По моему мнению, мы можем надеяться на то, что она жива и находится в плену.
– Наверное, вы правы, мэм, – отозвался Гринтри, – и мне хочется верить, что это так. Но хевениты известны не слишком гуманным обращением с военнопленными, и я не уверен, что Комитет общественного спасения станет спешить с обменом такого офицера, как леди Харрингтон. Мне страшно думать о ее гибели, но и мысль о плене отнюдь не радует. Война может затянуться надолго, и не исключено, что нам придется ждать ее возвращения годы, если не десятилетия.
– Боюсь, на это мне возразить нечего, – снова вздохнула Сорбан, – но лучше вернуться поздно, чем никогда.
– Да, мэм, – уныло согласился Гринтри. – Воистину так.
Он снова поглядел на свою фуражку, потом встал, сунул ее под мышку и с вымученной улыбкой сказал:
– Спасибо, адмирал Сорбан, за то, что нашли нужным сказать мне слова сочувствия. Надеюсь, мое уныние не заставит вас подумать, будто на Грейсоне забыли, что леди Харрингтон еще и уроженка Мантикоры. Мы понимаем, как будет недоставать ее вашему флоту.
– Это правда, капитан, – подтвердила Сорбан, крепко пожав его руку. – Ну что ж, вам пора возвращаться на Ельцин, а у меня немало дел здесь. Скажу лично вам, что я планирую провести на Адлере разведку боем: мы пошлем туда дивизион супердредноутов при хорошей крейсерской поддержке, и если только они не успели организовать там мощную оборону, мы дадим им такого пинка, что они полетят прямиком до Барнетта – или откуда их там принесло.
– Мне очень хотелось бы к вам присоединиться, мэм.
– Не сомневаюсь, и сама была бы этому рада, но…
Сорбан пожала плечами, и Гринтри, кивнув, выпустил ее руку. После ответного кивка вице-адмирала он повернулся и направился к выходу, но у самых дверей его остановил оклик:
– И вот еще что, капитан.
Он повернулся к вице-адмиралу, и она спокойно сказала:
– Хотя вы и проявили себя как человек, считающий нужным исполнять свой долг даже тогда, когда это не сулит ему радости, я все же взяла на себя смелость направить на Ельцин курьерское судно с известием о том, что леди Харрингтон пропала без вести. Оно отбыло два часа назад.
– Понятно, – отозвался Гринтри и тяжело вздохнул. – Наверное, мне не следовало бы говорить этого, но я признателен вам, дама Мадлен.
– Не за что. Вас едва ли встретят ликованием, так что пусть хотя бы эту горькую весть доставит вашим соотечественникам кто-то другой.
Она снова пожала плечами.
– Спасибо, мэм, честь имею, – сказал Гринтри и с неловким поклоном покинул кабинет.
В течение нескольких секунд после того, как дверь за ним затворилась, Мадлен Сорбан стояла неподвижно. Потом она глубоко вздохнула и, прошептав: «Удачи вам, капитан», – вернулась к своему столу и к множеству неотложных дел.
* * *
Тридцать минут спустя, когда бортовой лифт «Джейсона Альвареса» остановился, Томас Гринтри, набрав воздуху, вышел наружу. Усилием воли ему удалось сделать свою поступь почти обычной, но лицо его оставалось окаменевшим. Он не заблуждался на сей счет, ибо ничего не мог с этим поделать – да и не был уверен в том, что хочет. В конце концов, то, что он собирался сделать сейчас, представляло собой своего рода репетицию церемонии, предстоящей ему по возвращении, а выражение лица вполне соответствовало куску оледеневшего гранита, в который превратилось его сердце.
