И соседи могут подтвердить, что баронесса Бохова каждое воскресенье зимой и летом кладет у надгробия Зеера оранжерейные цветы.
В эту последнюю встречу перед перебазировкой в Норвегию они с братом встретились в Берлине. Обычно Бруно приглашал его домой на Вильгельмштрассе, но в этот раз повел в тихую пивную, что находилась в подвальном помещении красивого белокаменного пятиэтажного дома с красной черепичной крышей. В отделанном коричневыми панелями небольшом зале было мало народу. Над пивной стойкой красовались ветвистые оленьи рога. Они уселись за маленький круглый столик у широкого окна, забранного гнутыми чугунными решетками. Кельнер принес две высокие кружки баварского пива с пенными шапками и полагающиеся к ним горячие сосиски с картофельным пюре. В зале витал запах сигарет и пивных дрожжей.
Бруно был в гражданском костюме с нацистским значком, Гельмут – в авиационной форме. Братья не очень походили друг на друга: Бруно худощавый, узколицый, темно-русые волосы зачесаны назад, движения резкие, взгляд серых глаз умный, пристальный; Гельмут выше брата, шире в плечах, белокурые волосы чуть заметно вьются, зачесывает он их набок; когда улыбается, в голубых глазах появляется детское выражение. Его улыбка очень нравилась женщинам. Гельмут по всем стандартам подходил под категорию арийца – человека высшей расы. Синяя летная форма ладно сидела на нем, мощная шея и твердый подбородок свидетельствовали о физической силе. Гельмут с детских лет занимался спортом, а в авиационной школе даже какое-то время был чемпионом по метанию диска.
– Здесь нас никто подслушивать не будет, – сказал Бруно, отхлебывая из кружки.
– Ты хочешь сообщить мне военную тайну? – усмехнулся Гельмут.
– Представь себе, да… – не принял шутки брат. – И очень важную. Думаю, что ты долго в Норвегии не задержишься, готовься к переброске на восточную границу.
– Война с Россией? – сразу посерьезнев, спросил Гельмут.
– Фюрер и не скрывает этого. Но мало кто знает, когда именно это случится… – Он нагнулся к уху Гельмута и шепотом назвал день и час.
– Так скоро? – вырвалось у летчика.
– В России у нас отец, – напомнил Бруно.
– Отец? – насмешливо сдвинул брови Гельмут.
– А ты считаешь покойного барона Зеера своим папашей? Ведь он познакомился с матерью уже после нашего рождения. До этого они не были даже знакомы.
– А если в гестапо узнают, что отец наш русский?
– В гестапо, да и еще повыше, об этом давно знают и очень довольны сим счастливым обстоятельством. Наш отец верой и правдой давно уже служит великой Германии. И когда мы освободим Россию от коммунистов, еще будем гордиться нашим отцом, Гельмут!
– Я его очень смутно помню… Впрочем, ты разведчик, вот возьми и предупреди… нашего далекого папочку, – усмехнулся Гельмут. – А мои бомбы не разбирают, кого разят…
– Скоро ты увидишь Россию. Для меня эта страна – загадка, – продолжал Бруно. – Когда мы приехали в Мюнхен, мать внушала нам, что скоро, очень скоро красных разгромят и мы вернемся в Тверь, увидим отца…
– Мне и в Германии неплохо, – заметил Гельмут. – Что-то в Тверь совсем не тянет.
– Ты первый увидишь Россию, и я тебе завидую, – проговорил Бруно.
– Для разведчика ты слишком сентиментален, – усмехнулся Гельмут.
– Это у меня от матери, – улыбнулся брат. – Посмотрел бы ты, чем я с утра до позднего вечера в абвере занимаюсь, не говорил бы так… Ты хороший офицер, Гельмут! Пожалуй, я тебе доверюсь… – Он задумчиво поглядел в окно, за которым в этот момент прошелестели шины черного «мерседеса». – Не стоило бы нам нападать на Россию. Конечно, фюрер – гениальный человек, наша армия сильнее… Но если бы я был на месте фюрера, я не начинал бы этой войны. И это не только мое мнение.
