– Вы мне подали мысль, – сказал Константин Петрович. – Попрошу Сову, чтобы она и мне пригожую невесту подобрала…
Шмелев взглянув на него, подумал, что это будет не так-то просто даже при бабкиных талантах – внешность у радиста уж больно неказистая: лицо широкое, нос картошкой, большие зубы выпирают вперед, а острые глазки прячутся в глубоких провалах глазниц. И возраст неопределенный – можно дать и тридцать, и все сорок.
– Знаю, что не красавец, – усмехнулся Чибисов. – Потому и потребность в ворожее… – Он весело взглянул на Шмелева. – А в Париже или даже в Мюнхене за эти самые… – он сделал пальцами красноречивый жест, – любая красотка двери перед тобой распахнет. А если в я здесь смазливой девке красненькую сунул, вот удивилась бы! – Чибисов расхохотался.
– Вы уж лучше обратитесь к Сове, – посоветовал Шмелев. – Бабка ушлая, все устроится в лучшем виде и обойдется дешевле.
В дверь заглянул рабочий. Чибисов поднялся со стула, нахлобучил на лобастую голову с темными жесткими волосами кепку.
– Коня надо на заднюю ногу подковать, – ухмыляясь, сказал он. – Два дня вожу подкову в телеге.
– Ты, Чибисов, будто младенец! – недовольно проговорил Григорий Борисович. – Дорогу к кузнецу не знаешь?
– Дорогу-то знаю, а кто мне даст тити-мити?
– Хватит пятерки? – Шмелев достал из бумажника ассигнацию и протянул вознице.
Чибисов ловко сграбастал ее, засунул под кепку.
– Благодарствую, начальник, – еще шире ухмыльнулся, отчего плоское лицо его стало совсем придурковатым и, шлепая босыми ногами по половицам, вышел.
– Пропьет ведь! – проводив его взглядом, обратился Шмелев к рабочему с квитанциями в руке.
– Не должен, Григорий Борисович, – солидно заметил тот. – Одра своего он блюдет. Смехота, спит в конюшне прямо в ногах у своего лошака!..
На следующий день Чибисов снова заглянул в конторку.
– С вас выпивка, Григорий Борисович, – блестя острыми глазами, заявил он. – Хорошие новости… Только что радиограмму оттуда принял.
– Война? – ахнул Шмелев, вскакивая из-за стола.
– Начальство нами довольно, представило к награде, – продолжал Чибисов. – Желудев на днях доставит нам ракеты и ракетницу… В общем, объявляется боевая готовность номер один.
– Дождались все-таки… – прошептал Григорий Борисович. – Неужто пришел и наш час?!
– Может, устроим им тут веселенький салют? – предложил Чибисов.
– Никакой самодеятельности, – решительно отмахнулся Шмелев. – Столько лет просидеть в норе и попасться на дешевой диверсии? Увольте!
3
За клубом в сосновом перелеске ребятишки играли в войну. От разомлевших деревьев пахло смолой и хвоей, крапивницы порхали на зеленых полянках, где высокая трава тянулась к солнцу, лениво посвистывали птицы. Будто включившись в ребячью игру, то и дело пускали пулеметные трели дятлы. Командиром у «красных» был Вадим Казаков, у «белых» – Павел Абросимов. Между ними чуть было не вспыхнула драка за право быть «красным», но братишка Павла, Игорек Шмелев, предложил тащить жребий. Павел вытащил короткий сучок и стал атаманом «белых». Играли пятеро против пятерых; в каждом отряде было по девочке – «медсестре». У «белых» – Галя Казакова, сестра Вадима, у красных – Оля Супронович.
Мальчишки, укрывшись среди молодых елок, совещались, как лучше захватить врасплох противника и разгромить. Увлекшийся Вадим развивал перед ребятами план «операции». Миша Супронович слушал-слушал, а потом сказал:
– Пока тут болтаешь, Пашка-атаман нас окружит и всех в плен возьмет!
– Красная Армия непобедимая, – с гордостью ответил Вадим. – А в плен красноармейцы не сдаются: лучше смерть, чем неволя!
– Если все умрут, кого же я лечить буду? – вставила Оля, покосившись на тоненькую руку с белой повязкой.
– Никто не собирается дуриком лезть под вражеские пули, – сказал Вадим. – Будем храбро сражаться – победим!
– Как? – спросил Миша.
– Что как?
– Как будем побеждать? В атаку пойдем или… окопы будем рыть?
– Пуля – дура, а штык – молодец! – вспомнил суворовскую поговорку Вадим. – Мы их сами окружим… – Прищурившись, он задрал темноволосую голову: – Красноармеец Шмелев, далеко ли противник?
– Не видать, – отозвался Игорек. Он пригнул сосновую ветку, и на мох посыпались мелкие сучки.
