– Именно в поселке! А в любом городишке такими красавицами пруд пруди.
– Невеста не коза, на базаре не купишь, – усмехнулся Шмелев.
– Сколько девок кругом, а он выбрал… комсомолку! Я-то думал, женится, приведет в дом работницу. А эта разве станет за прилавок? Или выйдет с подносом к гостям?
– А любовь, Яков Ильич? Вспомните, сколько вы глупостей наделали в Твери из-за страстной любви к Дарье Анисимовне? – поддел его Шмелев.
– Так там миллионы! – сгоряча вырвалось у Супроновича. – А с этой семейки Сенька даже приданого не сорвет! Мало, работницу в дом не привел, так и сам ушел!
– Вы его прогнали, – заметил Григорий Борисович.
– А что я должен был ему в ножки поклониться, мол, спасибо, сынок, за подарочек? Без ножа зарезал меня сынок Сенечка! – снова заметался по комнате Яков Ильич. – Жена и свояченица еле-еле на кухне и мойке справляются, на мне лавка и буфет. Да и не в тех годах я, чтобы с подносом меж столов шнырять! Хоть закрывай заведение!
– Да перестаньте вы мельтешить! – прикрикнул Шмелев. – Идите сюда, садитесь и слушайте, что я вам скажу…
Несколько ошарашенный Супронович, – он давно не слышал, чтобы Шмелев таким голосом разговаривал, – послушно сел напротив, машинально налил из графинчика и залпом выпил.
«Опивки не стал бы сам пить, – усмехнулся про себя Шмелев. – И все-таки зачем он в графин наливает?»
– Вы к правильному выводу пришли, Яков Ильич, – спокойно продолжал он. – Закрывайте свое заведение. Поставьте на нем крест, пока государство не наложило на него лапу. А это, уж поверьте мне, очень скоро произойдет.
– Закрыть мое заведение? – вытаращил на него покрасневшие глаза Супронович. – А что же я буду делать, мил человек? Зубы на полку? Всю жизнь торговал! Да я ничего больше и делать-то не умею. Да и кто купит мое заведение, ежели, говорите, все одно государство рано или поздно все себе захапает? Где я такого дурака найду?
– Зачем продавать? – улыбнулся Шмелев. – Даром отдайте государству.
– Даром?! – вскочил, опрокинув стул, Супронович. – Вы что, насмешки строите надо мной, Григорий Борисович?
Шмелев спокойно нагнулся, поднял стул.
– Садитесь… И пожалуйста, при вашей комплекции и экзальтации, ей-богу, может удар случиться. – Он придал своему голосу теплоту. – Берегите себя, дорогой Яков Ильич, жизнь еще не кончилась. Кто знает, может, еще доведется нам с вами всю эту голытьбу вот так взять за горло… – Он несколько раз сжал в кулак и разжал длинные, с аккуратно подстриженными ногтями пальцы.
– Сожгу! – понизив голос, проговорил Супронович. – Сожгу и пепел развею по белу свету! Чтобы я кровью и потом нажитое добро отдал государству?
– Кровью, вы это верно заметили, – не удержался и съязвил Шмелев.
Его начал раздражать этот не умеющий сдерживать своих чувств человек. Разве можно сопоставить то, что потерял он, Карнаков, и этот жалкий лизоблюд-приказчик? При одном только упоминании, что ему придется расстаться со своим добром, весь ум у бедняги отшибло! Лучшие сыны России, к коим Карнаков, естественно, причислял и себя, потеряли дворцы, миллионы рублей, тысячи десятин плодородной земли… А он готов удавиться за свою жалкую лавчонку!
– А Семена по миру пущу! – снова переключил свою злость на сына Яков Ильич. – Пусть примаком живет у Абросимовых, если те его к себе пустят…
– Умный бы человек стал думать о том, как из всего случившегося извлечь максимальную пользу, – продолжал Шмелев. – Но для этого нужно иметь светлую голову. Гнев – плохой помощник.
– Так все рушится, пропадает пропадом! – сверкнул на него злым взглядом Супронович.
