Подбежал к застывшему на пороге парню, заглянул в глаза и неожиданно напомнил: – Ты говорил – очень странно то, что Харинтий Гусь не продал ромеям отроков, так?
– Ну, так.
– А почему это для тебя странно?
– Ну... – Зевота задумался, пощелкал пальцами, видно, не сразу сообразил, как лучше сказать. – Ведаете ль, Харинтий Гусь – ушлый, как леший. И тут вдруг отказывается от мзды. Ни с того ни с сего. Ведь отроков-то он, знамо дело, не на базаре купил – украл, похитил, с чего б от них побыстрей не избавиться, ведь у них поди и родичи есть, на худой конец – боярин, если те челядины аль холопи? А Харинтий, вишь, их не продал. Значит – кто-то может предложить больше. И куда как больше! Вот только кто – не знаю.
– Узнай, – коротко приказал Хельги, и Ярил Зевота покинул гостиный двор. В душе его давно уже поселился страх.
Нет, Ярил, ничуть не страшась, сразился бы с любым человеком, именно – с человеком, а не с колдуном, каковыми он, ничтоже сумняшеся, считал Хельги... и того неизвестного, что приказывал Истоме и Карасю.
Лето выдалось сухое, жаркое, стоял уже июль – червень, или страдник, – вокруг Киева колосились поля, а тихими вечерами девки с Подола выходили смотреть на месяц – казалось, будто он, прячась за облака, меняет цвет с золотистого на серебряный, словно бы играет, а это хорошая примета, недаром говорят – «месяц играет – урожай обещает». Весь день, с раннего утра, крестьяне и свободные – «люди», и почти свободные – смерды, и попавшие в боярскую кабалу – закупы и рядовичи, работали в поле. Работали все – и мужики, и бабы, а как же, ведь в страдник на дворе пусто, да в поле густо, а известно, что в это время не топор да охота мужика кормят, а работа. То и про баб сказано – «плясала бы баба, плясала, да макушка лета настала». Ну да попляшут еще, потешатся, Перунов день впереди, а за три дня до него молились о дожде.
Ладислава проснулась первой – едва светало, и запертые в амбаре девушки еще спали, подложив под себя прошлогоднюю слежавшуюся солому. Рыжая Речка, дочка бондаря, словно малое дите, крепко прижалась к Любиме, чьи волосы цвета воронова крыла в беспорядке разметались по земляному полу. Рядом с ними, в углу, спали еще две девушки – Малуша и Добронрава, недавно похищенные в древлянской земле.
Древляне жили отсюда не так и далеко, за лесом. Впрочем, тут везде был лес. Деревья росли густо – березы, осины и липы перемежались с сумрачными елями, высокими корявыми соснами и рощицами могучих дубов – деревьев Перуна. Сквозь щель в дверях в амбар проникал дрожащий утренний свет. Ладислава встала и, подойдя к двери, припала к щели, чувствуя, как земляной пол холодит босые ноги. Сквозь щель видны были кусок частокола, высокий, не перепрыгнешь, и башня, замаскированная сосновыми ветками. Несколько жилых изб находились с другой стороны амбара, похоже, что там уже встали, – резко потянуло дымом. Оттуда же донеслось звяканье железа, должно быть, это кузня. Проснулась Любима, потянулась, осмотрелась вокруг, непонимающе хлопая ресницами, села, подтянув под себя ноги, и тяжко вздохнула, погладив по рыжей голове всё еще спящую Речку. Девушки-древлянки – Добронрава с Малушей – тоже еще спали. Обе они были постарше остальных года на три, помощнее, настоящие деревенские женщины, привыкшие к тяжелой крестьянской работе. Интересно, зачем их всех похитили? С целью выкупа? Может быть, но тогда зачем увозить так далеко? Можно было б спрятать и поближе к Киеву, мест вокруг хватало. Может, похитители заранее сговорились с купцами-работорговцами и теперь их поджидали? Пожалуй, что так... А если так, то – по крайней мере пока – девушкам ничего не грозило. Ладислава улыбнулась, села рядом с Любимой, утешила. Та повеселела, растолкала Речку, смешную, конопатую, рыжую, словно восходящее солнышко:
– Вставай, Реченька, просыпайся, милая! – Речка встрепенулась:
– А что, уже кушать скоро?
