..
Сытно пообедав тем, что осталось от завтрака, Мечислав с Любомирой испили холодненького кваску и... и сами не заметили, как постепенно очертания предметов вокруг стали расплывчатыми, зыбкими, как смежились веки, а головы стали тяжелыми, словно колокола в храмах распятого Бога. Так и уснули. Квас-то из подвала носила Любима. И к речке она не зря ходила – отыскала-таки сон-траву.
Выйдя во двор, Любима незаметно кивнула подруге. Та, взяв у нее крынку, сделала вид, что пьет. Булькала громко, так, что сидевшие тут же, на улице у березок, хозяйские девки недоуменно воззрились на нее:
– Ишь, хозяйский квасок хлещет! А кто бы это ей разрешил?
– Тетушка разрешила. – Ладислава оторвалась от крынки. – Сказала, угости, мол, всех.
– Так ты и угощай, не хлещи в одну-то харю! – поднялась на ноги Лобзя. – А ну, дай сюда крынку!
Вырвав у Ладиславы горшок, она присосалась к нему с жадностью жителя пустыни, никогда не пившего вдоволь. Выхлестав полгоршка, довольно вытерла рукавом губы:
– На, испей, Онфиска!
Онфиска допила оставшийся квас одним могучим глотком, после чего злобно швырнула опустевшую крынку в Ладиславу:
– Одна хотела всё выжрать? У, змея!
Если б девушка не пригнулась, крынка бы точно попала ей в голову. Надо признать, метала Онфиска метко.
Потянувшись, обе девицы прилегли на траве под березками. Подозвали Любиму:
– Пой песню. Ту, грустную. Только негромко. – Затем обернулись к Ладиславе: – А ты у амбара постой. Как покажется тетушка, крикнешь.
Солнышко так ясно светило, по голубому небу бежали облака, такие белые, пушистые, мягкие, точно сено.
– Ой, Лобзя, хорошо-то как! – заложив под голову руки, широко зевнула Онфиска. Лобзя ничего не ответила ей – уже давно спала, как убитая. Вскоре уснула и Онфиска. Храп раздавался – аж листья на березах дрожали!
На пастбище лениво лаял Орай.
– Как бы он за нами не увязался, – опасливо оглянулась Любима.
Ладислава положила руку на плечо подруги:
– Не должен. Орай – пес умный, сказано ему стадо охранять, он и охраняет. Вот только во время погони, как очухаются...
Девушка неожиданно замолчала, поскольку в голову ей пришла одна не очень хорошая идея. Впрочем, для них-то она была бы хорошей, а вот что касается этих, спящих... Убить их всех – и дело с концом! И не надо думать ни о какой погоне! Спокойно, не торопясь, дойти до Киева... Но для этого надо убить. Спящих. Женщину, мужчину и двух туповатых, но незлобивых девок, по сути не сделавших беглянкам ничего плохого. Убить... Обязательно надо? Да и как это сделать? Задушить? Заколоть вилами? А хватит ли сил? Хватило, если б нужно было бы лицом к лицу защищать свою жизнь, а чтоб вот так, спящих...
Ладислава отогнала нехорошие мысли. В конце концов, Киев близко. Пускай попробуют догонят. К тому же они не будут знать, по какой дороге идти...
– Лучше всего – по реке, – авторитетно заявил выпущенный из овина Ярил.
Вместо сожженной рубахи Ладислава дала ему свою – ярко-синюю, с желтой вышивкой, когда-то принадлежавшую отроку Порубору, которого где-то носят сейчас боги? Сама девушка осталась в коротком посконном платье, рабочем, что дала ей – и всем беглянкам – хозяйка. Удобное для работы платье было коротким, оставляя открытыми ноги аж до самых колен. Несколько отошедший от пыток – видно, и в самом деле маслице помогло, – он нет-нет да и косил глазом на стройные ножки Любимы. Да и у Ладиславы ноги были ничуть не хуже. Впрочем, Любима Ярилу понравилась сразу, он вообще любил темненьких.
Узкая тропка вывела беглецов на густо заросший камышом берег. К воде спускались серые досчатые мостки, рядом с ними, привязанная к колу, покачивалась легкая лодочка-берестянка.