– Рабочую силу вы не можете нанять в свое заведение, не вступив в конфликт с государством? – говорил Григорий Борисович. – Своими силами вам не управиться в лавке и питейном заведении… Что же остается делать? Сжечь, говорите? Это глупо. Остается одно: передать в собственность государства вашу лавку. Вы грамотный и в газетах читали: тот или иной бывший несознательный элемент, перевоспитанный Советской властью, прозрел и добровольно передал государству свой кожевенный или колбасный заводишко, я уж не говорю о мелких частнособственнических предприятиях, вроде вашей мизерной лавчонки… Государство по достоинству оценивает добрую волю бывших владельцев и поощряет их денежным вознаграждением, постами управляющих или даже директоров этих предприятий… Теперь вдумайтесь, что получается? Ваше заведение, став государственной собственностью, будет процветать, вы, как управляющий или директор, станете получать зарплату и ни за что не отвечать: все ваши хлопоты по обеспечению лавки и буфета продуктами берет на себя государство…
– А доход? – ввернул несколько успокоившийся Яков Ильич. – Доход тоже пойдет государству?
– Это уж будет от вас зависеть, дорогой Яков Ильич! Умный, толковый руководитель не пронесет ложку мимо своего рта. Если у вас в лавке нет товаров, кого покупатели ругают? Вас, верно? А отныне они станут ругать государство, хотя по-прежнему все будет зависеть от вас: появятся в лавке необходимые товары и продукты или нет… Вот и посудите: легче вам будет жить или нет? Тут вы крутитесь без выходных и праздников, а когда государство возьмет все заботы о лавке на себя, вы сможете передохнуть да и вообще больше не надрываться. К чему вам лезть из кожи?
Супронович разлил в рюмки вино, стер тыльной стороной ладони пот со лба, долгим пристальным взглядом посмотрел в непроницаемые глаза Шмелева.
– А ведь это, пожалуй, единственный выход для меня, – уже спокойнее сказал он. – Ну что ж, выпьем за большие перемены в моей жизни! – Поставив порожнюю рюмку, снова помрачнел. – А Семену такого самовольства все одно не прощу!
– Не на сына надо сердиться, а на власть, которая всю нашу жизнь переиначила, – заметил Шмелев. – Семена и его молодую жену надо приветить. Лавку-то с кабаком сдадите, получите средства на постройку нового дома, а пока все вместе живите здесь, не стоит Семена отталкивать. Да и строиться вам поможет. А то что же получается: один сын в тюрьме, второй у чужих?, Помнишь, я как-то толковал им, что надо в комсомол вступать, уважать начальство… Не послушался доброго совета Леонид, и что получилось?
– Больно они и меня слушались… – Яков Ильич глянул в окно и горько усмехнулся: – Вон и новоиспеченный сват спешит на дармовщинку выпить…
– Чего заноситесь-то? – упрекнул Григорий Борисович. – По всем меркам сват вам достался что надо. Вы да он в былое время заправляли Андреевкой.
– Мужик он, конечно, серьезный и хозяин хороший, – сказал Яков Ильич. – Но прижимист, черт. Приданого за своей Варькой ни копейки ни даст…
– Забудьте вы про приданое, – с досадой оборвал Шмелев. – В какое время живете? Думайте лучше о том, как со сватом добрые отношения наладить. Он в почете у властей, считайте, вам повезло, что породнились с Абросимовыми. Под их крылышком и вы трудное время пересидите.
– А будет ли другое время-то? – уныло взглянул на Шмелева Супронович.
– Неужели вы думаете, безграмотная голытьба сможет управлять такой великой державой, как Россия? Я уповаю, что нам помогут цивилизованные страны. И потом… Большевики замахнулись на самое святое в жизни простого человека – на религию и частную собственность. Народ не может жить без бога и всегда будет цепляться за свое добро… Вон как вы тяжело расстаетесь со своей лавкой, а другим, думаете, легче?
– Скорее бы сковырнули большевиков, – вздохнул Яков Ильич.
– На других рассчитываете? – остро глянул на него Шмелев. – Напрасно. Необходимо и нам с вами руку приложить к этому святому делу. И детям нашим… Потому и нет надобности ссориться вам с сыном. Кстати, лучше Варвары Семен вряд ли сыскал бы девушку. Я удивляюсь другому: почему она за него пошла?
