагнувшись, возница немного покопался с колесом, затем выпрямился, достал из кармана портсигар, поднес его к самым глазам и несколько раз щелкнул блестящей кнопкой. Крошечный объектив предательски блеснул на солнце. Возница тут же сунул потертый портсигар в карман штанов и снова нагнулся над колесом.
Эту операцию он повторил еще один раз, когда поднялся на холм и зеленое поле открылось перед ним все целиком. Заодно и закурил. Возле домиков и машин с антеннами передвигались люди в зеленой военной форме. На возчика молока никто не обращал внимания, впрочем, он и не подъезжал к аэродрому особенно близко.
Примерно часа два спустя возчик остановил лошадку напротив входа в молокозавод, разнуздал, бросил перед ней охапку нарванной по дороге зеленой тимофеевки и зычно позвал Шмелева. На крыльцо не спеша вышел Григорий Борисович в длинном белом халате, принял поданные возчиком бумаги, надев очки, внимательно изучил их, потом расписался. Двое мужчин, тоже в халатах, привычно подхватили за ручки тяжелый бидон и унесли в помещение.
– Подымемся в контору, я оформлю документы, – сказал Григорий Борисович и первым стал подниматься по деревянной лестнице на второй этаж. Каблуки на его ботинках стерлись вовнутрь. На поле халата ржавело пятно.
В конторке, где, кроме них, никого не было, возница свободно развалился на стуле, закурил.
– С двух ракурсов шлепнул аэродром, – негромко сказал он, поигрывая портсигаром.
Шмелев машинально взглянул на дверь, встал, плотнее затворил ее и снова уселся в свое кресло за небольшим письменным столом.
– Рискуете, Чибисов, – недовольно сказал он.
– Я не заметил никакой охраны, – сказал тот.
– Что же они военный аэродром не охраняют? – удивился Шмелев.
– Может, ночью и есть охрана, а днем не видно.
– А к базе подобрались? – поинтересовался Григорий Борисович. Когда они оставались наедине, он всегда обращался к Чибисову на «вы».
– Глухо, – уронил Чибисов. – Базу охраняют вкруговую. Не подступиться.
– А подступиться надо, – вздохнул Григорий Борисович. – Оттуда… – он неопределенно кивнул на окно, – больше всего интересуются складами, а испытательный полигон постольку-поскольку…
– А что же Маслов? – спросил Чибисов.
– Он пропуска к подобному производству не имеет, – сказал Шмелев. Про Кузьму он не хотел распространяться, – Маслов его личное приобретение, и он будет сам с ним работать.
Чибисов чуть насмешливо посмотрел на Григория Борисовича. Может, до революции бывший полицейский офицер и был мастером своего дела, а сейчас другие времена, иные задачи перед разведчиками. Сколько уж лет сидит тут пнем Шмелев, а ведь ничего толком не совершил! Подумаешь, уголовника Леонида Супроновича завербовал и Кузьму Маслова… Но начальство в Берлине почему-то ценит Шмелева, Чибисова предупредили, чтобы он считался с ним, советовался. Он, Чибисов, человек дисциплинированный, готов даже подчиняться Шмелеву, лишь бы деньги в твердой валюте переводили на его счет в Мюнхене, хотя ему, кадровому разведчику, окончившему специальную школу, обидно было это. Шмелев даже рацию включить не умеет.
За простоватой внешностью Чибисова скрывался хладнокровный враг. Вместе с отцом он бежал после революции за границу, был в Турции, Париже, Лондоне и окончательно обосновался в фашистской Германии, где его скоро пригрел абвер.
Не промотай отец все захваченные с собой богатства, – он женился на молодой француженке, которая помогла ему быстро спустить состояние, – Чибисов Константин Петрович (настоящая его фамилия была Бешмелев Николай Никандрович), возможно, и не связался бы с военной разведкой, стал бы, как и отец, промышленником. У отца в царской России был завод по производству безменов и тяжелых весов. Отец с малолетства натаскивал сына в своем деле: поставил его к верстаку, потом посадил счетоводом в контору, а перед революцией наследник уже ходил в мастерах.
Начинать в чужой стране с нуля было трудно, пожалуй, даже невозможно: своих дельцов хватало. Да и французский язык не сразу дался. Куда уж ему, сынку мелкого заводчика, было соваться, – вон дворяне, белая косточка, работали таксистами и официантами в парижских ресторанах…
От отца он сохранил лишь лютую ненависть к Советской власти, пустившей их голыми по миру… Эта ненависть только укрепилась за два года, проведенные под чужим именем в Советской стране. В родной Торжок он и носа не показал, опасаясь, что кто-нибудь узнает его. Работал шофером, научился плотницкому делу. Главным же его занятием было собирать сведения о военных аэродромах, базах, складах, воинских подразделениях. Раз в месяц он встречался с Желудевым, которому и передавал собранные сведения. Желудев и приказал ему обосноваться в Андреевке и непосредственно поддерживать связь со Шмелевым. Раз в неделю Чибисов передавал за границу шифрованные радиограммы. А днем колесил на телеге по окрестным селам с молочными бидонами.
Жил Константин Петрович по-прежнему у бабки Совы. В субботние дни, когда в буфете общественной бани собирались любители пива, Чибисов присоединялся к шумной компании, сетовал на то, что его объегорили родственнички Топтыгины – ничего не оставили из наследства. А между тем прислушивался к разговорам рабочих с воинской базы и, как говорится, мотал на ус.
Как-то к Шмелеву заглянул председатель поселкового Совета и поинтересовался насчет Чибисова. Григорий Борисович уверил его, что возчик в рабочее время не пьет, с делом справляется и попросил прописать…
– Ладно, что больше не суется к Корниловым, – заметил Алексей Евдокимович. – Ребята хваткие – отметелят за милую душу.
– Я ведь его предупредил: чуть что – уволю, – сказал Шмелев.
И вот они сидели в маленькой конторке, два человека с чужими фамилиями, в чем-то сходной судьбой, а симпатии друг к другу не испытывали. Большие мастера прикидываться и притворяться перед другими – это стало их главной профессией, – они в своей неприязни были откровенны. Чибисов не мог простить Шмелеву, что такие, как он, допустили переворот в России, он знал, что тот служил в сыскной полиции, а Григорий Борисович внутренне презирал невзрачного низкорослого Чибисова, – он ничего не знал о его прошлом, считал, что этот плебей куплен за деньги и готов служить хоть сатане. Для него священная идея спасения России – пустой звук. Насмотрелся он на таких беспринципных и продажных людишек за время своей работы в полицейском управлении.
Шмелев ошибался: Чибисов служил фашистам не только за деньги, он не меньше его ненавидел Советскую власть и верил, что, когда пойдут в наступление гитлеровские полчища, эта власть не устоит, рухнет. Он видел в Германии боевую технику, бывал на военных заводах. Немцы обстоятельно готовились к войне. И солдаты рейха фанатично преданы своему фюреру.
– Константин Петрович, а вас тараканы не беспокоят? – вдруг вспомнил Шмелев.
– Тараканов не видел, а вот сверчок до чертиков надоел, – сказал Чибисов. – Как заведет свою волынку, хоть из дома беги.
Шмелев рассказал, как Сова «приворожила» к нему Александру Волокову. Он дал ей за это пятьдесят рублей и брусок масла, – может, еще когда бабка со своим колдовским искусством понадобится… Кстати, это по его просьбе она пустила на постой Чибисова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93