– Поистине, боги благоволят к нам! – увидев лодку, радостно воскликнул Ярил. – Чего стоите? Садитесь.
Он сам и полез первым. А вот у девчонок утлое плавающее средство особого доверия не вызвало.
– Может, лучше пешком, по бережку? – испуганно пролепетала Речка. – А то на этом-то челнище быстро утопнем. Або русалки утянут.
– Пешком по бережку нас быстро догонят, – терпеливо пояснил парень. – У них к тому же и пес. А что лодка не очень – так нам бы чуть-чуть продержаться, а там, ниже по реке, рыбаков встретим. Уж с ними-то я договорюсь. А у этих-то, похоже, больше и нет лодок. – Он кивнул в сторону скрытой лесом усадьбы. – Любима, пошарь-ка в траве, нету весел?
– Есть. – Девушка протянула Ярилу длинное весло.
– Везет, – улыбнулся тот, покривившись от боли в спине. – Так бы и дальше.
Они выплыли на быстрину, и лодка, покачиваясь на волне, ходко пошла вниз по течению. Мимо проплывали ракитовые кусты, заросли камыша и редкие сосны.
– Хорошо идем! – любуясь судорожно ухватившимися за борта лодки девушками, крикнул Ярил. – Этак к ночи будем в Киеве.
– К ночи? – обернулась Речка, в глазах ее застыл настоящий ужас. – Мы что, и ночью плыть будем?
– Если понадобится – и ночью, – серьезно посмотрев на нее, ответил Ярил. – Да вы поспите пока...
– Ага, поспите! Я и так уже вся мокрющая! – Ладислава со смехом показала на подол платья.
– Ой! Да тут, кажется, дырка, – снова заволновалась Речка, и Ладислава с Любимой принялись ее успокаивать. Дескать, плавает она хорошо, сами видели, так что беспокоиться не о чем, потонет лодка, так выплывем.
– Да-а, выплывем... – канючила Речка, вот-вот готовая разреветься. – А если водяной утащит? Или русалки?
– Русалки? Да мы их прогоним, я много русалочьих отговорок знаю, – захохотал Ярил и попросил девчонок рассказать, как те очутились у Любомиры.
– Дело долгое. – Ладислава переглянулась с Любимой. – Давай я не с самого начала начну?
– Да хоть с конца, – засмеялся парень и подмигнул Любиме. Та вдруг зарделась, и Ярилу подумалось, что, может, и не зря сцапал его Мечислав-людин, не зря бросал ему на спину горящие угли? Без этого, наверное, не встретил бы он эту девушку с пушистыми ресницами и мягкими бархатными глазами... Любиму.
Свою историю девчонки рассказывали интересно. Начала Ладислава, затем что-то забыла – подхватила Любима, потом снова продолжила Ладислава, да и рыжая Речка, позабыв про свой страх, то и дело вставляла свои замечания, к месту и не к месту.
Изо всего услышанного Ярил уловил только, что девок и до этого уже кто-то похитил... Уловил, да вдруг так и замер с поднятым веслом. Ну, он и дурень! А не про этих ли девок выспрашивал варяжский ярл? Выходит, про них. А он-то...
– Эй, кормщик! – Любима оглянулась, сверкнула очами. – Ты что, переката не видишь? Ведь прямо туда идем.
Ярил сильно загреб вправо. Всё равно стукнулись бортом о камень. И – задери леший это течение – сели-таки на камень. Вокруг бурлила вода, а они так и сидели, пока Ярил не спрыгнул в воду – неожиданно здесь оказалось глубоко, почти по самую шею, – да не протолкнул лодку вперед, едва успев перевалиться через борт.
– Ух, успел! – стаскивая через голову рубаху, перевел он дух. – Ну-ка, дайте-ка сюда весло.
– Весло? А оно, во-он, впереди нас плывет.
– Эх вы, вороны!
Солнце между тем садилось, и от деревьев, от берегов, от кустарников потянулись по воде длинные размытые тени. К берегу решили не приставать, плыть, елико возможно, – ведь впереди ждал Киев, ждал родной дом, ждали друзья, ждал... Ждал ли? Ладислава вздохнула. Нет, похоже, никак ей не вырвать из сердца образ улыбчивого варяжского ярла, который, дурень, к этакому влечению и поводов-то не давал никаких. А вот не вырвать! Да и нужно ли вырывать?