– Вот уж про то не ведаем.
– И долго мы еще тут сидеть будем?
– И про это не скажем.
Где-то за амбаром вдруг залаял пес. Надрывно, злобно, словно почуял близкого волка.
– Вот, и собака здесь, – погрустнела Речка. – Пожалуй, и не убежишь, не выберешься.
– Убежать? – Ладислава покачала головой. Эта идея пока не приходила ей в голову – да и не было такой возможности. Вот если б их из амбара выпустили на прогулку, там, или по естественной надобности, вот тогда... Хотя, конечно, стеречь и тогда будут.
Снаружи послышались чьи-то тяжелые шаги. Скрипнул засов, дверь отворилась, и Ладислава вздрогнула, увидев старого своего знакомца Истому Мозгляка в сопровождении двух окольчуженных воинов с мечами и короткими копьями. В руках у Мозгляка был кнут.
– Выходите, – исподлобья оглядев девушек, бросил Истома. – Да по одной, не торопясь. – Сначала ты. Он указал на Любиму.
Девушка испуганно попятилась.
– Да не боись, не обидим, – ухмыльнулся он и шутливо хлопнул кнутом Любиму. Та вскрикнула – не от боли, от неожиданности. Воины обидно засмеялись.
– Вот ржут, жеребцы, – вцепившись в руку Ладиславы, жалобно прошептала Речка. – Зачем они ее увели, а?
Глава 5
ПРОДОЛЖЕНИЕ
– Не знаю, – покачала головой Ладислава, предполагая лишь самое худшее. Малуша с Добронравои заплакали, – видно, им еще не приходилось попадать в подобные переделки, чего нельзя было сказать о Ладиславе, кое к чему привыкшей за последний год. – Не плачьте. Может быть, ее скоро приведут, – сказала она и оказалась права.
Снаружи снова раздались шаги, послышался смех воинов. Дверь распахнулась, и в амбар втолкнули Любиму, скованную по рукам новенькой звенящей цепью. Так вот зачем ее забирали! Видно, за амбаром и вправду кузница.
Следующей увели Ладиславу. По знаку воинов она вышла из амбара и на миг закрыла глаза – двор оказался залит ярким солнечным светом. Желтое жаркое солнце пожаром пылало на толстых бревнах частокола, золотило солому крыш, теплыми зайчиками отражалось в колодце. День начинался чудный – солнечный, синий, теплый, с клейким запахом сосновой смолы и тихим ласковым ветерком, пахнущим медом. Казалось, уж в такой хороший день ну никак не может случиться ничего плохого, только хорошее, счастливое, веселое, как и сам день.
Следуя за воинами, Ладислава вошла в кузню. Кузнец – угрюмый узкоглазый мужик с опаленной искрами бородищей – завел руки девушки за спину, надел на запястья холодные наручья и, ловко соединив их железными шипами, сковал прочной цепью. Вся операция заняла один миг, – видно, кузнец был настоящим мастером своего дела. Не успела Ладислава опомниться, как ее, уже скованную, грубо вытолкнули из кузни и повели обратно. Девушка едва успела рассмотреть амбары, избы, двор, зачем-то изрытый ямами...
Вот из крайней избы выбежали светловолосые отроки, выстроились в ряд, понукаемые молодым варягом в красном плаще – к ужасу своему, Ладислава узнала Лейва Копытную Лужу, которого, правда, она мельком видела и во время похищения, но решила, что показалось. Лейв прохаживался перед строем, гордый и напыщенный, словно петух. Обозвал нехорошим словом кого-то из отроков, кого-то пнул в бок, кого-то ударил в морду, да так, что несчастный пацан, зажимая окровавленный подбородок, повалился, словно сноп, наземь.
Странные были отроки – еще совсем дети, но уже какие-то смурные, угрюмые, с лицами, словно у маленьких старичков. Странные...
Подойдя к амбару, Ладислава обернулась к ним, но один из стражников грубо схватил ее за волосы и втолкнул внутрь. Пролетев несколько локтей, девушка упала, ударившись головой о стену, и заплакала от обиды и боли. Любима бросилась к ней с утешеньем, воины увели в кузницу Речку. Вскоре все узницы были скованы и, сидя на старой соломе, гадали о своей участи.
