Фаэтон не мог дышать. У него возникло ощущение, словно захлопнулась крышка гроба. Где бы он ни был, куда бы он ни шел, над всей вселенной нависла душная темнота, огромная, как небо, словно все звезды исчезли, а Солнце превратилось в сингулярность, и эта сингулярность поглотила весь свет, превратив его в ничто.
Он знал теорию, описывающую внутреннюю структуру сингулярности. Внутри нее гравитация такова, что ни один лучик света, ни один звук не могут из нее вырваться. Неважно, насколько велико пространство внутри нее, ровный горизонт образует абсолютную границу, делающую невозможной любую попытку вырваться наружу. Звезды можно видеть, их свет проникает внутрь черной дыры, но все попытки вырваться из нее потребуют затрат бесконечного количества энергии и ни к чему не приведут.
Теоретики также заявляли, что внутри черные дыры иррациональны, все математические константы, описывающие реальность, там не действуют.
Раньше Фаэтон никак не мог себе представить, на что это может быть похоже. Сейчас он понял.
Фаэтон смахнул слезы, которые, к своему стыду, обнаружил на своих щеках.
– Радамант, в чем заключаются четыре стадии скорби?
– Для Основных нейроформ это самоотречение, ярость, переговоры, смирение. У чародеев инстинкты действуют иначе, инвариантные вовсе не скорбят.
– Я помню еще одно событие… Это как ночной кошмар – мысли мои все еще затуманены. Я тогда жил на борту «Феникса Побеждающего», я должен был улететь меньше чем через месяц. Я был так близок к исполнению желаний. Но тут пришло сообщение от последнего парциала моей жены о том, что жена моя сделала с собой. Я вошел в состояние симуляции, в которой я думал, что она еще жива, и полетел от Меркурия к Земле. Симуляция закончилась в прошлом декабре, когда я высадился на Земле на территории Вечерней Звезды. И только тогда я прочувствовал весь ужас и всю боль жизни без нее. Без той женщины, которую я собирался покинуть ради звезд! Тогда я сделал для себя аварийную личность, которая во всем мне соответствовала, но была чужда колебаний, чувства вины, страха и сомнений, и бросился к мавзолею, где лежало тело Дафны.
Фаэтон порывисто вздохнул и горько усмехнулся.
– Ха! Софотек Вечерней Звезды, наверное, считает меня сейчас полным идиотом! Я приводил те же доводы сегодня утром, что и в прошлом декабре. Я тогда был в физическом виде и в моих доспехах, ничто не могло меня остановить. Я отшвыривал всех, кто пытался меня остановить. Я взломал гроб Дафны и запустил сборщиков, чтобы восстановить ее нервную систему и вытащить ее из мертвого сна. Но тело оказалось пустым, они загрузили ее разум в память поместья Вечерней Звезды, они подменили весь мавзолей, сделали его из синтетики, псевдоматерии и голограмм. Вечерняя Звезда, таким образом, помешала мне совершить кое-что пострашнее, чем попытка преступления и незначительный ущерб имуществу.
Я разозлился тогда по-настоящему и разнес весь мавзолей в клочья. Двигатели, установленные в руках и ногах моего костюма, усиливают физические возможности, я стал силен, как Геракл или Орландо. К тому времени прибыли два взвода констеблей на орнитоптерах, они привезли с собой облака сборщиков. Я вырывал колонны мавзолея с корнем и швырял их в констеблей. Я расшвыривал их манекены и смеялся над стрелами с парализующим веществом, которые отскакивали от моего костюма.
Им пришлось вызвать военных, чтобы усмирить меня. Помню, стена расплавилась прямо на моих глазах, и сквозь образовавшуюся дыру вошел Аткинс. Он даже не был вооружен, он не был одет, и с него капала вода из бассейна для виртуальной реальности. Его вытащили прямо из постели. Он не захватил с собой оружия. Помню, я рассмеялся, потому что мои доспехи делали меня неуязвимым, а он ухмыльнулся и поманил меня пальцем.
