– «Московская» скоро кончится, что на стол подавать? – сокрушенно заметил Супронович.
– А ты наладь самогонный аппарат и гони из картошки и зерна, – посоветовал Ростислав Евгеньевич. – Сам говоришь, в водке они ни уха ни рыла.
Яков Ильич понимал, что не водка и не его дела сейчас волнуют Карнакова, но сам начинать опасный разговор не захотел. В том, что про измену своей жены Карнаков уже знал, Яков Ильич и минуты не сомневался. Как только увидел его лицо – так и понял. Наверное, потому и прикатил в Андреевку. И не домой скорее, а к нему, Супроновичу, первым делом пожаловал.
– Пошли кого-нибудь за Ленькой, – распорядился Ростислав Евгеньевич.
И тогда Яков Ильич смекнул, что Леньке достанется на орехи! Ленька должен был присмотреть за Волоковой-Шмелевой…
– … И коньяка еще бутылку.
Пока Яков Ильич ходил в подвал за коньяком, Ленька сам заявился. Услышав за дверью громкий, гневный голос Карнакова, Супронович поставил бутылку в закуток, а сам спустился вниз, где в казино ужинал шофер. Понемногу здесь собирались солдаты, унтер-офицеры, занимали столики.
Вильгельм ел отбивную из свинины и запивал пивом. Яков Ильич знаками ему показал, что ночевать будет на втором этаже – так, мол, распорядился Карнаков. Немец облизал жирные пальцы, улыбнулся и на ломаном русском языке ответил:
– А там будет фрау? – И руками показал, какую бы он хотел иметь «фрау».
Нинка Корнилова никак не подходила под этот размер. Где он им найдет «фрау»? Пригласить в казино Яков Ильич намеревался не Корнилову, а пышнотелую вдову бывшего начальника станции Евдокию Веревкину, но Леонид отсоветовал: она каждую субботу топит на огороде Абросимова баню самому Бергеру, так что Дуня теперь важная птица…
Когда же Супронович вернулся в маленькую комнату, Леонид и Карнаков мирно чокались рюмками. Яков Ильич поставил на стол сразу запотевшую бутылку.
– Коньяк в холоде держать не следует, – наставительно заметил Ростислав Евгеньевич, разглядывая этикетку. – Это тебе не водка.
– Батя, выдь? – попросил сын.
Яков Ильич потоптался у стола: как-то унизительно было чувствовать себя лишним, но Карнаков тоже не стал его задерживать. Вздохнув, Супронович вышел, однако дверь притворил неплотно. И встал у щели.
– Как же ты, сукин сын, допустил это? – укорил Леньку Карнаков. – Сказал бы Бергеру…
– Чтобы Ганс мне шею свернул? – оправдывался Леонид. – Он два метра ростом, силен, как буйвол…
– Ах, Шурка, Шурка! – скрипнул зубами Карнаков. – А впрочем, все они суки… Под Тверью у меня была одна… Куда Шурке до нее… Что ноги, фигура! Афродита!
– Потому вы и не спешили в Андреевку? – ввернул Леонид.
– Надо было ее тогда взорвать ко всем чертям! – сказал Карнаков.
– Мы пленных отбираем на базу, – заговорил Леонид. – Там они подземные склады строят, чуть выдохнутся – в расход! Этого добра тут навалом.
– Я смотрю, тебе должность по душе?
– Я на жизнь не жалуюсь. А у вас-то какой чин теперь, Григорий Борисович? – полюбопытствовал Леонид.
– Чин-то большой, Леня, – ответил тот. – И денег в банке за границей достаточно… А вот тут… (Яков Ильич не видел, но понял, что Ростислав Евгеньевич постучал себя по груди) неспокойно… Пристрелить ее, суку? Или кнутом у комендатуры отстегать?
– Если разобраться, так она тут ни при чем, – помолчав, заговорил Леонид. – Ганс нахрапом влез к ней в дом. Попробуй с таким верзилой повоюй!
– Ну кто она мне, Шурка-то? – продолжал Карнаков. – В общем-то пройденный этап. И брак наш недействительный… Был Григорий Борисович Шмелев и весь вышел… Не возьму же я Александру Волокову в Париж или Палермо? Смешно…
– Она и не поедет, – ввернул Леонид. – Руками и ногами держится за свой дом, корову… Что ей Европа? Андреевка – вот и вся ее Европа.
– А мы с тобой, думаешь, нужны Европе? Побегут немцы из России, и мы за ними вприпрыжку… – хрипло рассмеялся Карнаков. – А вдруг не возьмут?
– Немцы побегут из России? – удивился Леонид.
– В нашей жизни все, Леня, может быть. Умный человек должен быть готовым к самому худшему.
– К нам-то надолго, Григорий Борисович?
– К черту Шмелева Григория Борисовича! – воскликнул тот. – Зови меня Ростиславом Евгеньевичем Карнаковым, понял? И скажи отцу, чтобы дал мне с собой еще бутылку… И кнут ременный!