Гринтри свернул за угол и вздрогнул, встретившись взглядом с человеком в зеленом мундире, стоявшим у дверей личной каюты леди Харрингтон. Обычно караул нес Кэндлесс или Уитмен, один из ее младших телохранителей, но в отсутствие Хонор их могли заменять другие. Сейчас на посту находился капрал Маттингли, оставленный в отсутствие Лафолле и других офицеров старшим. Капрал сам составлял график дежурств и мог поставить на часы кого угодно из рядовых, однако сейчас стоял там сам. Пуговицы мундира были надраены до блеска, а на груди сиял золотой аксельбант с гербом Харрингтон, какие личная гвардия землевладельца надевала по торжественным случаям.
Капитан не сомневался: капрал давал понять, что для гвардии землевладельца леди Харрингтон лишь временно отсутствует на борту, а по возвращении увидит, что ее вассалы исполняют свой долг. И будут исполнять, сколько бы ни пришлось им ждать. Саймон Маттингли намеревался нести караул, охраняя покои землевладельца, словно его верность могла стать гарантией ее возвращения.
По приближении капитана капрал вытянулся по стойке «смирно».
– Чем могу служить, капитан? – спросил он.
– Капрал, я хотел бы поговорить со стюардом МакГиннесом.
– Минуточку, сэр.
Маттингли нажал кнопку вызова, и после необычно долгого ожидания Гринтри услышал глухой, безжизненный голос, который едва узнал.
– Да?
– Мак, с вами хочет поговорить капитан Гринтри, – спокойно сообщил капрал.
Воцарилась тишина, и после некоторого промедления люк плавно открылся. Маттингли, не проронив больше ни слова, отступил в сторону и пропустил Гринтри в каюту леди Харрингтон. Глаза стоявшего внутри МакГиннеса выглядели подозрительно припухшими, но Томас Гринтри не собирался комментировать этот факт. В отличие от сохранявшего безупречную выправку Маттингли стюард ссутулился и впервые на памяти Гринтри выглядел на свой истинный биологический возраст. Руки его обвисли, словно бесполезные придатки. Морщины, порожденные горем и тревогой, избороздили измученное лицо, презрев все ухищрения пролонга. Капитан физически ощутил силу отчаяния, с которой этот несчастный человек пытается уцепиться хотя бы за зыбкий призрак надежды.
– Доброе утро, сэр, – прохрипел МакГиннес, силясь вымучить приветливую улыбку. – Не угодно ли перекусить или выпить. Я уверен, коммодор предложила бы…
Он закашлялся и осекся, а Гринтри ощутил острый укол вины, ибо понял, что именно выражение его лица не позволило Маку договорить. Это явствовало из того, как съежился стюард, готовясь принять жестокий удар. Однако никакого способа пощадить его Гринтри не находил. Наибольшее милосердие виделось ему в том, чтобы быть кратким и не длить муку ожидания. Сделав резкий вдох, он сказал:
– Адмирал Сорбан распорядилась считать «Принца Адриана» пропавшим без вести.
МакГиннес побледнел, и Гринтри торопливо положил руку на его плечо.
– Простите меня, Мак, – сказал он как можно мягче. – На данный момент леди Харрингтон безвестно отсутствует, и пока сами хевениты или наблюдатели от Лиги не сообщат о ее гибели, у нас остается надежда. Я… – Он осекся и сжал плечо старого стюарда. – Я просто хотел, чтобы вы узнали это от меня, а не собирали слухи.
– Спасибо, сэр, – прошептал МакГиннес, обводя страдальческим взглядом пустую каюту. – Не похоже, чтобы…
Он сбился, стиснул зубы и, отвернувшись, странным, словно лишенным дыхания голосом произнес:
– Простите… я… мне тут нужно… кое чем заняться…
Высвободив плечо, стюард торопливо удалился в спальню леди Харрингтон. Несколько секунд Гринтри молча смотрел на закрывшийся за ним люк, а потом вздохнул и направился к выходу. Увы, ему выпала участь черного вестника, вынужденного рассказывать людям леди Харрингтон то, чего никто из них не хотел слышать
А тем временем Джеймс МакГиннес, уединившись в спальне Хонор, сидел в кресле, уставившись на застекленный шкафчик с реликвиями: вложенным в усыпанные драгоценными камнями ножны Мечом Харрингтон, Ключом землевладельца и Звездой Грейсона. Он сидел, не шевелясь, не производя ни звука, но по его щекам струились слезы.
