«Но я предпочла бы видеть, с кем разговариваю».
«Ох, ну ладно. Наверно, мне следует проявить гостеприимство».
Из-за колонн в конце маленького зала выступила фигурка — мальчик с лицом без возраста. На Земле он был просто привлекателен, здесь же он выглядел прекрасным: лицо его сияло радостью и покоем, кожа словно светилась изнутри. Он бесшумно прошёл по прозрачному полу и остановился перед неуклюжим, большеголовым, узкогрудым и толстоногим подобием Китти.
«Ну, спасибо! — с горечью подумала Китти. — Теперь я, конечно, чувствую себя куда лучше».
«Но на самом-то деле это не я, так же как и вот это — не ты. На самом деле ты являешься частью этой фигуры точно так же, как и я. В Ином Месте нет разницы».
«До того, как пришёл ты, было не так. Мне говорили, что мне тут не рады, что я раню всех своим присутствием».
«Только потому, что ты всё время пытаешься навязать нам порядок — а порядок связан с ограничениями. А тут никаких ограничений нет: ничего определённого, ничего оформленного. Любая форма, будто то неуклюжая фигурка из палочек, или плывущий шарик, или „дом“, такой, как этот, — мальчишка небрежно обвёл рукой вокруг, — чужда этому месту и долго здесь не протянет. Для нас мучительно быть хоть в чём-то ограниченными».
Мальчишка отошёл в сторону и посмотрел между двух колонн вдаль, на мятущиеся огни. Изображение Китти заковыляло следом.
«Бартимеус…»
«Имена, имена, имена! Они-то и ограничивают сильнее всего. Они — худшее проклятие из всех. Каждое из них — приговор к рабству. Здесь — здесь мы едины, у нас нет имён. А что делают эти волшебники? Они дотягиваются сюда своими вызовами, их слова высасывают нас отсюда по кускам, невзирая на стоны и вопли. И стоит каждому из кусков очутиться на той стороне, он оказывается определённым: он обретает имя и личное могущество, но он разлучён с остальными. И что тогда? Мы, точно дрессированные обезьянки, выполняем трюки по прихоти хозяев, чтобы они не ранили нашу хрупкую сущность. И даже вернувшись, мы уже не чувствуем себя в безопасности. Раз уж твоё имя попало в списки, тебя всегда могут вызвать снова и снова, пока сущность не истощится».
Он обернулся и похлопал подобие Китти по выпуклому затылку.
«Вот, тебя так тревожит здешнее всеединство, что ты готова скорее цепляться за что угодно, даже за такое чудище, как это, — надеюсь, ты не обиделась? — чем свободно парить вместе с нами где захочется. А для нас на Земле все наоборот. Мы внезапно оказываемся отрезаны от этой всеобщей текучести и остаёмся, беззащитные, наедине с миром, полным кошмарной определённости. Смена облика отчасти помогает облегчить эти муки — но ненадолго. Неудивительно, что многие из нас озлобились».
Китти почти не слушала Бартимеуса. Её так раздражало уродство собственного творения, что она всё это время потихоньку уменьшала голову, направляя излишки вещества вниз, чтобы увеличить тощий торс. Кроме того, она слегка укоротила нос и сделала рот поменьше и не таким перекошенным. Да, так стало заметно лучше.
Мальчик закатил глаза.
«Вот-вот, именно это я и имел в виду! Ты не в силах отказаться от мысли о том, что эта штука каким-то образом является тобой. Это же всего лишь марионетка! Оставь её в покое».
Китти отказалась от попыток вырастить на макушке своего создания хоть какие-то волосы. Теперь она сосредоточила своё внимание на сияющем мальчике, чьё лицо внезапно сделалось серьёзным.
«Зачем ты сюда пришла, Китти?»
«Потому что так сделал Птолемей. Я хотела показать себя, доказать, что я тебе доверяю. Ты говорил, что после того, как ему это удалось, ты был только рад быть его рабом. Рабов-то мне не надо, но твоя помощь мне действительно нужна. Вот зачем я пришла».
Глаза мальчика стали как чёрные кристаллы, полные звёзд.
«И какой же помощи ты от меня хочешь?»
«Ты же знаешь. Эти де… эти духи, которые вырвались на свободу. Они намереваются напасть на Лондон, перебить там всех людей».
«А что, они ещё этого не сделали? — небрежно поинтересовался мальчик. — Экие они нерасторопные!»
«Не будь таким жестоким! — Китти так взволновалась, что её создание взмахнуло своими ручками-палочками и устремилось вперёд через зал. Мальчик удивлённо подался назад. — Большинство жителей Лондона ни в чём не виноваты! Они любят волшебников не больше вашего. Я прошу тебя от их имени, Бартимеус. Ведь это они пострадают, когда воинство Ноуды вырвется на волю».