– Слезай! – скомандовал Вадим. – Пойдем в атаку.
Они двинулись вперед. Вот уже полянка, где они обсуждали условия войны, а «белых» не видно.
– Ну что, Суворов? – насмешливо спросил Миша. – Кто кого окружает: мы «белых» или они нас?
– Трусы они, вот кто! – озираясь, растерянно отозвался Вадим.
– Бегают от нас, как зайцы…
И в этот момент на них сверху, с ветвей сосен, с громкими воплями посыпались «белые»… Дольше всех врукопашную дрались командиры – Пашка и Вадим. Причем не понарошку, как договорились, а взаправду. Вокруг них суетились две «медсестры», а рассвирепевшие мальчишки не обращали на них внимания. «Белые» и «красные», перемешавшись, тоже наблюдали за дерущимися. В конце концов их разнял Мишка Супронович.
– Ничья! – дипломатично провозгласил он.
У Павла набухал синяк под глазом, у Вадика кровоточил нос, рукав рубашки был испачкан кровью. К нему с куском ваты подступала Оля, но он отворачивался и, сверкая зеленоватыми глазами на Павла, кричал, что это не по правилам: настоящие солдаты на деревья не забираются, так поступают лишь разбойники…
– Мы же «белые», – щупая синяк и криво улыбаясь, говорил Павел. – Для нас законы не писаны!
– Красные же на самом деле-то победили белых? – не мог успокоиться Вадим. – И Ворошилов и Буденный гнали их почем зря. До самого Черного моря.
– Значит, ты никудышный командир, – ввернул Павел.
– У меня отец военный, – буркнул Вадим.
Когда все отправились по домам, он отстал от ребят: после поражения настроение у него упало, захотелось побыть одному. Облюбовав на опушке подходящее местечко, он сел на поросший зеленым мхом бугорок, прислонился к шершавому сосновому стволу и задумался…
У отца в Ленинграде был маленький, почти игрушечный браунинг, он лежал в нижнем ящике письменного стола под папками. Однажды Вадим достал его оттуда и стал целиться в старинную люстру, в фарфоровую мордастую собачку на комоде, потом прицелился в свое отражение в стоячем зеркале в углу и нажал на курок. Сильно бабахнуло, от зеркала отскочил большой кусок и разбился на мелкие осколки, в комнате ядовито запахло порохом. В зеркальной раме уродливо краснела фанера, кто ни зайдет в комнату – сразу увидит. Спрятав браунинг в ящик, Вадим собрал в ведро осколки и, чувствуя себя преступником, стал дожидаться прихода отца. Соседку он не боялся, да она бы ничего и не сказала ему.
Оказалось, самое ужасное в жизни – это ждать. В голову лезли всякие нехорошие мысли, в разбитом зеркале отражалась его тоскливая физиономия с хохлом на затылке, запах пороха еще витал в комнате. Не выдержав этого томительного ожидания, – а минутная стрелка словно прилипла к циферблату круглых деревянных часов, – Вадим быстро собрал в узелок свои немудреные вещички и выскочил из квартиры. Ключи он оставил в прихожей, а дверь захлопнул на французский замок.
Ранним летним утром он в новом костюмчике соскочил с подножки пассажирского вагона на своей родной станции Андреевка. Дома он застал лишь бабку Прасковью, которую не очень-то любил. Родители переехали в город Великополь. Он хотел было сразу отправиться в город, но бабка сказала, что скоро все приедут на лето в Андреевку, на днях письмо пришло.
Вскоре от отца из Ленинграда к ним заехал военный и привез чемодан с одеждой, книгами и гостинцами. В чемодане было письмо, отец писал, что ничуть на Вадима не сердится, в раму уже вставили новое зеркало, а вообще-то с такими «игрушками» шутить не следует… Пусть Вадим на все каникулы остается в Андреевке, а к началу занятий вернется в Ленинград. Будет возможность – он заскочит проведать.
А хорошо летом в Андреевке. В городе жарко и душно, днем и ночью за окном грохот и визг тормозящего трамвая, фырканье автомобильных моторов, шарканье ранним утром метлы дворника, урчание и всхлипывание водопроводного крана. Но в городе и развлечений много: цирк, театр, кино, тир, зоопарк. С ребятами из дома он играл во дворе в лапту, а за дровяными сараями – в орлянку. С Веней Морозовым, живущим напротив, Вадим подружился: они ровесники и учились в одной школе на Лиговке. Веня на лето собирался поехать в Осташков, там у него родственники, рассказывал про замечательное озеро Селигер, хвастался, что в прошлом году спас там утопающего…
Две трясогузки опустились на полянку и, смешно крутя длинными хвостами, проворно засновали среди высокой травы. Солнечные блики серебряными монетами вспыхивали на их сизом с голубым оперении, круглые глазки весело поблескивали. Птицы совсем не боялись его, маленькими клювами ловко склевывали с былинок невидимых букашек, иногда звонко перекликались, церемонно отвешивая низкие поклоны друг другу, при этом длинные хвосты их смешно задирались вверх.