* * *
Со вздохом подняв голову от книги, которую она уже битый час делала вид, будто читает, Хонор устало протерла глаза, спустила ноги с узкой койки, вышла в центр тесной каюты, которую делила с Марсией МакГинли, Джеральдиной Меткалф и Сарой Дюшен, и приступила к упражнениям на растяжку.
МакГинли оторвалась от шахматной задачи и, подняв бровь, взглянула на Дюшен. Астрогатор понимающе кивнула, и обе женщины присоединились к Хонор. Та посторонилась, и они закружили на тесном пятачке свободного пространства в неком подобии танца. Меткалф, для которой пространства не хватило, наблюдала за ними с койки, а Нимиц, решив, что негоже таким славным коленям пропадать впустую, перебрался с изножия кровати Хонор к ней на ноги и перевернулся на спинку, предлагая погладить пушистый животик.
Присматривая за остальными краешком глаза, Хонор выполняла упражнения и очень сожалела о нехватке свободного пространства. Чтобы проделать ката по-настоящему, места было маловато даже для нее одной, а вздумай она все же заняться этим в компании, то могла бы ненароком нанести кому-нибудь увечье. Однако теснота имела определенные преимущества: строго говоря, военнопленных следовало содержать в одиночных каютах, в изоляции друг от друга, и на более крупном корабле ей пришлось бы обходиться без компании.
Но «Граф Тилли» был всего лишь линейным крейсером, и Турвиль, передав через Богдановича свои глубочайшие извинения, поселил Хонор в спальной каюте, предназначавшейся для размещения шестерых младших офицеров. Леди Харрингтон делила каюту с МакГинли, Меткалф и Дюшен, являвшимися при всей, весьма существенной, разнице в чине между ними и Хонор старшими по званию среди пленных женщин.
На первых порах Меткалф и Дюшен чувствовали себя неловко, испытывая нечто вроде вины из-за того, что стесняют коммодора, лишая ее подобающего сану комфорта. Хонор старалась сгладить эти шероховатости, в чем ей очень помогла МакГинли. Ни Меткалф, ни Дюшен прежде с Харрингтон не служили: они видели ее лишь во время кратких визитов на борт «Принца Адриана». МакГинли, командир оперативной части штаба Хонор, стала своего рода связующим звеном между коммодором и другими пленницами. Имея такое же звание, как у них, она, с другой стороны, являлась вторым по должности членом штаба Харрингтон, находилась с ней в давних и тесных рабочих отношениях и стала неплохим посредником.
Разумеется, даже самые налаженные отношения не отменяли воинской субординации: по отношению к остальным Хонор являлась не только старшей по званию, но и их командиром. О панибратстве не могло быть и речи, однако отношения между пленницами установились доверительные, что радовало. Не имея контакта с остальными пленными и не зная, что происходит с людьми, за которых она по-прежнему чувствовала себя в ответе, Хонор, чтобы противостоять гнетущему страху перед будущим, нуждалась в хоть каком-то ощущении стабильности.
А вот Нимиц выглядел ничуть не обеспокоенным… хотя, конечно, внешность могла быть и обманчивой. Он понимал, что оказался в ловушке, и от Хонор этого понимания скрыть не мог, однако легко дурачил своим добродушным оптимизмом всех, с кем не имел эмоциональной связи. Кот постоянно ластился ко всем трем младшим офицерам, без конца веселил их своими выходками, и Хонор, возможно, ощутила бы ревность, не знай она, что Нимиц сознательно проводит с пленницами нечто вроде сеансов психологической разгрузки и что преодоление первоначального дискомфорта во многом является его заслугой.