А в самой большой избе в это время завтракали кашей с медом Истома Мозгляк и Лейв Копытная Лужа. В лучших своих одеждах, умытые, словно ждали кого-то.
– Усмотрят ли стражи? – оторвался от каши Истома.
– Усмотрят, – заверил варяг. – Дадут знак на башню. Успеем, встретим. Готово ли капище?
– А чего там готовить-то? – ответил Истома. – Дуб стоит, как стоял, ножи приготовлены. Как бы только чужие волхвы не пришли – могут, Перунов день сегодня.
– Не пройдут, я выставил стражу – самых лучших отроков. Уж они не пропустят, живо лишат живота любого чужака, – не выдержав, похвастался Лейв.
– Так отроков князь велит собрать всех, – осторожно заметил Истома.
– Велит – соберем. Успеем.
– Ну, смотри. Ты ведь за воинов отвечаешь.
– Я-то – за воинов, а вот за жертвы – ты. – Варяг прищурил свои и без того узкие глаза. – Готовы ли?
– Готовы, – кивнув, хохотнул Истома.
– Что – всех девок в жертву? А если князь...
– Да не всех. Девственниц оставим, как князь и велел. Есть там две древлянки... – С глумливой усмешкой, Истома взглянул на напарника. – Те, похоже, давно замужем... Вот их. А прежде – сюда. А?
– А успеем? – Лейв боязливо повел плечами. – Ну как князь слишком быстро приедет? Лучше побережемся.
– Ну, как хочешь, – пожал плечами Истома, про себя ухмыляясь. Знал – не особо-то нужны Лейву женщины, верный слуга Грюм частенько водил по ночам в его избу вновь прибывших отроков.
– Послушай-ка, друже Истома, – зачем-то оглянувшись, понизил голос варяг. – А давай и эту, златовласую, в жертву! Не нравится она мне.
– Не нравится? А по мне – так красивая девка, такую и употребить не стыдно.
– Так и употреби! Прямо сейчас. А потом – в жертву. – Лейв аж затрясся весь. – Уж слишком давно она нас знает и – ты заметил? – прямо-таки не отстает от нас, всё время на нашем пути – уж не дело ли это богов? – Варяг задрожал.
– Наш князь – сам бог! – зловеще сказал Истома. – И он приказал, чтобы все пойманные девки были красивы и девственны. А ты кого словил? Рыжую да щербатую да двух древлянских кобыл, на которых только пахать можно?
Лейв со страхом попятился:
– Да наловим еще.
– Наловим... – пробормотал себе под нос Истома. – Оно, конечно, наловим... А вот насчет златовласки... А и правда – употребить? Раньше-то можно было, да вот Лейв этот, неизвестно же, как он отнесется? Может, снаушничает князю. А сейчас вот сам предложил. Раз предложил – пускай сам и приведет, оно безопасней. Ну, Лейв, уговорил, – сказал он громко. – Вели-ка Грюму, пусть тащит сюда златовласую. Употребим, по твоему совету.
Лейв высунулся в дверь:
– Эй, Грюм!
Лысый возник, словно из-под земли. Выслушав приказание, подобострастно кивнул и бросился исполнять. Взяв с собой воинов, вошел в амбар, вытащил во двор Ладиславу, огладив руками по всему телу, – эх, хороша девка, такую б и самому...
Изловчившись, Ладислава укусила слугу за руку. Тот завыл и отвесил девушке увесистую пощечину, такую сильную, что от удара Ладислава, вскрикнув, упала на землю. На губах ее выступила кровь.
– Вставай, тварь! – Грюм пнул ее ногой в живот. Не сильно пнул, чтоб не убить, но всё же удар был хорош. Ладислава со стоном изогнулась, притянув к животу ноги. Об одном она сейчас молила – о милости богов. Молила Рода с Рожаницами, Ладу, Велеса-Ящера...
Сидит-сидит Яша
Под ракитовым кустом.
Грызет-грызет Яша
Орешки каленые,
Милою даренные.
Встань, помоги, Яша!