Немножко обсохнув, принялись рассказывать дальше. О страшном лесном пожаре, о реке, широкой и бурной, о двух отроках, сгинувших неизвестно куда, о том, как шагали вдоль реки, одинокие, голодные, без оружия. Да что уж там оружие? Одежды и той не было, не считая украденной Ладиславой рубахи, так и шли голышом, прикрыв наготу лишь кусками бересты да лыком.
Питались чем придется: ягодами, кореньями, грибами, несколько раз, выломав из сушняка орясину, запромыслили на отмели рыбу. Так и съели сырой – огня-то не было. Отощали слегка, да с голоду не померли – странно было бы помереть летом в лесу, да у реки. Комары, правда, кусали нещадно – от них мазались речной грязью. Как-то набрели на рыбаков, – выскочили, обрадованные, из лесу – только рыбаков и видели, те унеслись, не надо и рыбы, видно, приняли за русалок или лесных шишиг.
Так и скитались – боги оказались к ним милостивы, не набрели девки на лихих людей, – покуда не вышли к усадьбе, да не попались в лапы Любомире, которая, оно конечно, тетка не вредная, да уж больно дикая, нелюдимая. Да и работы в ее хозяйстве хватало, летом любой на вес золота был. Отпустила б она девчонок осенью? Может быть, да, а может быть, и нет, что теперь гадать?
Никто и не заметил, как Любима оказалась на корме, ближе к Ярилу. Сидела рядом, иногда оборачивалась, смеясь, а у бедного парня от того смеха заходилось сердце.
Всё темнее становилось на реке, опускались сумерки. Впрочем, было еще не так темно, чтоб уж совсем невозможно плыть, скорее, не темно, а темновато, как бывает в тот час, когда кто-то уже зажег свечи, а кто-то еще нет, но постепенно свечей становится всё больше, и вот они уже притянули настоящую ночную тьму.
– Ладья! – крикнула вдруг Ладислава, да Ярил и сам уже рассмотрел выплывшее из-за излучины реки темное громадное тело. Ладья шла под парусом, видно, ветер был попутный, и, огибая камни, вдруг резко пошла к берегу, да так быстро, что Ярил едва успел повернуть лодку. Так и уперлись носом в высокий борт судна. Хорошо хоть так, могло случиться и хуже.
– Кормщик, так твою разэтак! – заругался Зевота. – Спишь, что ли, песий ты сын?
– Ладно те лаяться-то, – лениво отмахнулся кормщик – высокий сутулый мужик с окладистой, давно не чесанной бородой. – Ну, виноват, не заметил. Так ведь попробуй заметь вас! – Он склонился к лодке. – Ого, тут и девицы. Чтой-то вы больно мокрые. Угостить, что ли, вас ромейским вином? А и правда, лезьте на ладью.
– Некогда нам по твоим ладьям лазать, – хмуро отозвался Ярил, не замечая, что, услыхав его голос, метнулась от мачты на корму, к воинам, чья-то шустрая тень. – Хошь угостить – давай сюда кувшинец.
– Ай!!! – неожиданно взвизгнула Речка. Лодку качнуло и сильно прижало к ладье.
Еще б не прижало, когда трое воинов, незаметно подобравшись за бортами, прихватили лодчонку баграми.
– В реку! – запоздало крикнул Ярил, да и сам нырнуть уже не успел. Просвистев в воздухе, с ладьи полетели арканы.
– Винца, говоришь, тебе? – нехорошо засмеялся мужик, весь словно бы прилизанный, масляный, с крупной бородавкой на левой щеке. – Изволь, друже Яриле!
Ярил вздрогнул и застонал, поскольку, к ужасу своему, узнал в наклонившемся к нему мужике Ильмана Карася, лиходея с далекой Ладоги.
Откуда он тут взялся?
Оттуда...
Глава 13
ДОРОГИ И ПУТНИКИ
Сентябрь 863 г. Древлянская земля – радимичи
Сентябрь – хозяин хмурый:
Приспели времена,
Походкою понурой
В обувке жесткой, бурой
Уходят семена.