Когда я попытался оттолкнуть его, он наклонился и просто прикоснулся к моему плечу. По какой-то непонятной причине я полетел кубарем и шлепнулся прямо в лужу расплавленного камня, которая образовалась в том месте, где он прошел сквозь стену. Он отжал воду со своих волос и брызнул на меня. Видимо, в ней были те же наномашины, которые он использовал для разрушения камня. Когда я падал, камень был мягким, как пыль, и явно гасил трение. Встать я уже не смог – уцепиться было абсолютно не за что. Он еще раз брызнул, и наномашины принялись строить молекулы, соединяя их субъядерными силами. Весь камень превратился в одну макромолекулу, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Да, я был неуязвим, но врос в огромный камень. Неудивительно, что Аткинс презирает меня.
– Не думаю, что он презирает вас, сэр, – возразил Радамант. – Как минимум он благодарен вам за то, что у него появилась возможность потренироваться.
Фаэтон стиснул пульсирующие виски пальцами.
– Как ты сказал, какая третья стадия скорби? Переговоры? Софотек Вечерней Звезды не требовала возмещения ущерба – она была рада-радешенька, что стала жертвой попытки совершения преступления, первой за триста лет. Красные манориалы любят драматизм, так мне кажется. Они попросили у меня лишь копию моих воспоминаний о сражении.
Фаэтон вспомнил, что имя его получило дурную огласку. И не только за совершенное насилие. До тех пор, пока страсти человеческие не будут запрещены законом, люди будут подвержены нервным срывам. Многие пытались совершать преступления. Шесть-семь попыток в столетие. Дурная слава Фаэтона была вызвана его положением в обществе. Люди, которые позволяли себе вспышки ярости, обычно были либо примитивистами, либо парциалами, то есть они не располагали большими возможностями. Констебли под присмотром софотеков могли без труда остановить их прежде, чем кто-то или что-то пострадает.
Фаэтон был рожден в поместье, то есть принадлежал к элитарной части общества. Манориалы Серебристо-серой были не просто элитой, это были сливки общества. Постоянное подключение к софотекам, которые предугадывали движение мысли манориалов, помогало им разрешать проблемы задолго до того, как эти проблемы возникали. До Фаэтона ни один манориал не пытался совершить преступление. Фаэтон был первым.
В доспехах он мог легко отключиться от софотеков, при этом невозможно было отследить его мысли, а разрушительные порывы остановить полицейскими мерами. В доспехах Фаэтон мог действовать вопреки любым социальным ограничениям. Он находился в своем собственном частном мире, маленьком, но полностью ему принадлежавшем.
– Красные манориалы, возможно, и простили меня. Но вот Курии все это понравилось намного меньше. Наказанием были сорок пять минут симуляции боли, передаваемой прямо в мозг (Фаэтон поморщился от воспоминания). Но суд сократил продолжительность на пятнадцать минут, когда Фаэтон согласился стереть свою аварийную личность. Потом Курия заставила меня смотреть воспоминания констеблей, которых я унизил, при просмотре их гнев и отчаяние передавались мне. Теперь битва не выглядела такой героической.
Я с радостью принял наказание, потому что понимал, что был не прав. Курия и Вечерняя Звезда не стали торговаться со мной, зато колледж Наставников стал.
Это было дьявольское соглашение. Они поймали меня в момент слабости. Я разрушил свои воспоминания. Или я пытался совершить самоубийство?
– А сейчас, молодой хозяин? Достигли ли вы состояния покорности и раскаяния?
Фаэтон выпрямился, стер пот с лица, расправил плечи. Он глубоко вздохнул.
– Я никогда не отступлюсь. Возможно, еще не все потеряно. Если только… – Фаэтон явно был взволнован. – Может быть, я снова сам себя дурачу? Или это новый виток стадии самоотречения?
– Вы же знаете, я не могу больше читать ваш разум. Я понятия не имею, что с вами происходит. Однако в любом случае вы не должны впадать в панику или в отчаяние… а с другой стороны, не стоит питать ложные надежды.
– Прекрасно. Возможно, что-то еще можно сделать. Позвони той девушке, воплощению Дафны. Она кажется мне неплохим человеком. Попроси ее…
– Простите, сэр, но она больше не принимает вызовов, и мне запрещено их делать.
– Что?!
– Никакие службы связи или телепроекции больше не примут ваших распоряжений. Дафна Терциус оставила инструкции у своего сенешаля, чтобы звонки от вас не принимались, она опасается, что ее могут обвинить в пособничестве. Тогда и ее постигнет та же участь, что и вас.
Ему понадобилось время, чтобы обдумать все возможные последствия. Фаэтон закрыл глаза.