Встань, помоги, Яша! –
глотая слезы, шептала несчастная девушка.
И вот, видно, помог Велес-Ящер. Смиловался.
Снова замахнулся Грюм, чтобы ударить, но тут страж с башни закричал что-то. Вздрогнув, прислушался Грюм, приложив ладонь к уху.
– Едут! – кричал стражник. – Едут.
– В амбар гадину! – распорядился Грюм, сам же бросился в избу: – Едут!
– Едут? – Истома и Лейв разом вскочили с лавки. – Ну, едут, так едут. Стройте отроков.
В высоком шлеме князя отражалось солнце. Алый плащ его ниспадал на круп вороного жеребца, хрипящего и покрытого пеной, конь переступал ногами – позвякивали кольца кольчуги. Внешний вид князя Дирмунда, на первый взгляд, был абсолютно не княжеским. Некрасивый, тощий, сутулый, бледный, как поганка, с жиденькой рыжеватой бороденкой, куцыми усиками и длинным висловатым носом, похожим на огурец, князь не производил особого впечатления на тех, кто не видел его глаз – черных, неистовых, грозных! Похоже, в глазах-то и была вся его сила. Никто не мог выдержать княжеского взгляда, казалось прожигавшего насквозь. Вот и отроки, вздрогнув, попятились под пылающим оком Дирмунда.
– Стоять, – сквозь зубы приказал он, и те застыли, словно вырезанные из священного дуба идолы. Затем – по знаку Лейва – разом упали на колени с криком:
– Слава великому князю!
– Молодец. – Обернувшись, Дирмунд похвалил Лейва, затем перевел строгий взгляд на Истому: – Теперь показывай девок!
– Прошу, княже, к амбару.
– К амбару? – ощерился Дирмунд. – Что ж, я не гордый. Могу и в амбар войти. – Он спешился, бросив поводья подскочившему Грюму: – Открывай!
Распахнулись со скрипом дверные стойки. Войдя, Дирмунд обвел притихших девушек подозрительным взглядом.
– Ну, те две ничего, – кивнув на Ладиславу с Любимой, молвил он по-норвежски. – Та, рыжая, тоже, пожалуй, сойдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Ну, так.
– А почему это для тебя странно?
– Ну... – Зевота задумался, пощелкал пальцами, видно, не сразу сообразил, как лучше сказать. – Ведаете ль, Харинтий Гусь – ушлый, как леший. И тут вдруг отказывается от мзды. Ни с того ни с сего. Ведь отроков-то он, знамо дело, не на базаре купил – украл, похитил, с чего б от них побыстрей не избавиться, ведь у них поди и родичи есть, на худой конец – боярин, если те челядины аль холопи? А Харинтий, вишь, их не продал. Значит – кто-то может предложить больше. И куда как больше! Вот только кто – не знаю.
– Узнай, – коротко приказал Хельги, и Ярил Зевота покинул гостиный двор. В душе его давно уже поселился страх.
Нет, Ярил, ничуть не страшась, сразился бы с любым человеком, именно – с человеком, а не с колдуном, каковыми он, ничтоже сумняшеся, считал Хельги... и того неизвестного, что приказывал Истоме и Карасю.
Лето выдалось сухое, жаркое, стоял уже июль – червень, или страдник, – вокруг Киева колосились поля, а тихими вечерами девки с Подола выходили смотреть на месяц – казалось, будто он, прячась за облака, меняет цвет с золотистого на серебряный, словно бы играет, а это хорошая примета, недаром говорят – «месяц играет – урожай обещает». Весь день, с раннего утра, крестьяне и свободные – «люди», и почти свободные – смерды, и попавшие в боярскую кабалу – закупы и рядовичи, работали в поле. Работали все – и мужики, и бабы, а как же, ведь в страдник на дворе пусто, да в поле густо, а известно, что в это время не топор да охота мужика кормят, а работа. То и про баб сказано – «плясала бы баба, плясала, да макушка лета настала». Ну да попляшут еще, потешатся, Перунов день впереди, а за три дня до него молились о дожде.