– К счастью, ты не фюрер, – заметил Гельмут. – А мне хочется воевать.
– Очень хорошо, – улыбнулся Бруно, и больше на эту тему они не говорили.
Все случилось, как предсказал брат: из Норвегии полк перебросили на восточную границу, и вот уже сорок пять минут летят они над городами, селами, хуторами России. Люди мирно спят – даже с высоты взгляд поражает безлюдность равнин, городов, населенных пунктов. Еще ни одна зенитка не расцветила белой лилией дрожащее от гула моторов небо, ни один истребитель не поднялся с аэродрома им навстречу. Неужели там, внизу, все еще не знают, что началась война?..
Там, внизу, действительно этого не знали. Лишь ночные сторожа подолгу вслушивались в ночное небо, где среди тускнеющих звезд пролегал путь летящей армады. Это потом, позже, гул самолетного мотора будет заставлять и взрослых и детей тотчас настораживаться, выскакивать из дома и напряженно вглядываться в грозное небо…
В розовом зареве купался красный диск солнца, от строений и телеграфных столбов вытянулись тонкие спичечные тени, а звезды совсем исчезли с неба, кроме яркой Венеры. Командир полка приказал эскадрилье выходить на пикирование открывшегося внизу огромного города. Первой сбросила бомбовый груз эскадрилья Гельмута Бохова. Наверное, с земли бомбардировщики напоминали огромную карусель, медленно и неотвратимо вращающуюся над центром города. Пока один «юнкерс» срывался в пике, на рассчитанную штурманами невидимую линию бомбометания выходил второй, третий, четвертый самолет. А карусель смерти, с грохотом взрывов, ревом моторов, визгом бомб, свистом осколков, крутилась и крутилась.
Белый город очнулся, заметался, озаряемый зловещими всплесками не слышных отсюда взрывов, по улицам забегали крошечные фигурки, сметаемые воздушной волной и осколками. Совсем как в детской игре на песке, медленно рушились стены зданий, открывая цветные клетушки комнат, бетонные перекрытия лестничных пролетов. Небольшие строения разламывались и оседали в клубах серой слоистой пыли. Одна фугаска угодила в нефтехранилище – огненное облако высоко поднялось над окраиной города, клубки пламени растекались по земле, будто вулканическая лава. «Юнкерсы» пикировали на водонапорную башню станции, но всякий раз, какое-то время скрывшись в клубах огня и пыли, она вновь горделиво возникала в поле зрения. На путях валялись горящие опрокинутые вагоны, с вокзала сорвало крышу, изогнутыми щупальцами скрутились на насыпи рельсы, а проклятая башня все стояла себе и стояла посередине всего этого огненного хаоса.
Когда Гельмут пошел в пике на башню, штурман удивленно посмотрел на него и нажал на красный рычаг, выпуская на волю последнюю трехсоткилограммовую фугаску. Гельмут удовлетворенно улыбнулся, сверкнув белыми зубами, – он видел, как скрылась в зоне взрыва башня, ему даже показалось, что она круто накренилась, падая на приземистую коричневую казарму с багрово полыхающей крышей. Но когда рассеялся дым, башня с черными провалами окон как ни в чем не бывало стояла на своем месте. Казалось бы, пустяк, но настроение у обер-лейтенанта упало. Город, серый, с черными и коричневыми провалами, с безобразными кучами рухнувших зданий, всплесками пожарищ, жирной черной окаемкой горящей нефти на окраине, тонул в ядовито-желтоватой мгле.
На обратном пути по ним палили зенитки, командир приказал подняться выше, но тут из-за облаков неожиданно появились краснозвездные истребители. «Мессершмитты» сопровождения вступили с ними в бой.
