Мартин стоял на углу улицы и смотрел на них; он привык, что толстяк покупает одну газету, и не мог понять, что еще протянул ему старик-почтальон.
Толстый человек замер, словно ничего вокруг него больше не существовало; он был так похож на Стивена, рассматривающего свои кусты, что Мартин остановился посмотреть, что будет дальше.
Толстяк смотрел на первый лист долго, его глаза стали острыми и внимательными. Потом он перетасовал остальные листки, быстро проглядывая их. Старый газетчик наблюдал за ним с хитрой усмешкой.
Толстяк ушел не прощаясь и даже забыл на лотке свою газету.
В тот же вечер он пришел снова, с другим господином. Они вошли прямо в дом рабочего и долго о чем-то говорили.
Когда они выходили на ночную улицу, то весело улыбались.
А спустя пару недель семья рабочего уехала из квартала, а вместе с ними и старый почтальон Мартин не понимал, что с ними произошло, и спросил об этом у отца.
Тот ответил, и лицо его в тот момент было суровым и мрачным:
– Я говорил тебе, сынок, что такие нелюди, как Стивен, всегда отнимают у нас лучшее. Теперь он будет жить в роскоши и безделье, а твои отец и мать по-прежнему вынуждены откладывать каждую заработанную монету.
Толстый высокий человек оказался владельцем галереи; старик-почтальон показал ему рисунки Стивена, и толстый человек их купил.
Мартину казалось странным и диким, что недоразвитый, дебильный Стивен теперь получает огромные деньги за свою мазню – гораздо больше, чем его отец, мать и он сам, с раннего возраста начавший работать в кондитерской. Проводя дни в безделье, объедаясь сдобой и слушая сказки, Стивен стал богачом; а он, Мартин, по-прежнему ждал праздника, чтобы попробовать кекса с изюмом.
Так он понял, как устроена жизнь. Так осознал, что эльф должен бороться против тех, кто отличается от него, – против дворфов, против халфлингов, даже против людей, которые хотя внешне и похожи на эльфов, но внутри остаются такими же нелюдями, как тролли.
Вот почему Мартин стал полицейским; вот почему он боролся за порядок и чистоту на улицах.
Вот почему он ненавидел тех, кого не считал людьми.
Свет тускнел за окном и вместе с ним тускнел яркий прямоугольник на пыльном полу, прорезанный полосами жалюзи. В конце концов светлое в нем смешалось с темным, и он исчез.
Мартин Эльмерих сидел на продавленной кровати; он был совершенно один.
Крыши домов были крыты черепицей – веселой, разноцветной, какая бывает только на ярких картинках в книжках с добрыми сказками, где мудрые короли мудро правят верными подданными, принцессы всегда прекрасны, а злые волшебники терпят поражение в срок, ровно к концу повествования.
Лично я еще ни разу не встречал прекрасных принцесс, в лучшем случае попадались славненькие.
Дома здесь были маленькими и уютными, словно в самом деле сошли со страниц детской сказки; мягкие кроны деревьев спускались к ним и накрывали собой, создавая самую приятную из гармоний, на какую только способны краски пейзажа – сочетание красного, зеленого и голубого.
Люди вокруг нас радовались новому дню, словно не было вокруг ни зла, ни преступлений; и были они веселы не потому, что не догадывались о грязной изнанке жизни, просто они знали – это всего лишь изнанка, но не сама жизнь.
На улицах городка царила атмосфера праздника; сам праздник еще не наступил, но был близок, и люди готовились к нему – не только украшая улицы и площади, не только развешивая на домах гирлянды, но и откровенно радуясь.
– Признаюсь, Френки, в детстве я представлял себе Аспонику совсем другой, – заметил я, шагая по мощеной мостовой.
Стайка ребятишек пробежала мимо нас, таща за собой огромного, больше, чем трое из них вместе взятых, воздушного змея; на просторном полотне яркие краски изображали улыбающегося человечка в широкополой шляпе, а хвост у змея, сплетенный из разноцветных ленточек, был такой длинный, что волочился следом за ребятишками чуть ли не полквартала.
– Я тоже, – усмехнулась девушка. – Но меня злило, что в вестернах никогда не бывает ковбоев-женщин.
– Шерон Стоун, например, – предложил я.
– Это исключение.
Громкий звук трубы донесся из центра, с городской площади, и спустя мгновение оттуда послышалась веселая музыка. Оркестранты играли еще не совсем в лад, сбиваясь и подстраиваясь друг к другу; они готовились к скорому представлению. От этого мелодия становилась более искренней и непринужденней и не могла не вызвать улыбку на лице даже самого сумрачного человека.