– Чем же мой Сенька нехорош для нее? – оскорбился Супронович. – И ростом бог не обидел, лицом пригожий, и ума ему у других не занимать.
– Ну вот, а вы его только что ругали, – засмеялся Шмелев.
Наверх, заставляя протяжно стонать деревянные ступеньки, тяжело поднимался Андрей Иванович. Когда его высокая, плечистая фигура загородила дверной проем, Яков Ильич вскочил со стула и, улыбаясь от уха до уха, поспешил к гостю.
– Безмерно рад, Андрей Иванович! – приветливо заговорил он. – Негаданно-нежданно стали родственниками, а и на свадьбе вместе не погуляли!
– Потому и не погуляли, что ты есть полный дурак, грёб твою шлёп! – сердито осадил его Абросимов. На свата он и не посмотрел, а Шмелеву уважительно пожал руку.
– Батька я ему аль нет? – помрачнел Яков Ильич. – Привел в дом девку и говорит: вот, мол, моя жена… Ну я и огрел его тем, что под руку подвернулось…
– Стулом, – басисто гудел Андрей Иванович. – Так огрел, что у парня рог на лбу образовался… Правильно и сделал, что ушел от тебя, дурака старорежимного.
– А ты, умный, выходит, все знал и молчал? – поддел его Супронович.
– Знал бы, ни за что не допустил, чтобы моя Варька за твоего сынка-лакея замуж выскочила!
– Тебя тоже не спросила?
Григорий Борисович перевел взгляд на опустевший графинчик и незаметно подмигнул Супроновичу: выставляй выпивку, дело лучше пойдет…
– Чего желаете, Андрей Иванович: водочки или коньячку? – согнулся в привычном полупоклоне Яков Ильич.
– Эх, как-то все не по-людски получилось, грёб твою шлёп! – сокрушался Абросимов. Стул, на который он плюхнулся, подозрительно охнул. – Дети отцов-матерей не спрашивают, в церкви не венчаются, расписались в поселковом и – муж-жена. Разве будут они блюсти старинную заповедь, что муж и жена – одна сатана? – И громко рассмеялся.
– Где они? У вас? – обернулся с порога Супронович.
– В Питер вчерась укатили. Кстати, я дал Семену сто рублей…
– Половина с меня, – быстро ввернул Яков Ильич и скрылся за дверью.
– Как здоровьишко? – поинтересовался Андрей Иванович. Он в серой, навыпуск косоворотке, открывающей мощную кирпичную шею. В широкой черной бороде посверкивают серебряные ниги.
– Моя болезнь как мышь под печкой, – улыбнулся Григорий Борисович. – То тихо сидит, то вдруг заскребется.
– На охоту ходишь?
– Ради удовольствия. Дичи что-то мало стало.
– Петуховы да Корниловы всю живность в окрестных лесах повывели, – заметил Абросимов. – Эти кажинное воскресенье с ружьишком да собаками в бор.
– Легко здесь дышится, – осторожно кашлянув, обронил Шмелев.
– Якову Ильичу не мешало бы охотой заняться, – продолжал Андрей Иванович. – Вишь, какое брюхо отрастил! Побегал бы с ружьишком – быстро растряс. – Он усмехнулся: – Половина с него… Ну куды ему, буржую, деньги девать? Ведь лопатой тут гребет, а все жмется… В гроб с собой все одно не возьмешь.
– Для родного сына-то, я думаю, не пожалеет, – сказал Григорий Борисович.
– Дом им надобен, – продолжал Абросимов, вертя в толстых волосатых пальцах мельхиоровую вилку. – Молодые-то не хотят со стариками жить, все норовят отдельно. Митрию я в свое время дом построил, а он вон в Питер учиться уехал, и неизвестно теперя, возвернется ли домой-то?
– Породнились два таких крепких хозяина – вы и Яков Ильич, – проговорил Шмелев. – Вам и карты в руки.