– Я думал, у меня будет время подготовиться, думал, будет какой-то обряд или церемония прощания.
– Обычно так и делается, все участники бойкота проводили бы вас в изгнание. Но ситуация серьезно запуталась.
– Запуталась?
– Вы не должны забывать, что сейчас по всей планете открылись шкатулки, запечатанные в соответствии с соглашением в Лакшми. Воспоминания, еще путаные, возвращаются сейчас к своим владельцам. Все каналы забиты сигналами, сэр. Все рассылают послания и вопросы друзьям и знакомым. Боюсь, вы взбудоражили весь мир.
Фаэтон сжал кулаки, однако руки его не были материальными, и здесь, на борту «Феникса Побеждающего», не было ничего, что можно было бы ударить, хотя бы только для того, чтобы выразить таким образом свои эмоции.
– Скарамуш, или Ксенофонт, или Ничто, не знаю, кто стоит за всем этим, без сомнения, воспользуются замешательством, чтобы замести следы или запустить вирус. Большая часть следов уже стерта или фальсифицирована. Они вполне могли догадаться, что, когда я открою шкатулку, все будет именно так. Но зачем? Всегда считалось, что Разум Земли достаточно умен, чтобы предвидеть подобные попытки и противодействовать им еще до того, как они будут предприняты. Их план явно строился на предположении, что это вовсе не так. У них тоже должен быть софотек, такой же умный, как Разум Земли, однако он не принадлежит к ментальности Золотой Ойкумены. Иначе они не смогли бы все это сделать. Мы можем кого-нибудь предупредить?
– Думаю, я должен сказать вам, сэр, – возразил Радамант, – что нет никаких доказательств того, что атака имела место. И у меня нет возможности убедиться, что у вас нет галлюцинаций или псевдоамнезии.
– Если Наставники еще официально не признали бойкот против меня, не можешь ли ты подсказать мне, что я еще могу сделать сам, какие контакты или услуги еще подвластны мне?
– Очевидно, Благотворительные еще не изгнали вас из мыслительного пространства их приюта. Гелий продолжает оплачивать вашу связь со мной и нашу беседу. Благотворительные оставили для вас сообщение на случай, если вы спросите, в котором говорится, что их предыдущее предложение аннулируется и отзывается. Гелий хочет последний раз поговорить с вами, прежде чем отключит вас от своих систем. Возможно, вы захотите воспользоваться случаем и забрать какие-нибудь записи у меня из вашего личного мыслительного пространства. Возьмите книги, воспоминания или личную информацию, версии своей личности, записи… все, что пожелаете.
Контуры «Феникса Побеждающего» начали исчезать, он, словно вода, вытекал сквозь разбитое окошко зала воспоминаний. Фаэтон попытался ухватиться за ближайший отражатель, за подлокотник капитанского кресла, его кресла. Но бестелесные пальцы проходили сквозь изображение.
Он по-прежнему находился в зале воспоминаний, но по команде, полученной еще в Лакшми много дней назад, включилось его личное мыслительное пространство. Тотчас вокруг него прямо в воздухе среди полок и солнечных лучей возникли кубы, окружившие Фаэтона.
На вертикальной грани одного из кубов, на кубе главной программы, находившемся рядом с головой Фаэтона, возник список его интеллектуальной собственности, которую он хотел изъять из памяти поместья.
На его лице больше не было ни печали, ни страха. Только решимость. Ему все еще было больно, но признаваться себе в этом ему не хотелось. Его лицо теперь больше напоминало лик статуи, памятник королю.
Фаэтон кивнул и сделал жест, означающий запуск программы.
Шкатулки поменьше слева и справа от Фаэтона начали открываться будто сами собой, а кубы иконок засветились зеленым цветом, что означало прием информации. Наполнившись, куб становился черным.
Многие материалы были либо слишком длинными, либо слишком сложными для того, чтобы их можно было перекачать в кубы ограниченного личного мыслительного пространства, такие файлы пришлось уничтожить. Удаление информации сопровождалось вспышкой красного света, вспышки эти становились все чаще и чаще, и вскоре вся комната осветилась красным светом, словно в ней полыхал пожар. В этом холодном бесшумном пламени Фаэтон сжигал свою прошлую жизнь.