Птицы копошились в кронах деревьев, перепрыгивали с ветки на ветку, вспархивали на крыши; и были здесь не только толстые голуби и непоседливые воробьи, крылатые обитатели любого города, но другие – большие и маленькие, каких можно встретить только в садах и рощах.
Оркестр играл все быстрее, все радостнее; люди в ярких одеждах поднимали над площадью праздничные транспаранты.
– В детстве ты хотела стать ковбойкой? – спросил я.
Официант вытирал столики ресторанчика под открытым небом; затейливые буквы на красной материи гласили: «Рио Гранде».
Девушка фыркнула.
– Майкл, я была маленькой, но ведь не дурой. А о чем мечтал ты?
– Ни о чем. – Я пододвинул Франсуаз плетеный стул и устроился напротив. Она задумалась.
– Ты вроде бы говорил, что я девушка твоей мечты, – сказала она наконец. – Как это понимать, ты мечтал ни о чем?
Человек шел через площадь; он шагал быстро, и было заметно, что ему непривычны и эта спешка, и пешие прогулки, и мощеная площадь провинциального городка.
Он вытягивал шею и поворачивал голову туда-сюда и в то же время не забывал хранить важный вид, словно это был портфель с важными бумагами. Такие люди всегда выглядят забавно, стоит им выйти из высоких кабинетов с кожаными креслами и лишиться забот своей секретарши.
Это их крест.
– Не знал, что гимнастику для шеи можно сочетать с бегом трусцой, – заметил я. – Видно, он кого-то разыскивает. Спасибо, мы потом сделаем заказ; мы ждем еще одного человека.
– Думаю, нас, – сказала Франсуаз. – Он смотрит куда угодно, только не в нашу сторону. И не пытайся сменить тему.
Человек остановился в четырех шагах от нас; он начинал волноваться. Он чувствовал, что заблудился и потерялся, и уже был готов немедленно мчаться в столицу страны, Гранда Аспоника, чтобы потребовать у сената ввести в пограничных районах чрезвычайное положение.
Я негромко прокашлялся, и человек повернулся ко мне так быстро, словно услышал что-то очень страшное.
– Присаживайтесь, сенатор Матиас, – приветствовал его я. – Будете что-нибудь есть?
Человек посмотрел на нас в испуге и замешательстве; он не мог понять, каким образом мы появились там, где мгновение назад он никого не видел.
Самые сложные загадки решаются проще всего.
Человек сел за стол и сгорбился. Открытое голубое небо, не сдерживаемое потолком кабинета, давило на него и заставляло чувствовать себя неуютно.
У него были серые усы – не закрученные вверх и не обвисшие, но ровные; его костюм был такого же цвета и такой же безликий, словно они поставлялись в едином комплекте.
Он не подал нам руки; такие люди никогда не обмениваются рукопожатиями, если встреча не является официальной и не освещается телевидением.
Они боятся, что кто-нибудь сфотографирует их за этим занятием и потом поместит снимок в газетах, снабдив каким-либо компрометирующим комментарием.
Некоторые люди настолько осторожны, что предпочли бы никогда не есть, лишь бы не подавиться.
– Надеюсь, вы понимаете, мистер Амбрустер, – произнес он, понижая голос настолько, что люди вокруг начали на него оборачиваться, – что я согласился встретиться с вами только из уважения… к…
Он не смог придумать, к чему именно испытывает уважение, и фраза повисла в воздухе, как сопля под носом.
Будучи человеком мягким и добрым, я поспешил прийти к нему на помощь:
– К тому, что кабинет министров Аспоники до сих пор выполняет свои обязанности?
Он скривился от отвращения, словно к его лицу только что поднесли зеркало.
– Это было поручение особого рода, мистер Амбрустер и, – он захлебнулся, спеша добавить: – вы уже получили свое вознаграждение. Да, признаю, Изумрудный меморандум был составлен, – он почмокал губами, – э… слегка поспешно, и очень хорошо, что он не попал в руки врагов нашего государства, но…
– Но вы отказываетесь начинать расследование, несмотря на представленные нами факты? – спросила Франсуаз, недобро глядя на нашего собеседника.