– Может, раньше мы бы с ним и делали тута большие дела, а сейчас зажиточные хозяева не в почете. Да и его кабак на ладан дышит. Митрий-то говорит, что скоро прикроют все эти частные лавочки. И в газетах про то пишут.
– Умный человек нигде не пропадает. Я слышал, Яков Ильич хочет заведение свое государству передать, – сказал Григорий Борисович.
– За здорово живешь? – вытаращился на него Андрей Иванович.
– Государство у нас богатое, не оставит его своими милостями… – усмехнулся Шмелев.
– Я-то думал, хоть выпивка теперь будет даровая… – расхохотался Андрей Иванович. – А он и тут меня обштопал! Ну хитрюга! Ну прохиндей!
– Ты про кого это, Андрей Иванович? – Супронович появился с подносом, уставленным бутылками и отменной закусью.
– Про тебя, грёб твою шлёп! – загремел Абросимов. – Рази есть в поселке еще человек хитрее тебя?
– Есть, Андрей Иванович, есть, – смиренно заметил Супронович, выставляя на стол выпивку и закуску. – Вы-с, собственной персоной.
Абросимов, ухмыляясь в бороду, отодвинул рюмки, налил водку в граненый стакан, поднял его:
– Дети нас с тобой, Яков Ильич, не спросясь, поженились… Митька мой, сукин сын, собственноручно брак их в поселковом зарегистрировал, ну а мы стали сватами… Выпьем за то, чтобы они жили счастливо, чертовы дети! И за наше с тобой сватовство, грёб твою шлёп! – Не чокаясь, он выпил залпом.
2
Кузнецов медленно выбрался из речушки на берег. Русые волосы облепили лоб, лезли в глаза, с длинных синих трусов стекала вода. Юсуп выскочил вслед заним к сидевшей на траве Тоне, отряхнулся, обдав ее брызгами.
– Юсуп, Юсупушка, хороший, – гладила тоненькой рукой девочка овчарку.
– А ты что не купаешься? – вытираясь белой майкой, повернул к ней взлохмаченную голову Иван Васильевич.
– Неохота, – ответила та. На самом деле ей очень хотелось выкупаться, но как-то неловко было на глазах Кузнецова раздеваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Невеста не коза, на базаре не купишь, – усмехнулся Шмелев.
– Сколько девок кругом, а он выбрал… комсомолку! Я-то думал, женится, приведет в дом работницу. А эта разве станет за прилавок? Или выйдет с подносом к гостям?
– А любовь, Яков Ильич? Вспомните, сколько вы глупостей наделали в Твери из-за страстной любви к Дарье Анисимовне? – поддел его Шмелев.
– Так там миллионы! – сгоряча вырвалось у Супроновича. – А с этой семейки Сенька даже приданого не сорвет! Мало, работницу в дом не привел, так и сам ушел!
– Вы его прогнали, – заметил Григорий Борисович.
– А что я должен был ему в ножки поклониться, мол, спасибо, сынок, за подарочек? Без ножа зарезал меня сынок Сенечка! – снова заметался по комнате Яков Ильич. – Жена и свояченица еле-еле на кухне и мойке справляются, на мне лавка и буфет. Да и не в тех годах я, чтобы с подносом меж столов шнырять! Хоть закрывай заведение!
– Да перестаньте вы мельтешить! – прикрикнул Шмелев. – Идите сюда, садитесь и слушайте, что я вам скажу…
Несколько ошарашенный Супронович, – он давно не слышал, чтобы Шмелев таким голосом разговаривал, – послушно сел напротив, машинально налил из графинчика и залпом выпил.
«Опивки не стал бы сам пить, – усмехнулся про себя Шмелев. – И все-таки зачем он в графин наливает?»
– Вы к правильному выводу пришли, Яков Ильич, – спокойно продолжал он. – Закрывайте свое заведение. Поставьте на нем крест, пока государство не наложило на него лапу. А это, уж поверьте мне, очень скоро произойдет.
– Закрыть мое заведение? – вытаращил на него покрасневшие глаза Супронович. – А что же я буду делать, мил человек? Зубы на полку? Всю жизнь торговал! Да я ничего больше и делать-то не умею. Да и кто купит мое заведение, ежели, говорите, все одно государство рано или поздно все себе захапает? Где я такого дурака найду?