Яков Ильич отпрянул от двери и довольно проворно для его комплекции и возраста спустился по лестнице. То, что он услышал, оставило нехороший след в его душе.
2
Красная, с белой звездой на лбу лошадь неспешно шагала по заснеженному проселку. Легкие сани скрипели по мало наезженной колее. Снега в лесу еще немного, больше всего его в низинах, оврагах – там намело высокие сугробы. Андрей Иванович в овчинном полушубке и старой, с вытершимся мехом, шапке, самим им сшитой из заячьей шкурки, сидел на охапке сена и задумчиво смотрел на голый, далеко просвечивающий лес. За спиной – мешок с зимней поношенной одеждой, куль с перловой крупой, немецкие твердые, как камни, галеты – все это выдано ему Супроновичем для обмена на сало, масло, яйца, телятину. Перловка осталась еще с довоенных времен, когда Яков Ильич заправлял столовой, а одежду приносил в мешках Леонид. Как-то спьяну он признался, что заставляет людей перед расстрелом раздеваться, мол, им все одно в яму, а вещи еще могут пригодиться…
Кроме одежды Яков Ильич снабжал Абросимова постельным бельем, ношеной обувью, ситцем, бязью и тюлем. Хотя это и претило Андрею Ивановичу, но с некоторых пор новую должность при кабатчике он ни на какую другую не променял бы…
Верстах в трех от Леонтьева Андрей Иванович заметил человека в зеленом ватнике. Тот стоял на обочине, прислонившись спиной к стволу осины. Серая солдатская шапка была сдвинута на затылок, в зубах свернутая из газеты цигарка, тоненький сизоватый дымок вяло тянулся вверх. Когда сани поравнялись с осиной, откуда-то появился еще один человек с автоматом на шее. Так носили «шмайсеры» немцы. Человек широко заулыбался, приветственно взмахнул рукой.
– Мы тебя второй день встречаем, отец, – сказал Дмитрий.
– Не на государственной службе, – усмехнулся в густую заиндевевшую бороду Андрей Иванович. – Вчера резал и разделывал Якову Ильичу борова – Ленька откуда-то привез в коляске на мотоцикле. – Он отодвинул сено и извлек серый мешок с заледеневшим кровяным подтеком. – Вот тут кое-что для вас… сэкономил.
– Есть что от Семена? – приняв мешок и передав его человеку в ватнике, спросил Дмитрий.
Андрей Иванович достал из-за пазухи скомканную бумажку с наспех набросанным карандашом чертежом.
– А если обыщут? – разглаживая на ладони листок из школьной тетрадки, сказал сын.
– Чего меня обыскивать? – ответил старший Абросимов. – У меня документ с орлом и печатью: езжай, грёб твою шлёп, куда хочешь! Как это? Аусвайс… А эту бумажку я вместе с куревом держу.
– Что бы мы без тебя делали, отец? – улыбнулся Дмитрий.
– Да, бывший директор молокозавода Шмелев к нам заявился, – вспомнил Абросимов. – Ночь пьянствовал у Супроновича, а утром пошел к Шурке. Что там было, никто не знает, а только Шурка теперича щеголяет по поселку в меховой шубе и белом пуховом платке. Правда, синяк под глазом… Видно, Григорий Борисович… Карнаков, кажется, его настоящая фамилия, в большой чести у немцев: этого Ганса – Шуркиного полюбовника – Бергер на следующий же день прямым ходом отправил на фронт. Сдается мне, что Шмелев-Карнаков неспроста к нам пожаловал…
– Ну Шура Волокова… – покачал головой Дмитрий Андреевич.
– Слава богу, Павел не в нее. Не было бы беды с мальчишками, – озабоченно сказал Андрей Иванович. – Уж больно отчаянные они с Вадькой. Давеча полицаи весь поселок обегали, всех на ноги подняли, искали ящик с гранатами… Так я думаю, что это работа наших мальчишек.
– Я с ними потолкую, – пообещал Дмитрий Андреевич.
– Ленька Супронович грозился самолично пристрелить похитителей, – продолжал Абросимов. – Да, ночью устроили налет на квартиру Блинова, все там перерыли, но вроде ничего не нашли.
– Не забрали Архипа Андреевича?
– Тот нажаловался Бергеру, заявил, что никакого концерта для немцев не будет, так комендант заставил Леньку извиниться перед завклубом.
– Чего он к Блинову прицепился?
– Он сейчас ко всем цепляется, тварь, – сплюнул Андрей Иванович.
– Доберемся мы до него, отец…
– Что-то долго вы, братцы, раскачиваетесь, – упрекнул Абросимов. – Пора бы уже наших лиходеев как следует встряхнуть.
– Думаешь, у нас руки не чешутся? – вздохнул Дмитрий. – Пока нет приказа трогать Андреевку.