Мало того, коту удалось очаровать не только пленниц. Шэннон Форейкер наведывалась к Хонор – и Нимицу – с такой регулярностью, что Харрингтон начала опасаться за ее судьбу. Офицер Народного Флота, водивший тесное знакомство с монти, запросто мог угодить под подозрение, и Хонор даже чувствовала себя чуточку виноватой из-за того, что так и не остерегла Форейкер. Однако посещения гражданки коммандера радовали пленницу, и она оправдывалась тем, что Форейкер посещала ее с разрешения и даже по распоряжению адмирала Турвиля.
Конечно, если контр-адмирал хотел быть уверенным в том, что с пленными обращаются как следует, Форейкер была подходящей кандидатурой, однако Хонор подозревала, что у Турвиля имелись и другие мотивы. Несмотря на продвижение по службе, Форейкер не слишком изменилась с тех пор, как Харрингтон встречалась с ней на Силезии, и явно хотела отплатить за проявленное к ней на борту королевского корабля радушие. Однако если на флотах большинства держав естественная благодарность была бы встречена с пониманием, в Народной Республике дело обстояло иначе. Харрингтон подозревала, что Турвиль специально назначил Форейкер ответственной за содержание пленных, дабы ее повышенный интерес к врагам всегда можно было оправдать служебным рвением, проявленным при исполнении приказа.
Сама Форейкер, скорее всего, даже не догадывалась о хитрости своего командира, ибо при всем блестящем даровании отличалась удивительной, придававшей ей особое очарование наивностью. Отнюдь не будучи глупой или недалекой, она просто не замечала того, как пронизывает идеология все аспекты жизни Народного флота, и была напрочь лишена той инстинктивной осторожности, которая позволяла многим ее коллегам огибать окружавшие их «минные поля». При мысли о том, что может статься с Форейкер, если вышестоящие сочтут, что более не нуждаются в ее талантах, Хонор пробирало холодом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Наверное, вы правы, мэм, – отозвался Гринтри, – и мне хочется верить, что это так. Но хевениты известны не слишком гуманным обращением с военнопленными, и я не уверен, что Комитет общественного спасения станет спешить с обменом такого офицера, как леди Харрингтон. Мне страшно думать о ее гибели, но и мысль о плене отнюдь не радует. Война может затянуться надолго, и не исключено, что нам придется ждать ее возвращения годы, если не десятилетия.
– Боюсь, на это мне возразить нечего, – снова вздохнула Сорбан, – но лучше вернуться поздно, чем никогда.
– Да, мэм, – уныло согласился Гринтри. – Воистину так.
Он снова поглядел на свою фуражку, потом встал, сунул ее под мышку и с вымученной улыбкой сказал:
– Спасибо, адмирал Сорбан, за то, что нашли нужным сказать мне слова сочувствия. Надеюсь, мое уныние не заставит вас подумать, будто на Грейсоне забыли, что леди Харрингтон еще и уроженка Мантикоры. Мы понимаем, как будет недоставать ее вашему флоту.
– Это правда, капитан, – подтвердила Сорбан, крепко пожав его руку. – Ну что ж, вам пора возвращаться на Ельцин, а у меня немало дел здесь. Скажу лично вам, что я планирую провести на Адлере разведку боем: мы пошлем туда дивизион супердредноутов при хорошей крейсерской поддержке, и если только они не успели организовать там мощную оборону, мы дадим им такого пинка, что они полетят прямиком до Барнетта – или откуда их там принесло.
– Мне очень хотелось бы к вам присоединиться, мэм.
– Не сомневаюсь, и сама была бы этому рада, но…
Сорбан пожала плечами, и Гринтри, кивнув, выпустил ее руку. После ответного кивка вице-адмирала он повернулся и направился к выходу, но у самых дверей его остановил оклик:
– И вот еще что, капитан.