Ладислава проснулась первой – едва светало, и запертые в амбаре девушки еще спали, подложив под себя прошлогоднюю слежавшуюся солому. Рыжая Речка, дочка бондаря, словно малое дите, крепко прижалась к Любиме, чьи волосы цвета воронова крыла в беспорядке разметались по земляному полу. Рядом с ними, в углу, спали еще две девушки – Малуша и Добронрава, недавно похищенные в древлянской земле.
Древляне жили отсюда не так и далеко, за лесом. Впрочем, тут везде был лес. Деревья росли густо – березы, осины и липы перемежались с сумрачными елями, высокими корявыми соснами и рощицами могучих дубов – деревьев Перуна. Сквозь щель в дверях в амбар проникал дрожащий утренний свет. Ладислава встала и, подойдя к двери, припала к щели, чувствуя, как земляной пол холодит босые ноги. Сквозь щель видны были кусок частокола, высокий, не перепрыгнешь, и башня, замаскированная сосновыми ветками. Несколько жилых изб находились с другой стороны амбара, похоже, что там уже встали, – резко потянуло дымом. Оттуда же донеслось звяканье железа, должно быть, это кузня. Проснулась Любима, потянулась, осмотрелась вокруг, непонимающе хлопая ресницами, села, подтянув под себя ноги, и тяжко вздохнула, погладив по рыжей голове всё еще спящую Речку. Девушки-древлянки – Добронрава с Малушей – тоже еще спали. Обе они были постарше остальных года на три, помощнее, настоящие деревенские женщины, привыкшие к тяжелой крестьянской работе. Интересно, зачем их всех похитили? С целью выкупа? Может быть, но тогда зачем увозить так далеко? Можно было б спрятать и поближе к Киеву, мест вокруг хватало. Может, похитители заранее сговорились с купцами-работорговцами и теперь их поджидали? Пожалуй, что так... А если так, то – по крайней мере пока – девушкам ничего не грозило. Ладислава улыбнулась, села рядом с Любимой, утешила. Та повеселела, растолкала Речку, смешную, конопатую, рыжую, словно восходящее солнышко:
– Вставай, Реченька, просыпайся, милая! – Речка встрепенулась:
– А что, уже кушать скоро?
– Вот уж про то не ведаем.
– И долго мы еще тут сидеть будем?
– И про это не скажем.
Где-то за амбаром вдруг залаял пес. Надрывно, злобно, словно почуял близкого волка.
– Вот, и собака здесь, – погрустнела Речка. – Пожалуй, и не убежишь, не выберешься.
– Убежать? – Ладислава покачала головой. Эта идея пока не приходила ей в голову – да и не было такой возможности. Вот если б их из амбара выпустили на прогулку, там, или по естественной надобности, вот тогда... Хотя, конечно, стеречь и тогда будут.
Снаружи послышались чьи-то тяжелые шаги. Скрипнул засов, дверь отворилась, и Ладислава вздрогнула, увидев старого своего знакомца Истому Мозгляка в сопровождении двух окольчуженных воинов с мечами и короткими копьями. В руках у Мозгляка был кнут.
– Выходите, – исподлобья оглядев девушек, бросил Истома. – Да по одной, не торопясь. – Сначала ты. Он указал на Любиму.
Девушка испуганно попятилась.
– Да не боись, не обидим, – ухмыльнулся он и шутливо хлопнул кнутом Любиму. Та вскрикнула – не от боли, от неожиданности. Воины обидно засмеялись.
– Вот ржут, жеребцы, – вцепившись в руку Ладиславы, жалобно прошептала Речка. – Зачем они ее увели, а?
Глава 5
ПРОДОЛЖЕНИЕ
– Не знаю, – покачала головой Ладислава, предполагая лишь самое худшее. Малуша с Добронравои заплакали, – видно, им еще не приходилось попадать в подобные переделки, чего нельзя было сказать о Ладиславе, кое к чему привыкшей за последний год. – Не плачьте. Может быть, ее скоро приведут, – сказала она и оказалась права.
Снаружи снова раздались шаги, послышался смех воинов. Дверь распахнулась, и в амбар втолкнули Любиму, скованную по рукам новенькой звенящей цепью. Так вот зачем ее забирали! Видно, за амбаром и вправду кузница.