Элизабет Ланггессер. «Уход семян»
Дорога, местами превращавшаяся в узкую, почти непроходимую тропу, змеилась вдоль оврагов, взбиралась на заросшие густым еловым лесом холмы и ныряла в распадки, чтобы снова рвануться вверх, через колючие кусты, через сгнившие деревья, через сухостой, через буйные – в человеческий рост – заросли папоротников. Небо хмурилось, дождило, хоть иногда и показывалось солнышко, высвечивая голубую полоску неба, сиреневые тучи, облака, похожие на снежные комья. На болотах курлыкали журавли, поднимались стаями в небо и медленно тянулись к югу. Осень...
Месяц хмурень стоял не поймешь какой – то дожди, то жара почти что летняя. Бывало, день-два дождь, потом – вёдро, а случалось, дождь лил с утра, а к обеду рассупонивалось, уползали тучи и вновь светило солнце, чтобы к вечеру смениться дождем. Непонятная была погода.
Никифор помолил Господа о солнышке и, подбросив в потухающий костер сучьев, оглянулся на спящих парней – монахов будущей обители, что пробирались сейчас дремучими лесами на север, к Десне-реке. Именно там и замыслено было основать монастырь в честь Святого Пантелеймона – тот с давних пор считался покровителем рода Мефодия, и Никифор перечить не стал – Пантелеймон так Пантелеймон.
Будущие чернецы – числом десяток без одного – на чернецов не походили вовсе. Неотесанные, буйные, драчливые, они подчинялись только проводнику – дюжему, давно не стриженному мужику с руками как грабли и черными глубоко посаженными глазами, зыркавшими из-под кустистых бровей. Звали его Авдеем, и – не считая самого Никифора – он был единственным, кто хоть как-то упоминал Господа, правда, обычно – богохульствуя. Парни – уже не отроки, но еще и не мужи – не молились вовсе, по крайней мере, Никифор не слышал их молитв за всё время пути.
А шли они уже недели две, не меньше. Сначала – по правому берегу Днепра, потом, у развилки с Десной переправились и пошли на север, сперва черниговской дорогой, широкой да многолюдной, а после того, как та повернула налево, – лесной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Сытно пообедав тем, что осталось от завтрака, Мечислав с Любомирой испили холодненького кваску и... и сами не заметили, как постепенно очертания предметов вокруг стали расплывчатыми, зыбкими, как смежились веки, а головы стали тяжелыми, словно колокола в храмах распятого Бога. Так и уснули. Квас-то из подвала носила Любима. И к речке она не зря ходила – отыскала-таки сон-траву.
Выйдя во двор, Любима незаметно кивнула подруге. Та, взяв у нее крынку, сделала вид, что пьет. Булькала громко, так, что сидевшие тут же, на улице у березок, хозяйские девки недоуменно воззрились на нее:
– Ишь, хозяйский квасок хлещет! А кто бы это ей разрешил?
– Тетушка разрешила. – Ладислава оторвалась от крынки. – Сказала, угости, мол, всех.
– Так ты и угощай, не хлещи в одну-то харю! – поднялась на ноги Лобзя. – А ну, дай сюда крынку!
Вырвав у Ладиславы горшок, она присосалась к нему с жадностью жителя пустыни, никогда не пившего вдоволь. Выхлестав полгоршка, довольно вытерла рукавом губы:
– На, испей, Онфиска!
Онфиска допила оставшийся квас одним могучим глотком, после чего злобно швырнула опустевшую крынку в Ладиславу:
– Одна хотела всё выжрать? У, змея!
Если б девушка не пригнулась, крынка бы точно попала ей в голову. Надо признать, метала Онфиска метко.
Потянувшись, обе девицы прилегли на траве под березками. Подозвали Любиму:
– Пой песню. Ту, грустную. Только негромко. – Затем обернулись к Ладиславе: – А ты у амбара постой. Как покажется тетушка, крикнешь.
Солнышко так ясно светило, по голубому небу бежали облака, такие белые, пушистые, мягкие, точно сено.
– Ой, Лобзя, хорошо-то как! – заложив под голову руки, широко зевнула Онфиска. Лобзя ничего не ответила ей – уже давно спала, как убитая. Вскоре уснула и Онфиска. Храп раздавался – аж листья на березах дрожали!