Это были его мысли. Они хранились здесь не один век, и, вероятно, он никогда бы ими не воспользовался. Здесь были и воспоминания молодости, столь скудной на события, и сцены, повторявшиеся в других воспоминаниях. Не было смысла их хранить: они не были ни интересными, ни полезными, и он не станет скучать по ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Он знал теорию, описывающую внутреннюю структуру сингулярности. Внутри нее гравитация такова, что ни один лучик света, ни один звук не могут из нее вырваться. Неважно, насколько велико пространство внутри нее, ровный горизонт образует абсолютную границу, делающую невозможной любую попытку вырваться наружу. Звезды можно видеть, их свет проникает внутрь черной дыры, но все попытки вырваться из нее потребуют затрат бесконечного количества энергии и ни к чему не приведут.
Теоретики также заявляли, что внутри черные дыры иррациональны, все математические константы, описывающие реальность, там не действуют.
Раньше Фаэтон никак не мог себе представить, на что это может быть похоже. Сейчас он понял.
Фаэтон смахнул слезы, которые, к своему стыду, обнаружил на своих щеках.
– Радамант, в чем заключаются четыре стадии скорби?
– Для Основных нейроформ это самоотречение, ярость, переговоры, смирение. У чародеев инстинкты действуют иначе, инвариантные вовсе не скорбят.
– Я помню еще одно событие… Это как ночной кошмар – мысли мои все еще затуманены. Я тогда жил на борту «Феникса Побеждающего», я должен был улететь меньше чем через месяц. Я был так близок к исполнению желаний. Но тут пришло сообщение от последнего парциала моей жены о том, что жена моя сделала с собой. Я вошел в состояние симуляции, в которой я думал, что она еще жива, и полетел от Меркурия к Земле. Симуляция закончилась в прошлом декабре, когда я высадился на Земле на территории Вечерней Звезды. И только тогда я прочувствовал весь ужас и всю боль жизни без нее. Без той женщины, которую я собирался покинуть ради звезд! Тогда я сделал для себя аварийную личность, которая во всем мне соответствовала, но была чужда колебаний, чувства вины, страха и сомнений, и бросился к мавзолею, где лежало тело Дафны.
Фаэтон порывисто вздохнул и горько усмехнулся.
– Ха! Софотек Вечерней Звезды, наверное, считает меня сейчас полным идиотом! Я приводил те же доводы сегодня утром, что и в прошлом декабре. Я тогда был в физическом виде и в моих доспехах, ничто не могло меня остановить. Я отшвыривал всех, кто пытался меня остановить. Я взломал гроб Дафны и запустил сборщиков, чтобы восстановить ее нервную систему и вытащить ее из мертвого сна. Но тело оказалось пустым, они загрузили ее разум в память поместья Вечерней Звезды, они подменили весь мавзолей, сделали его из синтетики, псевдоматерии и голограмм. Вечерняя Звезда, таким образом, помешала мне совершить кое-что пострашнее, чем попытка преступления и незначительный ущерб имуществу.
Я разозлился тогда по-настоящему и разнес весь мавзолей в клочья. Двигатели, установленные в руках и ногах моего костюма, усиливают физические возможности, я стал силен, как Геракл или Орландо. К тому времени прибыли два взвода констеблей на орнитоптерах, они привезли с собой облака сборщиков. Я вырывал колонны мавзолея с корнем и швырял их в констеблей. Я расшвыривал их манекены и смеялся над стрелами с парализующим веществом, которые отскакивали от моего костюма.
Им пришлось вызвать военных, чтобы усмирить меня. Помню, стена расплавилась прямо на моих глазах, и сквозь образовавшуюся дыру вошел Аткинс. Он даже не был вооружен, он не был одет, и с него капала вода из бассейна для виртуальной реальности. Его вытащили прямо из постели. Он не захватил с собой оружия. Помню, я рассмеялся, потому что мои доспехи делали меня неуязвимым, а он ухмыльнулся и поманил меня пальцем.
Когда я попытался оттолкнуть его, он наклонился и просто прикоснулся к моему плечу. По какой-то непонятной причине я полетел кубарем и шлепнулся прямо в лужу расплавленного камня, которая образовалась в том месте, где он прошел сквозь стену. Он отжал воду со своих волос и брызнул на меня. Видимо, в ней были те же наномашины, которые он использовал для разрушения камня. Когда я падал, камень был мягким, как пыль, и явно гасил трение. Встать я уже не смог – уцепиться было абсолютно не за что. Он еще раз брызнул, и наномашины принялись строить молекулы, соединяя их субъядерными силами. Весь камень превратился в одну макромолекулу, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Да, я был неуязвим, но врос в огромный камень. Неудивительно, что Аткинс презирает меня.