2
Иван Васильевич Кузнецов, выезжая в командировку из Ленинграда в пограничный городок, знал, что положение на западной границе тревожное: немцы часто нарушают границу, несколько раз завязывались перестрелки, но поступал приказ от командования не поддаваться на провокации.
Собственно, и приехал сюда Кузнецов, чтобы разобраться в обстановке. Разведчики доложили, что немцы сосредоточили крупные соединения войск у самой границы, часто их самолеты залетали на нашу сторону.
А может, это маневры? Или просто хотят взять пограничников на испуг? Окончательно понял он, что на пороге война, когда в соседнем городке на железнодорожной станции прогремел сильный взрыв, а 20 июня неожиданно вышла из строя электростанция.
21 июня полностью прервалась связь между пограничными частями и городом. Посланные для устранения неисправности связисты не вернулись.
Кузнецов сам с разведчиками отправился в селение Конево, где предполагался разрыв телефонного кабеля. Прибыли в деревню поздно вечером, гуськом пошли по травянистому полю, только приблизились к опушке леса, как их обстреляли из автоматов. Трое бойцов были убиты, один тяжело ранен. Напавшие скрылись в лесу. Ни одного не удалось захватить.
Кабель срастили, однако, когда вернулись в город, связи снова не было. Пока они возвращались, кабель снова повредили.
Иван Васильевич предполагал выехать с донесением в Ленинград 22 июня в десять утра. В эту ночь он и прилег-то на минуту. Очнувшись на полу, усыпанном битым стеклом, Иван Васильевич понял, что все это с ним происходит не во сне.
А снился ему спокойный сон, будто он со своим приятелем Петром Ивановичем Шороховым сидит на берегу озера у потрескивающего костра, на рогульках в котелке булькает окуневая уха, редкие звезды отражаются в тихой воде. Шорохов деревянной ложкой помешивает в закопченном котелке, бока которого облизывают языки пламени… И вдруг котелок срывается с рогулек, бурлящая зеленоватая юшка заливает огонь, босые ноги Шорохова, а дерево, под которым они сидят, надвое разламывается от неожиданною сильного удара молнии.
Вскочив с покачивающегося, как при землетрясении, пола, он схватил со спинки стула галифе и гимнастерку. Сумрачный рассвет за окном озарился неяркой багровой вспышкой, сильно громыхнуло, и остатки стекол из рамы брызнули на тумбочку с узкой цветочной вазой и на пол.
Сквозь затихающий грохот он отчетливо услышал монотонный гул «юнкерсов» – этот специфический звук он хорошо запомнил еще в Испании, – в гул вплелся пронзительный визг, и снова вспышка, тяжелый удар, дрожание пола под ногами. И еще тяжкий вздох всего содрогнувшегося здания, Теперь вспышки и взрывы следовали один за другим, уже не пол, а сами стены гостиничного здания колебались. Неслышно сорвалась со стены картина в тяжелой раме, белая дверь сама перед ним распахнулась, швырнув задвижку с шурупами под ноги; выхватив из-под подушки портупею с пистолетом, он быстро застегнул ремень. Протолкавшись через столпившихся в вестибюле полураздетых людей к двери, хотел уже выйти, но тут новый взрыв потряс здание до самого основания.
– Все на выход! – хрипло крикнул он и, ногой распахнув тяжелую входную дверь, выскочил наружу.
Еще вчера тихий, в зелени, пограничный городок сотрясался от взрывов, то тут, то там возникали огненные вспышки, обваливались кирпичные стены зданий, на миг возникали жуткие картины: обнаженная, без передней стены, комната с исковерканной мебелью и дырой в потолке, мечущиеся фигурки полуодетых людей, и тут же все это исчезало в грохоте рушащихся вниз кирпичей, балок, штукатурки. Порванные провода, столб с разбитыми фарфоровыми чашечками, поредевший палисадник, огромная воронка посередине центральной улицы. Из дымящейся черной дыры выползал желтоватый дымок, остро пахнущий взрывчаткой.