– Вадик, ты, пожалуйста, не расстраивайся, – услышал он голос Оли Супронович – она вышла на полянку и остановилась напротив. – Сегодня они победили, а завтра мы победим. Я тоже раздобуду, как у Гали, сумку и медикаменты,
– Я стрелял из настоящего браунинга, – сказал Вадим, глядя прямо перед собой.
Девочка подошла поближе, он увидел на ее белой коленке царапину. Смешная девчонка! Все совала ему ватку в нос…
– В кого? – округлила глаза Оля.
– Это была жуткая история! – оживился Вадим. И, на ходу придумывая, стал рассказывать, как они вечером с Венькой Морозовым задержали на Московском вокзале немецкого шпиона… Видят, на путях склонился над стрелкой человек в плаще и воровато оглядывается. Ну он, Вадим, велел Веньке Морозову бежать за милиционером, а сам потихоньку, подкрался поближе – человек засовывал в шлак адскую машинку с часовым механизмом…
– Зачем? – шепотом спросила Оля,
– Ночью должен был прибыть из Москвы специальный поезд, – продолжал он. – А шпион хотел взорвать его… Отец мне подарил маленький браунинг, я его выхватываю из кармана, наставляю на шпиона и кричу: «Руки вверх!»
– А он? – выдохнула девочка. В глазах ее тревога и восхищение.
Вадиму вдруг стало неловко морочить Олю, он взъерошил пятерней черные волосы и уже без всякого подъема закончил:
– Сдал я его подбежавшим милиционерам… Оказался немецким шпионом, у него все карманы были набиты оружием и адскими машинками.
– Тебе медаль за храбрость дали?
– Дали бы обязательно, да я убежал…
– Чтобы в газетах про тебя не написали?
– Браунинг отобрали бы, – сказал он. – Вот я и дал деру.
– Покажи? – попросила она.
– Чего?
– Браунинг.
– Я его в Ленинграде забыл, – равнодушно ответил он.
– А мой папа зимой медведя застрелил, – похвасталась Оля. – И шкура у нас на полу, больша ая!
– Послушай, кем ты мне приходишься? – спросил Вадим.
– Здрасьте! – обиделась Оля. – Двоюродной сестрой.
– А Пашка?
– Наш двоюродный брат.
– А Игорь Шмелев?
– Не знаю, – подумав, ответила девочка. – Наверное, тоже какой-нибудь юродный брат.
– Кругом тут, смотрю, одни родственники! – покачал головой Вадим.
– Это же хорошо! – воскликнула девочка.
Услышав тележный скрип и пофыркивание лошади, Вадим насторожился, пружинисто вскочил на ноги и спрятался за толстый ствол. Оля встала за его спиной. По чуть приметной лесной дороге ехал молочник с бидонами. Выгоревшая кепка была надвинута на глаза, во рту дымилась папироса. Над лоснящимся крупом гнедой лошади вились слепни, лошадиный хвост со свистом резал воздух. Под колесами потрескивали сучки, колючие лапы молодых елок хлестали по ступицам, задевали за оглобли. Когда лошадь поравнялась с ними, возница внезапно вскинул лобастую голову, придержал вожжами лошадь. Глаза его из-под мятого козырька кепки внимательно смотрели на них.
– Вы чего это тут делаете?
– Муравьев считаем, – ответил Вадим, глядя на грязные босые ноги молочника.
– Еще молоко на губах не обсохло, а туда же… – ухмыльнулся тот.
– Езжай, дядя, а то у самого в бидонах молоко скиснет, – посоветовал Вадим. Ему не понравились ухмылка и тон молочника.
– Ты гляди, какой шустрый! Лень мне, а то встал бы да уздечкой протянул тебя, сопляка, через спину. – Он дернул за вожжи и поехал дальше. Лошадь закивала головой, а хвост ее будто сам по себе загулял по потным бокам.
– Какие глаза у него нехорошие, – сказала Оля, когда скрип телеги заглох вдали.

Глава девятнадцатая
1
Нынешнее лето выдалось жарким. В конце апреля кое-кто уже посадил картошку, а в мае ребятишки вовсю купались в Лысухе. Ранее обычного отцвели яблони, заполонив белым цветом дороги и тропинки. И самое удивительное – вдруг пошли белые грибы. Взрослые и ребятишки ухитрялись за несколько часов набирать полные корзинки небольших крепеньких коричневоголовых боровичков. Грибы росли в сосновом бору, на лесных тропинках, можно было наткнуться на них сразу за клубом, где они выворачивались прямо из-под песка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93