На пастбище лениво лаял Орай.
– Как бы он за нами не увязался, – опасливо оглянулась Любима.
Ладислава положила руку на плечо подруги:
– Не должен. Орай – пес умный, сказано ему стадо охранять, он и охраняет. Вот только во время погони, как очухаются...
Девушка неожиданно замолчала, поскольку в голову ей пришла одна не очень хорошая идея. Впрочем, для них-то она была бы хорошей, а вот что касается этих, спящих... Убить их всех – и дело с концом! И не надо думать ни о какой погоне! Спокойно, не торопясь, дойти до Киева... Но для этого надо убить. Спящих. Женщину, мужчину и двух туповатых, но незлобивых девок, по сути не сделавших беглянкам ничего плохого. Убить... Обязательно надо? Да и как это сделать? Задушить? Заколоть вилами? А хватит ли сил? Хватило, если б нужно было бы лицом к лицу защищать свою жизнь, а чтоб вот так, спящих...
Ладислава отогнала нехорошие мысли. В конце концов, Киев близко. Пускай попробуют догонят. К тому же они не будут знать, по какой дороге идти...
– Лучше всего – по реке, – авторитетно заявил выпущенный из овина Ярил.
Вместо сожженной рубахи Ладислава дала ему свою – ярко-синюю, с желтой вышивкой, когда-то принадлежавшую отроку Порубору, которого где-то носят сейчас боги? Сама девушка осталась в коротком посконном платье, рабочем, что дала ей – и всем беглянкам – хозяйка. Удобное для работы платье было коротким, оставляя открытыми ноги аж до самых колен. Несколько отошедший от пыток – видно, и в самом деле маслице помогло, – он нет-нет да и косил глазом на стройные ножки Любимы. Да и у Ладиславы ноги были ничуть не хуже. Впрочем, Любима Ярилу понравилась сразу, он вообще любил темненьких.
Узкая тропка вывела беглецов на густо заросший камышом берег. К воде спускались серые досчатые мостки, рядом с ними, привязанная к колу, покачивалась легкая лодочка-берестянка.
– Поистине, боги благоволят к нам! – увидев лодку, радостно воскликнул Ярил. – Чего стоите? Садитесь.
Он сам и полез первым. А вот у девчонок утлое плавающее средство особого доверия не вызвало.
– Может, лучше пешком, по бережку? – испуганно пролепетала Речка. – А то на этом-то челнище быстро утопнем. Або русалки утянут.
– Пешком по бережку нас быстро догонят, – терпеливо пояснил парень. – У них к тому же и пес. А что лодка не очень – так нам бы чуть-чуть продержаться, а там, ниже по реке, рыбаков встретим. Уж с ними-то я договорюсь. А у этих-то, похоже, больше и нет лодок. – Он кивнул в сторону скрытой лесом усадьбы. – Любима, пошарь-ка в траве, нету весел?
– Есть. – Девушка протянула Ярилу длинное весло.
– Везет, – улыбнулся тот, покривившись от боли в спине. – Так бы и дальше.
Они выплыли на быстрину, и лодка, покачиваясь на волне, ходко пошла вниз по течению. Мимо проплывали ракитовые кусты, заросли камыша и редкие сосны.
– Хорошо идем! – любуясь судорожно ухватившимися за борта лодки девушками, крикнул Ярил. – Этак к ночи будем в Киеве.
– К ночи? – обернулась Речка, в глазах ее застыл настоящий ужас. – Мы что, и ночью плыть будем?
– Если понадобится – и ночью, – серьезно посмотрев на нее, ответил Ярил. – Да вы поспите пока...
– Ага, поспите! Я и так уже вся мокрющая! – Ладислава со смехом показала на подол платья.
– Ой! Да тут, кажется, дырка, – снова заволновалась Речка, и Ладислава с Любимой принялись ее успокаивать. Дескать, плавает она хорошо, сами видели, так что беспокоиться не о чем, потонет лодка, так выплывем.
– Да-а, выплывем... – канючила Речка, вот-вот готовая разреветься. – А если водяной утащит? Или русалки?
– Русалки? Да мы их прогоним, я много русалочьих отговорок знаю, – захохотал Ярил и попросил девчонок рассказать, как те очутились у Любомиры.