Здание городской гостиницы рухнуло за его спиной. Он оглянулся и тут же упал плашмя на тротуар: ревущий в крутом пике «юнкерс», казалось, нацелился решетчатым плексигласовым носом прямо на него. Как в кинокадрах, промелькнули перед глазами старуха с распущенными по ночной сорочке волосами, мальчик с проволочной клеткой, в которой металась канарейка, молодая женщина на булыжнике посредине мостовой с расширенными от боли глазами.
Кузнецов метнулся к женщине, напрягая все силы, перевернул тяжелую, с коваными колесами повозку, высвободив налившуюся синевой до колена ногу, схватив под мышки женщину, оттащил ее к расщепленному осколками забору. Стая ощетинившихся собак перебежала ему дорогу…
Коменданта на месте не было, молоденький лейтенант, увидев Кузнецова, вытянулся, хотел вскинуть в приветствии руку к голове, но, видно, вспомнив, что пилотки нет, неподвижно замер. На верхней губе заметно пробивались темно-русые усики.
– Дежурный– по комендатуре лейтенант Лопухов, – отрапортовал он.
– Где комендант?
– Связь оборвана… – Лейтенант поднял на Кузнецова по-детски округлившиеся глаза: – Товарищ капитан, это… – Он кивнул на дымящиеся напротив дома.
– Война, браток, – сказал Иван Васильевич. – Война, лейтенант. Самая настоящая, более настоящей не бывает.
– Я весь командный состав оповестил, – спохватился лейтенант. – Послал за командирами.
– Немцы уже и так всех оповестили… – заметил Кузнецов. – Дом начсостава ведь напротив музея?
– Так точно.
– Туда фугаска угодила, лейтенант…
Молоденький лейтенант побелел, нижняя губа у него запрыгала.
– Что с тобой? – покосился на него Иван Васильевич.
– Там моя жена с… дочкой, – еле слышно ответил тот.
Казалось, настоящий рассвет никогда не наступит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
В эту последнюю встречу перед перебазировкой в Норвегию они с братом встретились в Берлине. Обычно Бруно приглашал его домой на Вильгельмштрассе, но в этот раз повел в тихую пивную, что находилась в подвальном помещении красивого белокаменного пятиэтажного дома с красной черепичной крышей. В отделанном коричневыми панелями небольшом зале было мало народу. Над пивной стойкой красовались ветвистые оленьи рога. Они уселись за маленький круглый столик у широкого окна, забранного гнутыми чугунными решетками. Кельнер принес две высокие кружки баварского пива с пенными шапками и полагающиеся к ним горячие сосиски с картофельным пюре. В зале витал запах сигарет и пивных дрожжей.
Бруно был в гражданском костюме с нацистским значком, Гельмут – в авиационной форме. Братья не очень походили друг на друга: Бруно худощавый, узколицый, темно-русые волосы зачесаны назад, движения резкие, взгляд серых глаз умный, пристальный; Гельмут выше брата, шире в плечах, белокурые волосы чуть заметно вьются, зачесывает он их набок; когда улыбается, в голубых глазах появляется детское выражение. Его улыбка очень нравилась женщинам. Гельмут по всем стандартам подходил под категорию арийца – человека высшей расы. Синяя летная форма ладно сидела на нем, мощная шея и твердый подбородок свидетельствовали о физической силе. Гельмут с детских лет занимался спортом, а в авиационной школе даже какое-то время был чемпионом по метанию диска.
– Здесь нас никто подслушивать не будет, – сказал Бруно, отхлебывая из кружки.
– Ты хочешь сообщить мне военную тайну? – усмехнулся Гельмут.
– Представь себе, да… – не принял шутки брат. – И очень важную. Думаю, что ты долго в Норвегии не задержишься, готовься к переброске на восточную границу.
– Война с Россией? – сразу посерьезнев, спросил Гельмут.