Следующей увели Ладиславу. По знаку воинов она вышла из амбара и на миг закрыла глаза – двор оказался залит ярким солнечным светом. Желтое жаркое солнце пожаром пылало на толстых бревнах частокола, золотило солому крыш, теплыми зайчиками отражалось в колодце. День начинался чудный – солнечный, синий, теплый, с клейким запахом сосновой смолы и тихим ласковым ветерком, пахнущим медом. Казалось, уж в такой хороший день ну никак не может случиться ничего плохого, только хорошее, счастливое, веселое, как и сам день.
Следуя за воинами, Ладислава вошла в кузню. Кузнец – угрюмый узкоглазый мужик с опаленной искрами бородищей – завел руки девушки за спину, надел на запястья холодные наручья и, ловко соединив их железными шипами, сковал прочной цепью. Вся операция заняла один миг, – видно, кузнец был настоящим мастером своего дела. Не успела Ладислава опомниться, как ее, уже скованную, грубо вытолкнули из кузни и повели обратно. Девушка едва успела рассмотреть амбары, избы, двор, зачем-то изрытый ямами...
Вот из крайней избы выбежали светловолосые отроки, выстроились в ряд, понукаемые молодым варягом в красном плаще – к ужасу своему, Ладислава узнала Лейва Копытную Лужу, которого, правда, она мельком видела и во время похищения, но решила, что показалось. Лейв прохаживался перед строем, гордый и напыщенный, словно петух. Обозвал нехорошим словом кого-то из отроков, кого-то пнул в бок, кого-то ударил в морду, да так, что несчастный пацан, зажимая окровавленный подбородок, повалился, словно сноп, наземь.
Странные были отроки – еще совсем дети, но уже какие-то смурные, угрюмые, с лицами, словно у маленьких старичков. Странные...
Подойдя к амбару, Ладислава обернулась к ним, но один из стражников грубо схватил ее за волосы и втолкнул внутрь. Пролетев несколько локтей, девушка упала, ударившись головой о стену, и заплакала от обиды и боли. Любима бросилась к ней с утешеньем, воины увели в кузницу Речку. Вскоре все узницы были скованы и, сидя на старой соломе, гадали о своей участи.
А в самой большой избе в это время завтракали кашей с медом Истома Мозгляк и Лейв Копытная Лужа. В лучших своих одеждах, умытые, словно ждали кого-то.
– Усмотрят ли стражи? – оторвался от каши Истома.
– Усмотрят, – заверил варяг. – Дадут знак на башню. Успеем, встретим. Готово ли капище?
– А чего там готовить-то? – ответил Истома. – Дуб стоит, как стоял, ножи приготовлены. Как бы только чужие волхвы не пришли – могут, Перунов день сегодня.
– Не пройдут, я выставил стражу – самых лучших отроков. Уж они не пропустят, живо лишат живота любого чужака, – не выдержав, похвастался Лейв.
– Так отроков князь велит собрать всех, – осторожно заметил Истома.
– Велит – соберем. Успеем.
– Ну, смотри. Ты ведь за воинов отвечаешь.
– Я-то – за воинов, а вот за жертвы – ты. – Варяг прищурил свои и без того узкие глаза. – Готовы ли?
– Готовы, – кивнув, хохотнул Истома.
– Что – всех девок в жертву? А если князь...
– Да не всех. Девственниц оставим, как князь и велел. Есть там две древлянки... – С глумливой усмешкой, Истома взглянул на напарника. – Те, похоже, давно замужем... Вот их. А прежде – сюда. А?
– А успеем? – Лейв боязливо повел плечами. – Ну как князь слишком быстро приедет? Лучше побережемся.
– Ну, как хочешь, – пожал плечами Истома, про себя ухмыляясь. Знал – не особо-то нужны Лейву женщины, верный слуга Грюм частенько водил по ночам в его избу вновь прибывших отроков.
– Послушай-ка, друже Истома, – зачем-то оглянувшись, понизил голос варяг. – А давай и эту, златовласую, в жертву! Не нравится она мне.
– Не нравится? А по мне – так красивая девка, такую и употребить не стыдно.