– Дело долгое. – Ладислава переглянулась с Любимой. – Давай я не с самого начала начну?
– Да хоть с конца, – засмеялся парень и подмигнул Любиме. Та вдруг зарделась, и Ярилу подумалось, что, может, и не зря сцапал его Мечислав-людин, не зря бросал ему на спину горящие угли? Без этого, наверное, не встретил бы он эту девушку с пушистыми ресницами и мягкими бархатными глазами... Любиму.
Свою историю девчонки рассказывали интересно. Начала Ладислава, затем что-то забыла – подхватила Любима, потом снова продолжила Ладислава, да и рыжая Речка, позабыв про свой страх, то и дело вставляла свои замечания, к месту и не к месту.
Изо всего услышанного Ярил уловил только, что девок и до этого уже кто-то похитил... Уловил, да вдруг так и замер с поднятым веслом. Ну, он и дурень! А не про этих ли девок выспрашивал варяжский ярл? Выходит, про них. А он-то...
– Эй, кормщик! – Любима оглянулась, сверкнула очами. – Ты что, переката не видишь? Ведь прямо туда идем.
Ярил сильно загреб вправо. Всё равно стукнулись бортом о камень. И – задери леший это течение – сели-таки на камень. Вокруг бурлила вода, а они так и сидели, пока Ярил не спрыгнул в воду – неожиданно здесь оказалось глубоко, почти по самую шею, – да не протолкнул лодку вперед, едва успев перевалиться через борт.
– Ух, успел! – стаскивая через голову рубаху, перевел он дух. – Ну-ка, дайте-ка сюда весло.
– Весло? А оно, во-он, впереди нас плывет.
– Эх вы, вороны!
Солнце между тем садилось, и от деревьев, от берегов, от кустарников потянулись по воде длинные размытые тени. К берегу решили не приставать, плыть, елико возможно, – ведь впереди ждал Киев, ждал родной дом, ждали друзья, ждал... Ждал ли? Ладислава вздохнула. Нет, похоже, никак ей не вырвать из сердца образ улыбчивого варяжского ярла, который, дурень, к этакому влечению и поводов-то не давал никаких. А вот не вырвать! Да и нужно ли вырывать?
Немножко обсохнув, принялись рассказывать дальше. О страшном лесном пожаре, о реке, широкой и бурной, о двух отроках, сгинувших неизвестно куда, о том, как шагали вдоль реки, одинокие, голодные, без оружия. Да что уж там оружие? Одежды и той не было, не считая украденной Ладиславой рубахи, так и шли голышом, прикрыв наготу лишь кусками бересты да лыком.
Питались чем придется: ягодами, кореньями, грибами, несколько раз, выломав из сушняка орясину, запромыслили на отмели рыбу. Так и съели сырой – огня-то не было. Отощали слегка, да с голоду не померли – странно было бы помереть летом в лесу, да у реки. Комары, правда, кусали нещадно – от них мазались речной грязью. Как-то набрели на рыбаков, – выскочили, обрадованные, из лесу – только рыбаков и видели, те унеслись, не надо и рыбы, видно, приняли за русалок или лесных шишиг.
Так и скитались – боги оказались к ним милостивы, не набрели девки на лихих людей, – покуда не вышли к усадьбе, да не попались в лапы Любомире, которая, оно конечно, тетка не вредная, да уж больно дикая, нелюдимая. Да и работы в ее хозяйстве хватало, летом любой на вес золота был. Отпустила б она девчонок осенью? Может быть, да, а может быть, и нет, что теперь гадать?
Никто и не заметил, как Любима оказалась на корме, ближе к Ярилу. Сидела рядом, иногда оборачивалась, смеясь, а у бедного парня от того смеха заходилось сердце.
Всё темнее становилось на реке, опускались сумерки. Впрочем, было еще не так темно, чтоб уж совсем невозможно плыть, скорее, не темно, а темновато, как бывает в тот час, когда кто-то уже зажег свечи, а кто-то еще нет, но постепенно свечей становится всё больше, и вот они уже притянули настоящую ночную тьму.