– Фюрер и не скрывает этого. Но мало кто знает, когда именно это случится… – Он нагнулся к уху Гельмута и шепотом назвал день и час.
– Так скоро? – вырвалось у летчика.
– В России у нас отец, – напомнил Бруно.
– Отец? – насмешливо сдвинул брови Гельмут.
– А ты считаешь покойного барона Зеера своим папашей? Ведь он познакомился с матерью уже после нашего рождения. До этого они не были даже знакомы.
– А если в гестапо узнают, что отец наш русский?
– В гестапо, да и еще повыше, об этом давно знают и очень довольны сим счастливым обстоятельством. Наш отец верой и правдой давно уже служит великой Германии. И когда мы освободим Россию от коммунистов, еще будем гордиться нашим отцом, Гельмут!
– Я его очень смутно помню… Впрочем, ты разведчик, вот возьми и предупреди… нашего далекого папочку, – усмехнулся Гельмут. – А мои бомбы не разбирают, кого разят…
– Скоро ты увидишь Россию. Для меня эта страна – загадка, – продолжал Бруно. – Когда мы приехали в Мюнхен, мать внушала нам, что скоро, очень скоро красных разгромят и мы вернемся в Тверь, увидим отца…
– Мне и в Германии неплохо, – заметил Гельмут. – Что-то в Тверь совсем не тянет.
– Ты первый увидишь Россию, и я тебе завидую, – проговорил Бруно.
– Для разведчика ты слишком сентиментален, – усмехнулся Гельмут.
– Это у меня от матери, – улыбнулся брат. – Посмотрел бы ты, чем я с утра до позднего вечера в абвере занимаюсь, не говорил бы так… Ты хороший офицер, Гельмут! Пожалуй, я тебе доверюсь… – Он задумчиво поглядел в окно, за которым в этот момент прошелестели шины черного «мерседеса». – Не стоило бы нам нападать на Россию. Конечно, фюрер – гениальный человек, наша армия сильнее… Но если бы я был на месте фюрера, я не начинал бы этой войны. И это не только мое мнение.
– К счастью, ты не фюрер, – заметил Гельмут. – А мне хочется воевать.
– Очень хорошо, – улыбнулся Бруно, и больше на эту тему они не говорили.
Все случилось, как предсказал брат: из Норвегии полк перебросили на восточную границу, и вот уже сорок пять минут летят они над городами, селами, хуторами России. Люди мирно спят – даже с высоты взгляд поражает безлюдность равнин, городов, населенных пунктов. Еще ни одна зенитка не расцветила белой лилией дрожащее от гула моторов небо, ни один истребитель не поднялся с аэродрома им навстречу. Неужели там, внизу, все еще не знают, что началась война?..
Там, внизу, действительно этого не знали. Лишь ночные сторожа подолгу вслушивались в ночное небо, где среди тускнеющих звезд пролегал путь летящей армады. Это потом, позже, гул самолетного мотора будет заставлять и взрослых и детей тотчас настораживаться, выскакивать из дома и напряженно вглядываться в грозное небо…
В розовом зареве купался красный диск солнца, от строений и телеграфных столбов вытянулись тонкие спичечные тени, а звезды совсем исчезли с неба, кроме яркой Венеры. Командир полка приказал эскадрилье выходить на пикирование открывшегося внизу огромного города. Первой сбросила бомбовый груз эскадрилья Гельмута Бохова. Наверное, с земли бомбардировщики напоминали огромную карусель, медленно и неотвратимо вращающуюся над центром города. Пока один «юнкерс» срывался в пике, на рассчитанную штурманами невидимую линию бомбометания выходил второй, третий, четвертый самолет. А карусель смерти, с грохотом взрывов, ревом моторов, визгом бомб, свистом осколков, крутилась и крутилась.