Он повернулся к вице-адмиралу, и она спокойно сказала:
– Хотя вы и проявили себя как человек, считающий нужным исполнять свой долг даже тогда, когда это не сулит ему радости, я все же взяла на себя смелость направить на Ельцин курьерское судно с известием о том, что леди Харрингтон пропала без вести. Оно отбыло два часа назад.
– Понятно, – отозвался Гринтри и тяжело вздохнул. – Наверное, мне не следовало бы говорить этого, но я признателен вам, дама Мадлен.
– Не за что. Вас едва ли встретят ликованием, так что пусть хотя бы эту горькую весть доставит вашим соотечественникам кто-то другой.
Она снова пожала плечами.
– Спасибо, мэм, честь имею, – сказал Гринтри и с неловким поклоном покинул кабинет.
В течение нескольких секунд после того, как дверь за ним затворилась, Мадлен Сорбан стояла неподвижно. Потом она глубоко вздохнула и, прошептав: «Удачи вам, капитан», – вернулась к своему столу и к множеству неотложных дел.
* * *
Тридцать минут спустя, когда бортовой лифт «Джейсона Альвареса» остановился, Томас Гринтри, набрав воздуху, вышел наружу. Усилием воли ему удалось сделать свою поступь почти обычной, но лицо его оставалось окаменевшим. Он не заблуждался на сей счет, ибо ничего не мог с этим поделать – да и не был уверен в том, что хочет. В конце концов, то, что он собирался сделать сейчас, представляло собой своего рода репетицию церемонии, предстоящей ему по возвращении, а выражение лица вполне соответствовало куску оледеневшего гранита, в который превратилось его сердце.
Гринтри свернул за угол и вздрогнул, встретившись взглядом с человеком в зеленом мундире, стоявшим у дверей личной каюты леди Харрингтон. Обычно караул нес Кэндлесс или Уитмен, один из ее младших телохранителей, но в отсутствие Хонор их могли заменять другие. Сейчас на посту находился капрал Маттингли, оставленный в отсутствие Лафолле и других офицеров старшим. Капрал сам составлял график дежурств и мог поставить на часы кого угодно из рядовых, однако сейчас стоял там сам. Пуговицы мундира были надраены до блеска, а на груди сиял золотой аксельбант с гербом Харрингтон, какие личная гвардия землевладельца надевала по торжественным случаям.
Капитан не сомневался: капрал давал понять, что для гвардии землевладельца леди Харрингтон лишь временно отсутствует на борту, а по возвращении увидит, что ее вассалы исполняют свой долг. И будут исполнять, сколько бы ни пришлось им ждать. Саймон Маттингли намеревался нести караул, охраняя покои землевладельца, словно его верность могла стать гарантией ее возвращения.
По приближении капитана капрал вытянулся по стойке «смирно».
– Чем могу служить, капитан? – спросил он.
– Капрал, я хотел бы поговорить со стюардом МакГиннесом.
– Минуточку, сэр.
Маттингли нажал кнопку вызова, и после необычно долгого ожидания Гринтри услышал глухой, безжизненный голос, который едва узнал.
– Да?
– Мак, с вами хочет поговорить капитан Гринтри, – спокойно сообщил капрал.
Воцарилась тишина, и после некоторого промедления люк плавно открылся. Маттингли, не проронив больше ни слова, отступил в сторону и пропустил Гринтри в каюту леди Харрингтон. Глаза стоявшего внутри МакГиннеса выглядели подозрительно припухшими, но Томас Гринтри не собирался комментировать этот факт. В отличие от сохранявшего безупречную выправку Маттингли стюард ссутулился и впервые на памяти Гринтри выглядел на свой истинный биологический возраст. Руки его обвисли, словно бесполезные придатки. Морщины, порожденные горем и тревогой, избороздили измученное лицо, презрев все ухищрения пролонга. Капитан физически ощутил силу отчаяния, с которой этот несчастный человек пытается уцепиться хотя бы за зыбкий призрак надежды.