– Так и употреби! Прямо сейчас. А потом – в жертву. – Лейв аж затрясся весь. – Уж слишком давно она нас знает и – ты заметил? – прямо-таки не отстает от нас, всё время на нашем пути – уж не дело ли это богов? – Варяг задрожал.
– Наш князь – сам бог! – зловеще сказал Истома. – И он приказал, чтобы все пойманные девки были красивы и девственны. А ты кого словил? Рыжую да щербатую да двух древлянских кобыл, на которых только пахать можно?
Лейв со страхом попятился:
– Да наловим еще.
– Наловим... – пробормотал себе под нос Истома. – Оно, конечно, наловим... А вот насчет златовласки... А и правда – употребить? Раньше-то можно было, да вот Лейв этот, неизвестно же, как он отнесется? Может, снаушничает князю. А сейчас вот сам предложил. Раз предложил – пускай сам и приведет, оно безопасней. Ну, Лейв, уговорил, – сказал он громко. – Вели-ка Грюму, пусть тащит сюда златовласую. Употребим, по твоему совету.
Лейв высунулся в дверь:
– Эй, Грюм!
Лысый возник, словно из-под земли. Выслушав приказание, подобострастно кивнул и бросился исполнять. Взяв с собой воинов, вошел в амбар, вытащил во двор Ладиславу, огладив руками по всему телу, – эх, хороша девка, такую б и самому...
Изловчившись, Ладислава укусила слугу за руку. Тот завыл и отвесил девушке увесистую пощечину, такую сильную, что от удара Ладислава, вскрикнув, упала на землю. На губах ее выступила кровь.
– Вставай, тварь! – Грюм пнул ее ногой в живот. Не сильно пнул, чтоб не убить, но всё же удар был хорош. Ладислава со стоном изогнулась, притянув к животу ноги. Об одном она сейчас молила – о милости богов. Молила Рода с Рожаницами, Ладу, Велеса-Ящера...
Сидит-сидит Яша
Под ракитовым кустом.
Грызет-грызет Яша
Орешки каленые,
Милою даренные.
Встань, помоги, Яша!
Встань, помоги, Яша! –
глотая слезы, шептала несчастная девушка.
И вот, видно, помог Велес-Ящер. Смиловался.
Снова замахнулся Грюм, чтобы ударить, но тут страж с башни закричал что-то. Вздрогнув, прислушался Грюм, приложив ладонь к уху.
– Едут! – кричал стражник. – Едут.
– В амбар гадину! – распорядился Грюм, сам же бросился в избу: – Едут!
– Едут? – Истома и Лейв разом вскочили с лавки. – Ну, едут, так едут. Стройте отроков.
В высоком шлеме князя отражалось солнце. Алый плащ его ниспадал на круп вороного жеребца, хрипящего и покрытого пеной, конь переступал ногами – позвякивали кольца кольчуги. Внешний вид князя Дирмунда, на первый взгляд, был абсолютно не княжеским. Некрасивый, тощий, сутулый, бледный, как поганка, с жиденькой рыжеватой бороденкой, куцыми усиками и длинным висловатым носом, похожим на огурец, князь не производил особого впечатления на тех, кто не видел его глаз – черных, неистовых, грозных! Похоже, в глазах-то и была вся его сила. Никто не мог выдержать княжеского взгляда, казалось прожигавшего насквозь. Вот и отроки, вздрогнув, попятились под пылающим оком Дирмунда.
– Стоять, – сквозь зубы приказал он, и те застыли, словно вырезанные из священного дуба идолы. Затем – по знаку Лейва – разом упали на колени с криком:
– Слава великому князю!
– Молодец. – Обернувшись, Дирмунд похвалил Лейва, затем перевел строгий взгляд на Истому: – Теперь показывай девок!
– Прошу, княже, к амбару.
– К амбару? – ощерился Дирмунд. – Что ж, я не гордый. Могу и в амбар войти. – Он спешился, бросив поводья подскочившему Грюму: – Открывай!
Распахнулись со скрипом дверные стойки. Войдя, Дирмунд обвел притихших девушек подозрительным взглядом.
– Ну, те две ничего, – кивнув на Ладиславу с Любимой, молвил он по-норвежски. – Та, рыжая, тоже, пожалуй, сойдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41