Белый город очнулся, заметался, озаряемый зловещими всплесками не слышных отсюда взрывов, по улицам забегали крошечные фигурки, сметаемые воздушной волной и осколками. Совсем как в детской игре на песке, медленно рушились стены зданий, открывая цветные клетушки комнат, бетонные перекрытия лестничных пролетов. Небольшие строения разламывались и оседали в клубах серой слоистой пыли. Одна фугаска угодила в нефтехранилище – огненное облако высоко поднялось над окраиной города, клубки пламени растекались по земле, будто вулканическая лава. «Юнкерсы» пикировали на водонапорную башню станции, но всякий раз, какое-то время скрывшись в клубах огня и пыли, она вновь горделиво возникала в поле зрения. На путях валялись горящие опрокинутые вагоны, с вокзала сорвало крышу, изогнутыми щупальцами скрутились на насыпи рельсы, а проклятая башня все стояла себе и стояла посередине всего этого огненного хаоса.
Когда Гельмут пошел в пике на башню, штурман удивленно посмотрел на него и нажал на красный рычаг, выпуская на волю последнюю трехсоткилограммовую фугаску. Гельмут удовлетворенно улыбнулся, сверкнув белыми зубами, – он видел, как скрылась в зоне взрыва башня, ему даже показалось, что она круто накренилась, падая на приземистую коричневую казарму с багрово полыхающей крышей. Но когда рассеялся дым, башня с черными провалами окон как ни в чем не бывало стояла на своем месте. Казалось бы, пустяк, но настроение у обер-лейтенанта упало. Город, серый, с черными и коричневыми провалами, с безобразными кучами рухнувших зданий, всплесками пожарищ, жирной черной окаемкой горящей нефти на окраине, тонул в ядовито-желтоватой мгле.
На обратном пути по ним палили зенитки, командир приказал подняться выше, но тут из-за облаков неожиданно появились краснозвездные истребители. «Мессершмитты» сопровождения вступили с ними в бой.
2
Иван Васильевич Кузнецов, выезжая в командировку из Ленинграда в пограничный городок, знал, что положение на западной границе тревожное: немцы часто нарушают границу, несколько раз завязывались перестрелки, но поступал приказ от командования не поддаваться на провокации.
Собственно, и приехал сюда Кузнецов, чтобы разобраться в обстановке. Разведчики доложили, что немцы сосредоточили крупные соединения войск у самой границы, часто их самолеты залетали на нашу сторону.
А может, это маневры? Или просто хотят взять пограничников на испуг? Окончательно понял он, что на пороге война, когда в соседнем городке на железнодорожной станции прогремел сильный взрыв, а 20 июня неожиданно вышла из строя электростанция.
21 июня полностью прервалась связь между пограничными частями и городом. Посланные для устранения неисправности связисты не вернулись.
Кузнецов сам с разведчиками отправился в селение Конево, где предполагался разрыв телефонного кабеля. Прибыли в деревню поздно вечером, гуськом пошли по травянистому полю, только приблизились к опушке леса, как их обстреляли из автоматов. Трое бойцов были убиты, один тяжело ранен. Напавшие скрылись в лесу. Ни одного не удалось захватить.
Кабель срастили, однако, когда вернулись в город, связи снова не было. Пока они возвращались, кабель снова повредили.
Иван Васильевич предполагал выехать с донесением в Ленинград 22 июня в десять утра. В эту ночь он и прилег-то на минуту. Очнувшись на полу, усыпанном битым стеклом, Иван Васильевич понял, что все это с ним происходит не во сне.
А снился ему спокойный сон, будто он со своим приятелем Петром Ивановичем Шороховым сидит на берегу озера у потрескивающего костра, на рогульках в котелке булькает окуневая уха, редкие звезды отражаются в тихой воде. Шорохов деревянной ложкой помешивает в закопченном котелке, бока которого облизывают языки пламени… И вдруг котелок срывается с рогулек, бурлящая зеленоватая юшка заливает огонь, босые ноги Шорохова, а дерево, под которым они сидят, надвое разламывается от неожиданною сильного удара молнии.