– Доброе утро, сэр, – прохрипел МакГиннес, силясь вымучить приветливую улыбку. – Не угодно ли перекусить или выпить. Я уверен, коммодор предложила бы…
Он закашлялся и осекся, а Гринтри ощутил острый укол вины, ибо понял, что именно выражение его лица не позволило Маку договорить. Это явствовало из того, как съежился стюард, готовясь принять жестокий удар. Однако никакого способа пощадить его Гринтри не находил. Наибольшее милосердие виделось ему в том, чтобы быть кратким и не длить муку ожидания. Сделав резкий вдох, он сказал:
– Адмирал Сорбан распорядилась считать «Принца Адриана» пропавшим без вести.
МакГиннес побледнел, и Гринтри торопливо положил руку на его плечо.
– Простите меня, Мак, – сказал он как можно мягче. – На данный момент леди Харрингтон безвестно отсутствует, и пока сами хевениты или наблюдатели от Лиги не сообщат о ее гибели, у нас остается надежда. Я… – Он осекся и сжал плечо старого стюарда. – Я просто хотел, чтобы вы узнали это от меня, а не собирали слухи.
– Спасибо, сэр, – прошептал МакГиннес, обводя страдальческим взглядом пустую каюту. – Не похоже, чтобы…
Он сбился, стиснул зубы и, отвернувшись, странным, словно лишенным дыхания голосом произнес:
– Простите… я… мне тут нужно… кое чем заняться…
Высвободив плечо, стюард торопливо удалился в спальню леди Харрингтон. Несколько секунд Гринтри молча смотрел на закрывшийся за ним люк, а потом вздохнул и направился к выходу. Увы, ему выпала участь черного вестника, вынужденного рассказывать людям леди Харрингтон то, чего никто из них не хотел слышать
А тем временем Джеймс МакГиннес, уединившись в спальне Хонор, сидел в кресле, уставившись на застекленный шкафчик с реликвиями: вложенным в усыпанные драгоценными камнями ножны Мечом Харрингтон, Ключом землевладельца и Звездой Грейсона. Он сидел, не шевелясь, не производя ни звука, но по его щекам струились слезы.
* * *
Со вздохом подняв голову от книги, которую она уже битый час делала вид, будто читает, Хонор устало протерла глаза, спустила ноги с узкой койки, вышла в центр тесной каюты, которую делила с Марсией МакГинли, Джеральдиной Меткалф и Сарой Дюшен, и приступила к упражнениям на растяжку.
МакГинли оторвалась от шахматной задачи и, подняв бровь, взглянула на Дюшен. Астрогатор понимающе кивнула, и обе женщины присоединились к Хонор. Та посторонилась, и они закружили на тесном пятачке свободного пространства в неком подобии танца. Меткалф, для которой пространства не хватило, наблюдала за ними с койки, а Нимиц, решив, что негоже таким славным коленям пропадать впустую, перебрался с изножия кровати Хонор к ней на ноги и перевернулся на спинку, предлагая погладить пушистый животик.
Присматривая за остальными краешком глаза, Хонор выполняла упражнения и очень сожалела о нехватке свободного пространства. Чтобы проделать ката по-настоящему, места было маловато даже для нее одной, а вздумай она все же заняться этим в компании, то могла бы ненароком нанести кому-нибудь увечье. Однако теснота имела определенные преимущества: строго говоря, военнопленных следовало содержать в одиночных каютах, в изоляции друг от друга, и на более крупном корабле ей пришлось бы обходиться без компании.
Но «Граф Тилли» был всего лишь линейным крейсером, и Турвиль, передав через Богдановича свои глубочайшие извинения, поселил Хонор в спальной каюте, предназначавшейся для размещения шестерых младших офицеров. Леди Харрингтон делила каюту с МакГинли, Меткалф и Дюшен, являвшимися при всей, весьма существенной, разнице в чине между ними и Хонор старшими по званию среди пленных женщин.