– Зачем продавать? – улыбнулся Шмелев. – Даром отдайте государству.
– Даром?! – вскочил, опрокинув стул, Супронович. – Вы что, насмешки строите надо мной, Григорий Борисович?
Шмелев спокойно нагнулся, поднял стул.
– Садитесь… И пожалуйста, при вашей комплекции и экзальтации, ей-богу, может удар случиться. – Он придал своему голосу теплоту. – Берегите себя, дорогой Яков Ильич, жизнь еще не кончилась. Кто знает, может, еще доведется нам с вами всю эту голытьбу вот так взять за горло… – Он несколько раз сжал в кулак и разжал длинные, с аккуратно подстриженными ногтями пальцы.
– Сожгу! – понизив голос, проговорил Супронович. – Сожгу и пепел развею по белу свету! Чтобы я кровью и потом нажитое добро отдал государству?
– Кровью, вы это верно заметили, – не удержался и съязвил Шмелев.
Его начал раздражать этот не умеющий сдерживать своих чувств человек. Разве можно сопоставить то, что потерял он, Карнаков, и этот жалкий лизоблюд-приказчик? При одном только упоминании, что ему придется расстаться со своим добром, весь ум у бедняги отшибло! Лучшие сыны России, к коим Карнаков, естественно, причислял и себя, потеряли дворцы, миллионы рублей, тысячи десятин плодородной земли… А он готов удавиться за свою жалкую лавчонку!
– А Семена по миру пущу! – снова переключил свою злость на сына Яков Ильич. – Пусть примаком живет у Абросимовых, если те его к себе пустят…
– Умный бы человек стал думать о том, как из всего случившегося извлечь максимальную пользу, – продолжал Шмелев. – Но для этого нужно иметь светлую голову. Гнев – плохой помощник.
– Так все рушится, пропадает пропадом! – сверкнул на него злым взглядом Супронович.
– Рабочую силу вы не можете нанять в свое заведение, не вступив в конфликт с государством? – говорил Григорий Борисович. – Своими силами вам не управиться в лавке и питейном заведении… Что же остается делать? Сжечь, говорите? Это глупо. Остается одно: передать в собственность государства вашу лавку. Вы грамотный и в газетах читали: тот или иной бывший несознательный элемент, перевоспитанный Советской властью, прозрел и добровольно передал государству свой кожевенный или колбасный заводишко, я уж не говорю о мелких частнособственнических предприятиях, вроде вашей мизерной лавчонки… Государство по достоинству оценивает добрую волю бывших владельцев и поощряет их денежным вознаграждением, постами управляющих или даже директоров этих предприятий… Теперь вдумайтесь, что получается? Ваше заведение, став государственной собственностью, будет процветать, вы, как управляющий или директор, станете получать зарплату и ни за что не отвечать: все ваши хлопоты по обеспечению лавки и буфета продуктами берет на себя государство…
– А доход? – ввернул несколько успокоившийся Яков Ильич. – Доход тоже пойдет государству?
– Это уж будет от вас зависеть, дорогой Яков Ильич! Умный, толковый руководитель не пронесет ложку мимо своего рта. Если у вас в лавке нет товаров, кого покупатели ругают? Вас, верно? А отныне они станут ругать государство, хотя по-прежнему все будет зависеть от вас: появятся в лавке необходимые товары и продукты или нет… Вот и посудите: легче вам будет жить или нет? Тут вы крутитесь без выходных и праздников, а когда государство возьмет все заботы о лавке на себя, вы сможете передохнуть да и вообще больше не надрываться. К чему вам лезть из кожи?
Супронович разлил в рюмки вино, стер тыльной стороной ладони пот со лба, долгим пристальным взглядом посмотрел в непроницаемые глаза Шмелева.
– А ведь это, пожалуй, единственный выход для меня, – уже спокойнее сказал он. – Ну что ж, выпьем за большие перемены в моей жизни! – Поставив порожнюю рюмку, снова помрачнел. – А Семену такого самовольства все одно не прощу!