– Ладья! – крикнула вдруг Ладислава, да Ярил и сам уже рассмотрел выплывшее из-за излучины реки темное громадное тело. Ладья шла под парусом, видно, ветер был попутный, и, огибая камни, вдруг резко пошла к берегу, да так быстро, что Ярил едва успел повернуть лодку. Так и уперлись носом в высокий борт судна. Хорошо хоть так, могло случиться и хуже.
– Кормщик, так твою разэтак! – заругался Зевота. – Спишь, что ли, песий ты сын?
– Ладно те лаяться-то, – лениво отмахнулся кормщик – высокий сутулый мужик с окладистой, давно не чесанной бородой. – Ну, виноват, не заметил. Так ведь попробуй заметь вас! – Он склонился к лодке. – Ого, тут и девицы. Чтой-то вы больно мокрые. Угостить, что ли, вас ромейским вином? А и правда, лезьте на ладью.
– Некогда нам по твоим ладьям лазать, – хмуро отозвался Ярил, не замечая, что, услыхав его голос, метнулась от мачты на корму, к воинам, чья-то шустрая тень. – Хошь угостить – давай сюда кувшинец.
– Ай!!! – неожиданно взвизгнула Речка. Лодку качнуло и сильно прижало к ладье.
Еще б не прижало, когда трое воинов, незаметно подобравшись за бортами, прихватили лодчонку баграми.
– В реку! – запоздало крикнул Ярил, да и сам нырнуть уже не успел. Просвистев в воздухе, с ладьи полетели арканы.
– Винца, говоришь, тебе? – нехорошо засмеялся мужик, весь словно бы прилизанный, масляный, с крупной бородавкой на левой щеке. – Изволь, друже Яриле!
Ярил вздрогнул и застонал, поскольку, к ужасу своему, узнал в наклонившемся к нему мужике Ильмана Карася, лиходея с далекой Ладоги.
Откуда он тут взялся?
Оттуда...
Глава 13
ДОРОГИ И ПУТНИКИ
Сентябрь 863 г. Древлянская земля – радимичи
Сентябрь – хозяин хмурый:
Приспели времена,
Походкою понурой
В обувке жесткой, бурой
Уходят семена.
Элизабет Ланггессер. «Уход семян»
Дорога, местами превращавшаяся в узкую, почти непроходимую тропу, змеилась вдоль оврагов, взбиралась на заросшие густым еловым лесом холмы и ныряла в распадки, чтобы снова рвануться вверх, через колючие кусты, через сгнившие деревья, через сухостой, через буйные – в человеческий рост – заросли папоротников. Небо хмурилось, дождило, хоть иногда и показывалось солнышко, высвечивая голубую полоску неба, сиреневые тучи, облака, похожие на снежные комья. На болотах курлыкали журавли, поднимались стаями в небо и медленно тянулись к югу. Осень...
Месяц хмурень стоял не поймешь какой – то дожди, то жара почти что летняя. Бывало, день-два дождь, потом – вёдро, а случалось, дождь лил с утра, а к обеду рассупонивалось, уползали тучи и вновь светило солнце, чтобы к вечеру смениться дождем. Непонятная была погода.
Никифор помолил Господа о солнышке и, подбросив в потухающий костер сучьев, оглянулся на спящих парней – монахов будущей обители, что пробирались сейчас дремучими лесами на север, к Десне-реке. Именно там и замыслено было основать монастырь в честь Святого Пантелеймона – тот с давних пор считался покровителем рода Мефодия, и Никифор перечить не стал – Пантелеймон так Пантелеймон.
Будущие чернецы – числом десяток без одного – на чернецов не походили вовсе. Неотесанные, буйные, драчливые, они подчинялись только проводнику – дюжему, давно не стриженному мужику с руками как грабли и черными глубоко посаженными глазами, зыркавшими из-под кустистых бровей. Звали его Авдеем, и – не считая самого Никифора – он был единственным, кто хоть как-то упоминал Господа, правда, обычно – богохульствуя. Парни – уже не отроки, но еще и не мужи – не молились вовсе, по крайней мере, Никифор не слышал их молитв за всё время пути.
А шли они уже недели две, не меньше. Сначала – по правому берегу Днепра, потом, у развилки с Десной переправились и пошли на север, сперва черниговской дорогой, широкой да многолюдной, а после того, как та повернула налево, – лесной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41