– Не думаю, что он презирает вас, сэр, – возразил Радамант. – Как минимум он благодарен вам за то, что у него появилась возможность потренироваться.
Фаэтон стиснул пульсирующие виски пальцами.
– Как ты сказал, какая третья стадия скорби? Переговоры? Софотек Вечерней Звезды не требовала возмещения ущерба – она была рада-радешенька, что стала жертвой попытки совершения преступления, первой за триста лет. Красные манориалы любят драматизм, так мне кажется. Они попросили у меня лишь копию моих воспоминаний о сражении.
Фаэтон вспомнил, что имя его получило дурную огласку. И не только за совершенное насилие. До тех пор, пока страсти человеческие не будут запрещены законом, люди будут подвержены нервным срывам. Многие пытались совершать преступления. Шесть-семь попыток в столетие. Дурная слава Фаэтона была вызвана его положением в обществе. Люди, которые позволяли себе вспышки ярости, обычно были либо примитивистами, либо парциалами, то есть они не располагали большими возможностями. Констебли под присмотром софотеков могли без труда остановить их прежде, чем кто-то или что-то пострадает.
Фаэтон был рожден в поместье, то есть принадлежал к элитарной части общества. Манориалы Серебристо-серой были не просто элитой, это были сливки общества. Постоянное подключение к софотекам, которые предугадывали движение мысли манориалов, помогало им разрешать проблемы задолго до того, как эти проблемы возникали. До Фаэтона ни один манориал не пытался совершить преступление. Фаэтон был первым.
В доспехах он мог легко отключиться от софотеков, при этом невозможно было отследить его мысли, а разрушительные порывы остановить полицейскими мерами. В доспехах Фаэтон мог действовать вопреки любым социальным ограничениям. Он находился в своем собственном частном мире, маленьком, но полностью ему принадлежавшем.
– Красные манориалы, возможно, и простили меня. Но вот Курии все это понравилось намного меньше. Наказанием были сорок пять минут симуляции боли, передаваемой прямо в мозг (Фаэтон поморщился от воспоминания). Но суд сократил продолжительность на пятнадцать минут, когда Фаэтон согласился стереть свою аварийную личность. Потом Курия заставила меня смотреть воспоминания констеблей, которых я унизил, при просмотре их гнев и отчаяние передавались мне. Теперь битва не выглядела такой героической.
Я с радостью принял наказание, потому что понимал, что был не прав. Курия и Вечерняя Звезда не стали торговаться со мной, зато колледж Наставников стал.
Это было дьявольское соглашение. Они поймали меня в момент слабости. Я разрушил свои воспоминания. Или я пытался совершить самоубийство?
– А сейчас, молодой хозяин? Достигли ли вы состояния покорности и раскаяния?
Фаэтон выпрямился, стер пот с лица, расправил плечи. Он глубоко вздохнул.
– Я никогда не отступлюсь. Возможно, еще не все потеряно. Если только… – Фаэтон явно был взволнован. – Может быть, я снова сам себя дурачу? Или это новый виток стадии самоотречения?
– Вы же знаете, я не могу больше читать ваш разум. Я понятия не имею, что с вами происходит. Однако в любом случае вы не должны впадать в панику или в отчаяние… а с другой стороны, не стоит питать ложные надежды.
– Прекрасно. Возможно, что-то еще можно сделать. Позвони той девушке, воплощению Дафны. Она кажется мне неплохим человеком. Попроси ее…
– Простите, сэр, но она больше не принимает вызовов, и мне запрещено их делать.
– Что?!
– Никакие службы связи или телепроекции больше не примут ваших распоряжений. Дафна Терциус оставила инструкции у своего сенешаля, чтобы звонки от вас не принимались, она опасается, что ее могут обвинить в пособничестве. Тогда и ее постигнет та же участь, что и вас.
Ему понадобилось время, чтобы обдумать все возможные последствия. Фаэтон закрыл глаза.
– Я думал, у меня будет время подготовиться, думал, будет какой-то обряд или церемония прощания.
– Обычно так и делается, все участники бойкота проводили бы вас в изгнание. Но ситуация серьезно запуталась.