– Не на сына надо сердиться, а на власть, которая всю нашу жизнь переиначила, – заметил Шмелев. – Семена и его молодую жену надо приветить. Лавку-то с кабаком сдадите, получите средства на постройку нового дома, а пока все вместе живите здесь, не стоит Семена отталкивать. Да и строиться вам поможет. А то что же получается: один сын в тюрьме, второй у чужих?, Помнишь, я как-то толковал им, что надо в комсомол вступать, уважать начальство… Не послушался доброго совета Леонид, и что получилось?
– Больно они и меня слушались… – Яков Ильич глянул в окно и горько усмехнулся: – Вон и новоиспеченный сват спешит на дармовщинку выпить…
– Чего заноситесь-то? – упрекнул Григорий Борисович. – По всем меркам сват вам достался что надо. Вы да он в былое время заправляли Андреевкой.
– Мужик он, конечно, серьезный и хозяин хороший, – сказал Яков Ильич. – Но прижимист, черт. Приданого за своей Варькой ни копейки ни даст…
– Забудьте вы про приданое, – с досадой оборвал Шмелев. – В какое время живете? Думайте лучше о том, как со сватом добрые отношения наладить. Он в почете у властей, считайте, вам повезло, что породнились с Абросимовыми. Под их крылышком и вы трудное время пересидите.
– А будет ли другое время-то? – уныло взглянул на Шмелева Супронович.
– Неужели вы думаете, безграмотная голытьба сможет управлять такой великой державой, как Россия? Я уповаю, что нам помогут цивилизованные страны. И потом… Большевики замахнулись на самое святое в жизни простого человека – на религию и частную собственность. Народ не может жить без бога и всегда будет цепляться за свое добро… Вон как вы тяжело расстаетесь со своей лавкой, а другим, думаете, легче?
– Скорее бы сковырнули большевиков, – вздохнул Яков Ильич.
– На других рассчитываете? – остро глянул на него Шмелев. – Напрасно. Необходимо и нам с вами руку приложить к этому святому делу. И детям нашим… Потому и нет надобности ссориться вам с сыном. Кстати, лучше Варвары Семен вряд ли сыскал бы девушку. Я удивляюсь другому: почему она за него пошла?
– Чем же мой Сенька нехорош для нее? – оскорбился Супронович. – И ростом бог не обидел, лицом пригожий, и ума ему у других не занимать.
– Ну вот, а вы его только что ругали, – засмеялся Шмелев.
Наверх, заставляя протяжно стонать деревянные ступеньки, тяжело поднимался Андрей Иванович. Когда его высокая, плечистая фигура загородила дверной проем, Яков Ильич вскочил со стула и, улыбаясь от уха до уха, поспешил к гостю.
– Безмерно рад, Андрей Иванович! – приветливо заговорил он. – Негаданно-нежданно стали родственниками, а и на свадьбе вместе не погуляли!
– Потому и не погуляли, что ты есть полный дурак, грёб твою шлёп! – сердито осадил его Абросимов. На свата он и не посмотрел, а Шмелеву уважительно пожал руку.
– Батька я ему аль нет? – помрачнел Яков Ильич. – Привел в дом девку и говорит: вот, мол, моя жена… Ну я и огрел его тем, что под руку подвернулось…
– Стулом, – басисто гудел Андрей Иванович. – Так огрел, что у парня рог на лбу образовался… Правильно и сделал, что ушел от тебя, дурака старорежимного.
– А ты, умный, выходит, все знал и молчал? – поддел его Супронович.
– Знал бы, ни за что не допустил, чтобы моя Варька за твоего сынка-лакея замуж выскочила!
– Тебя тоже не спросила?
Григорий Борисович перевел взгляд на опустевший графинчик и незаметно подмигнул Супроновичу: выставляй выпивку, дело лучше пойдет…
– Чего желаете, Андрей Иванович: водочки или коньячку? – согнулся в привычном полупоклоне Яков Ильич.
– Эх, как-то все не по-людски получилось, грёб твою шлёп! – сокрушался Абросимов. Стул, на который он плюхнулся, подозрительно охнул. – Дети отцов-матерей не спрашивают, в церкви не венчаются, расписались в поселковом и – муж-жена. Разве будут они блюсти старинную заповедь, что муж и жена – одна сатана? – И громко рассмеялся.