Мальчик печально кивнул.
«Факварл с Ноудой — больные. Такое бывает с некоторыми из нас, когда нас слишком часто вызывают. Рабство нас портит. Мы грубеем, становимся тупыми и мстительными. И больше думаем о дурацких унижениях, пережитых в вашем мире, чем о чудесах и радостях этого места. Трудно поверить, но и такое случается».
Китти взглянула на вспышки света и бескрайнее море движущейся сущности.
«А что вы тут вообще делаете?» — спросила она.
«Мы не делаем. Мы пребываем. Не надейся это понять: ты человек, ты способна видеть только внешнее, и его ты стремишься подчинить себе. Вот и Факварл с Ноудой, как и другие, исказились по вашему образу и подобию. Теперь они ограничили сами себя своей ненавистью — она так сильна, что им на самом деле хочется быть отдельно от всего этого, лишь бы только отомстить. По-своему это окончательная капитуляция перед ценностями вашего мира. Ого, да ты уже неплохо научилась управляться с этой штукой…»
Теперь, когда Китти была отчасти защищена от бешеной энергии Иного Места, ей стало проще заставлять свою фигурку двигаться. Она гордо расхаживала взад-вперёд по маленькому залу, размахивая руками и отрывисто кивая в разные стороны, словно с кем-то здоровалась. Мальчик одобрительно кивнул.
«Знаешь, возможно, это поможет тебе улучшить себя настоящую».
Китти не обратила внимания на эти слова. Её фигурка остановилась рядом с мальчиком.
«Я сделала то же, что Птолемей, — повторила она. — Я доказала, что доверяю тебе. И ты ответил на мой зов — ты признал его. Теперь мне нужна твоя помощь, чтобы остановить то, что задумали де… Факварл с Ноудой».
Мальчик улыбнулся.
«Ты действительно принесла великую жертву, и в память о Птолемее я бы с радостью сделал то же. Но этому препятствуют две вещи. Во-первых, тебе пришлось бы призвать меня обратно на Землю, а у тебя это теперь может не получиться».
«Почему?» — спросила Китти.
Мальчик смотрел на неё мягко, почти сочувственно. От этого ей стало не по себе.
«Почему?» — спросила она снова.
«А вторая проблема, — продолжал мальчик, — это моя проклятая слабость. Я ещё не пробыл здесь достаточно долго, чтобы полностью восстановить свои силы, и в одном-единственном пальце Факварла — не говоря уже о Ноуде — на данный момент могущества больше, чем во мне. Мне неохота попасть в рабство, которое наверняка окажется для меня гибельным. Извини, но это правда».
«Это не будет рабство! Я же тебе уже говорила…» Фигурка нерешительно протянула руку к мальчику.
«Но гибельным оно будет всё равно».
Фигурка Китти опустила руку.
«Ладно. А если у нас будет посох?»
«Посох Глэдстоуна? Как? Кто будет им управлять? Ты не сможешь».
«Натаниэль как раз сейчас пытается его раздобыть».
«Это всё замечательно, но как он… Постой-ка! — Сияющие черты мальчика исказились, расплылись, как будто контролирующий их разум изумлённо отшатнулся; мгновением позже они стали такими же идеальными, как прежде. — Давай-ка разберёмся. Он сказал тебе своё настоящее имя?»
«Ну да. Так вот…»
«Мне это нравится… Нет, мне это нравится! Он годами меня мурыжил исключительно из-за того, что я мог разболтать кому-то его имя, а теперь он его открывает любому встречному и поперечному! Кому ещё он его сообщил? Факварлу? Ноуде? А может быть, он написал своё имя неоновыми буквами и теперь марширует с ним по городу? Ну, знаете ли! А ведь я его никому так и не открыл!»
«Ты нечаянно упомянул его в тот раз, когда я тебя вызывала».
«Ну, если не считать того раза».
«Но ведь ты действительно мог бы сообщить его врагам, не правда ли, Бартимеус? Ты мог бы найти способ навредить ему, если бы действительно хотел этого. И Натаниэль это тоже знает, я думаю. Я с ним говорила».
Мальчик сделался задумчивым.
«Хм. Знаем мы эти ваши разговоры!»
«Ну, как бы то ни было, он отправился за посохом, а я за тобой. И вместе…»
«Короче говоря, ни один из нас не в состоянии сражаться. Все выдохлись. Ты-то уж точно драться не сможешь. Что касается Мэндрейка, в тот раз, когда он пытался использовать посох, он потерял сознание. С чего ты взяла, что теперь сил у него хватит? В последний раз, когда я его видел, он был совершенно измотан… Ну а моя сущность так истрёпана, что на Земле я не смог бы поддерживать даже самый примитивный облик, не говоря уже о том, чтобы быть полезным. Может, я бы и вообще не пережил страданий воплощения. В одном Факварл прав. Ему не приходится беспокоиться из-за боли. Нет, Китти, надо смотреть в лицо фактам…» Пауза. «Что? В чём дело?»