– Запуталась?
– Вы не должны забывать, что сейчас по всей планете открылись шкатулки, запечатанные в соответствии с соглашением в Лакшми. Воспоминания, еще путаные, возвращаются сейчас к своим владельцам. Все каналы забиты сигналами, сэр. Все рассылают послания и вопросы друзьям и знакомым. Боюсь, вы взбудоражили весь мир.
Фаэтон сжал кулаки, однако руки его не были материальными, и здесь, на борту «Феникса Побеждающего», не было ничего, что можно было бы ударить, хотя бы только для того, чтобы выразить таким образом свои эмоции.
– Скарамуш, или Ксенофонт, или Ничто, не знаю, кто стоит за всем этим, без сомнения, воспользуются замешательством, чтобы замести следы или запустить вирус. Большая часть следов уже стерта или фальсифицирована. Они вполне могли догадаться, что, когда я открою шкатулку, все будет именно так. Но зачем? Всегда считалось, что Разум Земли достаточно умен, чтобы предвидеть подобные попытки и противодействовать им еще до того, как они будут предприняты. Их план явно строился на предположении, что это вовсе не так. У них тоже должен быть софотек, такой же умный, как Разум Земли, однако он не принадлежит к ментальности Золотой Ойкумены. Иначе они не смогли бы все это сделать. Мы можем кого-нибудь предупредить?
– Думаю, я должен сказать вам, сэр, – возразил Радамант, – что нет никаких доказательств того, что атака имела место. И у меня нет возможности убедиться, что у вас нет галлюцинаций или псевдоамнезии.
– Если Наставники еще официально не признали бойкот против меня, не можешь ли ты подсказать мне, что я еще могу сделать сам, какие контакты или услуги еще подвластны мне?
– Очевидно, Благотворительные еще не изгнали вас из мыслительного пространства их приюта. Гелий продолжает оплачивать вашу связь со мной и нашу беседу. Благотворительные оставили для вас сообщение на случай, если вы спросите, в котором говорится, что их предыдущее предложение аннулируется и отзывается. Гелий хочет последний раз поговорить с вами, прежде чем отключит вас от своих систем. Возможно, вы захотите воспользоваться случаем и забрать какие-нибудь записи у меня из вашего личного мыслительного пространства. Возьмите книги, воспоминания или личную информацию, версии своей личности, записи… все, что пожелаете.
Контуры «Феникса Побеждающего» начали исчезать, он, словно вода, вытекал сквозь разбитое окошко зала воспоминаний. Фаэтон попытался ухватиться за ближайший отражатель, за подлокотник капитанского кресла, его кресла. Но бестелесные пальцы проходили сквозь изображение.
Он по-прежнему находился в зале воспоминаний, но по команде, полученной еще в Лакшми много дней назад, включилось его личное мыслительное пространство. Тотчас вокруг него прямо в воздухе среди полок и солнечных лучей возникли кубы, окружившие Фаэтона.
На вертикальной грани одного из кубов, на кубе главной программы, находившемся рядом с головой Фаэтона, возник список его интеллектуальной собственности, которую он хотел изъять из памяти поместья.
На его лице больше не было ни печали, ни страха. Только решимость. Ему все еще было больно, но признаваться себе в этом ему не хотелось. Его лицо теперь больше напоминало лик статуи, памятник королю.
Фаэтон кивнул и сделал жест, означающий запуск программы.
Шкатулки поменьше слева и справа от Фаэтона начали открываться будто сами собой, а кубы иконок засветились зеленым цветом, что означало прием информации. Наполнившись, куб становился черным.
Многие материалы были либо слишком длинными, либо слишком сложными для того, чтобы их можно было перекачать в кубы ограниченного личного мыслительного пространства, такие файлы пришлось уничтожить. Удаление информации сопровождалось вспышкой красного света, вспышки эти становились все чаще и чаще, и вскоре вся комната осветилась красным светом, словно в ней полыхал пожар. В этом холодном бесшумном пламени Фаэтон сжигал свою прошлую жизнь.
Это были его мысли. Они хранились здесь не один век, и, вероятно, он никогда бы ими не воспользовался. Здесь были и воспоминания молодости, столь скудной на события, и сцены, повторявшиеся в других воспоминаниях. Не было смысла их хранить: они не были ни интересными, ни полезными, и он не станет скучать по ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60