– За что же нам такая честь? – усмехнулся Абросимов.
– Как мать-то? – перевел разговор на другое Дмитрий.
– Молится за всех вас богу… – Андрей Иванович достал из кармана полушубка завернутую в тряпку ржаную лепешку. – Забыл, грёб твою шлёп. Угощайся.
Выслушав, что нужно передать на словах Семену, молча тронул лошадь, но сын остановил:
– Ты хоть запомнил?
– На память пока не жалуюсь… – Он сердито взглянул на сына: – Не избавите нас от сынка Супроновича, мы сами его как-нибудь пристукнем.
– Не чуди, отец! – крикнул вдогонку Дмитрий Андреевич. – Это уж наша забота, слышишь?
Широкая спина Абросимова загородила круп лошади, немного погодя вместе с клубками пара вверх потянулась струйка дыма – Андрей Иванович свернул самокрутку из крепчайшего самосада.
– Дмитрий Андреевич, может, Супроновича казнить? – подал голос до этого молчавший старший лейтенант Егоров.
– У нас есть строгий приказ командира: никого в Андреевке не трогать, – сказал Дмитрий Андреевич. – Я бы сам, Гриша, этого выродка с удовольствием пустил в расход. У нас с ним еще старые счеты…
Взвалив мешок с мороженым мясом на плечо, он первым направился по целине в лес. Егоров внимательно осмотрелся. Кругом тихо, даже сороки угомонились, давно исчезли за белым холмом сани Абросимова.
Холодный северный ветер приносил с собой мелкие сухие крупинки снега, они покалывали лоб, щеки. Наст под валенками поскрипывал, значит, к вечеру мороз прибавит. Шагая след в след за высоким, грузным Абросимовым, Егоров с неудовольствием подумал: когда выпадет настоящий снегопад, из леса носа не высунешь – не только овчарки, каратели по следам смогут заявиться прямо в лагерь. Неужели всю зиму придется отсиживаться в землянках?
3
Андрей Иванович двуручной пилой пилил на козлах дрова. Желтые опилки брызгали на снег, наточенная пила смачно вгрызалась в ядреную древесину. Сначала он скинул на снег полушубок, затем и шапку. Темные, с сединой волосы спустились на лоб. Одному тягать туда-сюда пилу гораздо тяжелее, чем пилить вдвоем. Вадим, как только увидел, что дед в очках уселся с пилой и напильником у окна, шапку в охапку и бегом из дома: не любит, чертенок, пилить дрова. Впрочем, Абросимов на него не в обиде. Под негромкий визг пилы хорошо думается. А подумать есть над чем. Вчера вечером заявился к нему Ленька, на этот раз не задирался и не хамил, присел на табуретку у затопленной печи, закурил и повел довольно странный разговор о погоде, охоте, мол, по нынешнему снежку хорошо бы на зайцев или кабанов сходить…
– Какая теперь охота, коли по твоему приказу ружье сдал в комендатуру? – упрекнул Андрей Иванович.
– Верным людям можно и вернуть, – заметил Ленька. И как бы ненароком глянул на часы с черным светящимся циферблатом. – За хорошую службу лично получил от Бергера, швейцарского производства. Идут секунда в секунду, можно по кремлевским проверять… – Поняв, что сморозил глупость, он сплюнул с досады и поспешно исправился: – Скоро московские куранты будут нашим освободителям точное время отбивать.
Андрей Иванович понимал, что Леонид пришел к нему не об этом толковать, но тот, видно, никуда не торопился, сидел себе у огня, дымил, щурился, будто сытый кот. Пьянеет он от своей власти, что ли? Впрочем, не только от власти: пили полицаи напропалую, и Бергер как бы не замечал этого. Конечно, при такой работе лучше всего свою нечистую совесть заливать вином…
– Вот ты ездишь по деревням, Андрей Иванович, – наконец подошел к цели своего прихода Леонид, – видишь много людей, слышишь разговоры…
– Я торгуюсь с мужиками да бабами, – ввернул Абросимов. – Блюду выгоду для твоего папаши.
– А не встречались тебе на лесных дорогах незнакомые людишки?
– Может, кого и встретил, так всех не упомнишь, – поняв, куда клонит полицай, ответил Андрей Иванович.
– Слышал, на той неделе партизаны пустили под откос воинский эшелон? Много солдат и офицеров погибло… Под станцией Семеново.
Леонид пристально смотрел прямо в глаза Абросимову. Про партизанскую вылазку Андрей Иванович раньше его узнал от сына. Их работа. Оружия и боеприпасов столько набрали, что еле донесли до своего лагеря.
– Откуда мне слыхать? – выдержал взгляд Андрей Иванович. – Я так далеко не забираюсь… Семеново-то, считай, шестьдесят верст от нас? Это уж твоя забота – за партизанами следить.
– Вздернем мы их, Андрей Иванович, – ухмыльнулся Леонид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93