– Где они? У вас? – обернулся с порога Супронович.
– В Питер вчерась укатили. Кстати, я дал Семену сто рублей…
– Половина с меня, – быстро ввернул Яков Ильич и скрылся за дверью.
– Как здоровьишко? – поинтересовался Андрей Иванович. Он в серой, навыпуск косоворотке, открывающей мощную кирпичную шею. В широкой черной бороде посверкивают серебряные ниги.
– Моя болезнь как мышь под печкой, – улыбнулся Григорий Борисович. – То тихо сидит, то вдруг заскребется.
– На охоту ходишь?
– Ради удовольствия. Дичи что-то мало стало.
– Петуховы да Корниловы всю живность в окрестных лесах повывели, – заметил Абросимов. – Эти кажинное воскресенье с ружьишком да собаками в бор.
– Легко здесь дышится, – осторожно кашлянув, обронил Шмелев.
– Якову Ильичу не мешало бы охотой заняться, – продолжал Андрей Иванович. – Вишь, какое брюхо отрастил! Побегал бы с ружьишком – быстро растряс. – Он усмехнулся: – Половина с него… Ну куды ему, буржую, деньги девать? Ведь лопатой тут гребет, а все жмется… В гроб с собой все одно не возьмешь.
– Для родного сына-то, я думаю, не пожалеет, – сказал Григорий Борисович.
– Дом им надобен, – продолжал Абросимов, вертя в толстых волосатых пальцах мельхиоровую вилку. – Молодые-то не хотят со стариками жить, все норовят отдельно. Митрию я в свое время дом построил, а он вон в Питер учиться уехал, и неизвестно теперя, возвернется ли домой-то?
– Породнились два таких крепких хозяина – вы и Яков Ильич, – проговорил Шмелев. – Вам и карты в руки.
– Может, раньше мы бы с ним и делали тута большие дела, а сейчас зажиточные хозяева не в почете. Да и его кабак на ладан дышит. Митрий-то говорит, что скоро прикроют все эти частные лавочки. И в газетах про то пишут.
– Умный человек нигде не пропадает. Я слышал, Яков Ильич хочет заведение свое государству передать, – сказал Григорий Борисович.
– За здорово живешь? – вытаращился на него Андрей Иванович.
– Государство у нас богатое, не оставит его своими милостями… – усмехнулся Шмелев.
– Я-то думал, хоть выпивка теперь будет даровая… – расхохотался Андрей Иванович. – А он и тут меня обштопал! Ну хитрюга! Ну прохиндей!
– Ты про кого это, Андрей Иванович? – Супронович появился с подносом, уставленным бутылками и отменной закусью.
– Про тебя, грёб твою шлёп! – загремел Абросимов. – Рази есть в поселке еще человек хитрее тебя?
– Есть, Андрей Иванович, есть, – смиренно заметил Супронович, выставляя на стол выпивку и закуску. – Вы-с, собственной персоной.
Абросимов, ухмыляясь в бороду, отодвинул рюмки, налил водку в граненый стакан, поднял его:
– Дети нас с тобой, Яков Ильич, не спросясь, поженились… Митька мой, сукин сын, собственноручно брак их в поселковом зарегистрировал, ну а мы стали сватами… Выпьем за то, чтобы они жили счастливо, чертовы дети! И за наше с тобой сватовство, грёб твою шлёп! – Не чокаясь, он выпил залпом.
2
Кузнецов медленно выбрался из речушки на берег. Русые волосы облепили лоб, лезли в глаза, с длинных синих трусов стекала вода. Юсуп выскочил вслед заним к сидевшей на траве Тоне, отряхнулся, обдав ее брызгами.
– Юсуп, Юсупушка, хороший, – гладила тоненькой рукой девочка овчарку.
– А ты что не купаешься? – вытираясь белой майкой, повернул к ней взлохмаченную голову Иван Васильевич.
– Неохота, – ответила та. На самом деле ей очень хотелось выкупаться, но как-то неловко было на глазах Кузнецова раздеваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93