На первых порах Меткалф и Дюшен чувствовали себя неловко, испытывая нечто вроде вины из-за того, что стесняют коммодора, лишая ее подобающего сану комфорта. Хонор старалась сгладить эти шероховатости, в чем ей очень помогла МакГинли. Ни Меткалф, ни Дюшен прежде с Харрингтон не служили: они видели ее лишь во время кратких визитов на борт «Принца Адриана». МакГинли, командир оперативной части штаба Хонор, стала своего рода связующим звеном между коммодором и другими пленницами. Имея такое же звание, как у них, она, с другой стороны, являлась вторым по должности членом штаба Харрингтон, находилась с ней в давних и тесных рабочих отношениях и стала неплохим посредником.
Разумеется, даже самые налаженные отношения не отменяли воинской субординации: по отношению к остальным Хонор являлась не только старшей по званию, но и их командиром. О панибратстве не могло быть и речи, однако отношения между пленницами установились доверительные, что радовало. Не имея контакта с остальными пленными и не зная, что происходит с людьми, за которых она по-прежнему чувствовала себя в ответе, Хонор, чтобы противостоять гнетущему страху перед будущим, нуждалась в хоть каком-то ощущении стабильности.
А вот Нимиц выглядел ничуть не обеспокоенным… хотя, конечно, внешность могла быть и обманчивой. Он понимал, что оказался в ловушке, и от Хонор этого понимания скрыть не мог, однако легко дурачил своим добродушным оптимизмом всех, с кем не имел эмоциональной связи. Кот постоянно ластился ко всем трем младшим офицерам, без конца веселил их своими выходками, и Хонор, возможно, ощутила бы ревность, не знай она, что Нимиц сознательно проводит с пленницами нечто вроде сеансов психологической разгрузки и что преодоление первоначального дискомфорта во многом является его заслугой.
Мало того, коту удалось очаровать не только пленниц. Шэннон Форейкер наведывалась к Хонор – и Нимицу – с такой регулярностью, что Харрингтон начала опасаться за ее судьбу. Офицер Народного Флота, водивший тесное знакомство с монти, запросто мог угодить под подозрение, и Хонор даже чувствовала себя чуточку виноватой из-за того, что так и не остерегла Форейкер. Однако посещения гражданки коммандера радовали пленницу, и она оправдывалась тем, что Форейкер посещала ее с разрешения и даже по распоряжению адмирала Турвиля.
Конечно, если контр-адмирал хотел быть уверенным в том, что с пленными обращаются как следует, Форейкер была подходящей кандидатурой, однако Хонор подозревала, что у Турвиля имелись и другие мотивы. Несмотря на продвижение по службе, Форейкер не слишком изменилась с тех пор, как Харрингтон встречалась с ней на Силезии, и явно хотела отплатить за проявленное к ней на борту королевского корабля радушие. Однако если на флотах большинства держав естественная благодарность была бы встречена с пониманием, в Народной Республике дело обстояло иначе. Харрингтон подозревала, что Турвиль специально назначил Форейкер ответственной за содержание пленных, дабы ее повышенный интерес к врагам всегда можно было оправдать служебным рвением, проявленным при исполнении приказа.
Сама Форейкер, скорее всего, даже не догадывалась о хитрости своего командира, ибо при всем блестящем даровании отличалась удивительной, придававшей ей особое очарование наивностью. Отнюдь не будучи глупой или недалекой, она просто не замечала того, как пронизывает идеология все аспекты жизни Народного флота, и была напрочь лишена той инстинктивной осторожности, которая позволяла многим ее коллегам огибать окружавшие их «минные поля». При мысли о том, что может статься с Форейкер, если вышестоящие сочтут, что более не нуждаются в ее талантах, Хонор пробирало холодом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76