Подобие Китти склонило свою огромную голову и смотрело на мальчика спокойно и пристально. Мальчику стало не по себе.
«Что? Что ты?.. О нет. Ни в коем случае».
«Но, Бартимеус, это же защитит твою сущность. Ты не будешь чувствовать никакой боли».
«Ну да, ну да. Нет».
«А если твоё могущество присоединится к его силе, быть может, посох…»
«Нет».
«А как бы поступил Птолемей?»
Мальчик отвернулся. Он отошёл к ближайшей колонне и сел на ступеньки, глядя в клубящуюся пустоту.
«Птолемей показал мне, как оно могло бы быть, — откликнулся он наконец. — Он думал, что станет первым из многих — но за две тысячи лет ты, Китти, единственная, кто пошёл по его стопам. Единственная. Мы с ним общались на равных в течение двух лет. Я помогал ему время от времени, а он за это позволял мне немного исследовать ваш мир. Я скитался от Фесского оазиса до многоколонных чертогов Аксума. Я парил над белыми вершинами гор Загроса и сухими каменистыми ущельями пустынь Хеджаза. Я кружил в небе вместе с коршунами и перистыми облаками, высоко-высоко над землёй и морем, и, возвращаясь домой, приносил с собой воспоминания об этих местах».
Пока он говорил, между колоннами зала плясали маленькие мерцающие образы. Китти не могла их рассмотреть, но не сомневалась, что это фрагменты тех чудес, которые он повидал. Она усадила своё подобие на ступеньки рядом с ним; их ноги свешивались в никуда.
«Это было так здорово! — продолжал мальчик. — Я был свободен, почти как дома, и в то же время видел столько интересного. Я ощущал боль, но она никогда не была особо мучительной, потому что я мог вернуться сюда в любой момент, как только пожелаю. Ах, как я плясал между мирами! Птолемей дал мне великий дар, и я этого никогда не забывал. Я общался с ним в течение двух лет. А потом он погиб».
«Как? — спросила Китти. — Как он погиб?»
Поначалу он не ответил. Потом:
«У Птолемея был двоюродный брат, наследник египетского трона. Он боялся могущества моего хозяина. Несколько раз он пытался от него избавиться, но мы — я и другие джинны, — стояли у него на пути». Китти увидела среди клубящейся материи новые образы, более отчётливые, чем прежде: тёмные фигуры на подоконнике с длинными кривыми мечами; демонов, парящих над ночными крышами; солдат у дверей. «Я бы унёс его из Александрии, особенно после того, как путешествие сюда сделало его более уязвимым. Но он был упрям; он отказался уехать, даже когда в город вошли римские волшебники и его кузен поселил их во дворце-крепости». Короткие вспышки в пустоте: острые треугольники парусов, корабли у подножия башни маяка; шесть бледных людей в грубых бурых плащах, стоящие на пристани.
«Моему хозяину, — продолжал мальчик, — нравилось, когда его выносили в город по утрам, чтобы он мог вдыхать запахи рынка: пряности, цветы, смола, кожи и шкуры. В Александрии бывал весь мир, и хозяин знал это. К тому же люди его любили. Я со своими товарищами-джиннами носил его в паланкине». Тут Китти увидела перед собой нечто вроде кресла с занавесками, подвешенного на шестах. Кресло несли темнокожие рабы.
На заднем плане виднелись торговые ряды, люди, яркие товары, голубое небо.
Образы угасли; мальчик молча сидел на ступенях.
«Однажды, — продолжал он, — мы понесли его на рынок пряностей — любимое его место, запахи там были совершенно опьяняющие. Сделали мы это по глупости: ряды там были узкие, запруженные народом. Шли мы медленно». Китти увидела длиннющий прилавок, сплошь заставленный деревянными ящичками, наполненными яркими пряностями. У открытой двери мастерской сидел, скрестив ноги, бондарь, вколачивающий клёпки в металлический обод. Появлялись и исчезали и другие образы: белёные дома, козы, снующие в толпе, дети, застывшие на бегу, — и снова кресло с задёрнутыми занавесками.
«Когда мы были в самом центре рынка, я заметил, как впереди на крыше что-то шевелится. Я передал свой шест Пенренутету, сделался птицей и взлетел, чтобы проверить. И над крышами я увидел…»
Он осёкся. Ткань Иного Места сделалась чёрной, как патока;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64