Вскочив с покачивающегося, как при землетрясении, пола, он схватил со спинки стула галифе и гимнастерку. Сумрачный рассвет за окном озарился неяркой багровой вспышкой, сильно громыхнуло, и остатки стекол из рамы брызнули на тумбочку с узкой цветочной вазой и на пол.
Сквозь затихающий грохот он отчетливо услышал монотонный гул «юнкерсов» – этот специфический звук он хорошо запомнил еще в Испании, – в гул вплелся пронзительный визг, и снова вспышка, тяжелый удар, дрожание пола под ногами. И еще тяжкий вздох всего содрогнувшегося здания, Теперь вспышки и взрывы следовали один за другим, уже не пол, а сами стены гостиничного здания колебались. Неслышно сорвалась со стены картина в тяжелой раме, белая дверь сама перед ним распахнулась, швырнув задвижку с шурупами под ноги; выхватив из-под подушки портупею с пистолетом, он быстро застегнул ремень. Протолкавшись через столпившихся в вестибюле полураздетых людей к двери, хотел уже выйти, но тут новый взрыв потряс здание до самого основания.
– Все на выход! – хрипло крикнул он и, ногой распахнув тяжелую входную дверь, выскочил наружу.
Еще вчера тихий, в зелени, пограничный городок сотрясался от взрывов, то тут, то там возникали огненные вспышки, обваливались кирпичные стены зданий, на миг возникали жуткие картины: обнаженная, без передней стены, комната с исковерканной мебелью и дырой в потолке, мечущиеся фигурки полуодетых людей, и тут же все это исчезало в грохоте рушащихся вниз кирпичей, балок, штукатурки. Порванные провода, столб с разбитыми фарфоровыми чашечками, поредевший палисадник, огромная воронка посередине центральной улицы. Из дымящейся черной дыры выползал желтоватый дымок, остро пахнущий взрывчаткой.
Здание городской гостиницы рухнуло за его спиной. Он оглянулся и тут же упал плашмя на тротуар: ревущий в крутом пике «юнкерс», казалось, нацелился решетчатым плексигласовым носом прямо на него. Как в кинокадрах, промелькнули перед глазами старуха с распущенными по ночной сорочке волосами, мальчик с проволочной клеткой, в которой металась канарейка, молодая женщина на булыжнике посредине мостовой с расширенными от боли глазами.
Кузнецов метнулся к женщине, напрягая все силы, перевернул тяжелую, с коваными колесами повозку, высвободив налившуюся синевой до колена ногу, схватив под мышки женщину, оттащил ее к расщепленному осколками забору. Стая ощетинившихся собак перебежала ему дорогу…
Коменданта на месте не было, молоденький лейтенант, увидев Кузнецова, вытянулся, хотел вскинуть в приветствии руку к голове, но, видно, вспомнив, что пилотки нет, неподвижно замер. На верхней губе заметно пробивались темно-русые усики.
– Дежурный– по комендатуре лейтенант Лопухов, – отрапортовал он.
– Где комендант?
– Связь оборвана… – Лейтенант поднял на Кузнецова по-детски округлившиеся глаза: – Товарищ капитан, это… – Он кивнул на дымящиеся напротив дома.
– Война, браток, – сказал Иван Васильевич. – Война, лейтенант. Самая настоящая, более настоящей не бывает.
– Я весь командный состав оповестил, – спохватился лейтенант. – Послал за командирами.
– Немцы уже и так всех оповестили… – заметил Кузнецов. – Дом начсостава ведь напротив музея?
– Так точно.
– Туда фугаска угодила, лейтенант…
Молоденький лейтенант побелел, нижняя губа у него запрыгала.
– Что с тобой? – покосился на него Иван Васильевич.
– Там моя жена с… дочкой, – еле слышно ответил тот.
Казалось, настоящий рассвет никогда не наступит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93