Сенатор Матиас и раньше не пылал энтузиазмом; теперь же он потух, как пламя страсти при виде алтаря. Ему очень не хотелось начинать парламентское расследование, которое грозило столкнуть его с многими влиятельными политиками Аспоники. Но гораздо больше беспокоила его мысль о том, что его могут застать в обществе девушки, чьи фотографии в обнаженном виде часто появляются в крупных мировых журналах.
И он не преминул бы сказать об этом в самом начале нашего разговора, если бы не знал, что это плохо для него закончится.
Например, немедленной кастрацией.
– У вас нет достаточных доказательств, мисс Дюпон, – пробормотал он. – Только ваши предположения. Если бы вы располагали чем-то существенным…
– Имей мы доказательства, – жестко ответила девушка, – никакое расследование уже бы не потребовалось. Разве в обязанность возглавляемой вами комиссии не входит надзор за такими учреждениями, как тюрьма Сокорро?
– Вообще-то да… – Матиас смутился, ибо не смог сразу найти подходящую отговорку, так что пришлось признать правду.
Люди его круга терпеть этого не могут.
– Но поймите, мисс Дюпон…
Когда человек не хочет ничего делать, он часто апеллирует к понятливости своего собеседника.
– Федеральные тюрьмы специального режима, такие, как тюрьма Сокорро, пользуются значительной автономией. Мы не можем просто так вмешаться в их деятельность, на основании слухов.
Я вынул из внутреннего кармана пухлую книжицу небольшого формата и положил ее на стол.
– Это закон о содержании федеральных тюрем, – пояснил я. – Если вы откроете его, то убедитесь, что это именно тот закон, который действует в вашей стране. Во время нашего посещения тюрьмы Сокорро обнаружилось по крайней мере семь серьезных его нарушений. Это более чем веское основание для того, чтобы начать расследование, сенатор.
– Мистер Амбрустер…
Матиас ухватил себя за указательный палец левой руки и принялся вертеть его, словно надеялся отвинтить.
– Конечно же, я не сомневаюсь в ваших словах. Но поймите, ни один из офицеров Сокорро не подтвердит ваших показаний. Комендант – очень влиятельный человек. Ему прочат место губернатора штата. Я не могу вот так просто выдвинуть против него обвинения.
Франсуаз саркастически улыбнулась уголками губ.
– Ладно, Матиас, – произнесла она. – Убирайтесь.
– Что? – не понял он.
– Убирайтесь, – сказала девушка. – Не то вы еще наложите в штаны при мысли, что придется выполнять свои обязанности.
– Это слишком, мисс Дюпон, – воскликнул сенатор.
Тем не менее он поспешно вскочил на ноги, и на его лице появилось выражение облегчения.
– Я достойный человек, и я не позволю…
Сенатор Матиас не стал уточнять, на что именно он не даст своего позволения – обвинять себя в безделье или пойти дождю в пятницу.
Он не хотел задерживаться у нашего столика дольше, чем было необходимо.
– У меня сохранился экземпляр Изумрудного меморандума, – произнес я, глядя ему вслед. – Может, опубликовать его в утренних газетах?
– Этот недоносок думает только о том, чтобы протереть до дыр свои штаны в сенатском кресле, – зло процедила Франсуаз. – Он и пальцем не пошевелит, боится, как бы его не потерять.
Я кивнул.
– Сложность не в том, что Матиас боится за свою карьеру, – произнес я. – Такую же позицию займет любой политик, которому есть что терять. Слишком велик дуб, который мы собрались подкопать, вряд ли стоит ожидать от кого-то, чтобы согласился постоять под ним, пока мы будем копать.
– Это не дуб, а ядовитая гадина, – сердито сказала Франсуаз. – Но ты прав – власти не начнут расследование. Нам придется принести им все доказательства, чтобы заставить их хоть что-нибудь сделать.
– С другой стороны, – продолжал я, – мы могли бы поискать какого-нибудь молодого сенатора – амбициозного, энергичного и готового на жесткую игру. Такой человек охотно займется этим делом, чтобы сколотить себе политический капитал. Но тут есть опасность – скорее всего, тем самым мы окажем услугу какому-нибудь беспринципному авантюристу, а у меня нет ни малейшего желания делать это.
Франсуаз решительно встала и посмотрела на меня сверху вниз.
– Я знала, что сенатор Матиас нам не поможет, – сказала она. – Пошли, игрушка, у нас много дел.
Я кивнул и покорно последовал за ней.
Я знал, что через пару кварталов девушка остановится и спросит у меня, что нам делать дальше.
* * *
– У тебя на физиономии такая самодовольная улыбка, – процедила Франсуаз, – что прямо злость берет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48