Несмотря на безвкусную одежду и макияж, ее можно было назвать почти хорошенькой, а лицо выдавало наличие ума и характера. Если бы мать повзрослела, получила настоящее образование и стремилась хоть немного улучшить свою жизнь, она, возможно, сформировалась бы в человека, с которым он был бы рад познакомиться. Однако возможности выяснить ее дальнейшую судьбу ему так и не представилось, ибо до того как ему исполнилось шесть месяцев мать сдала его в государственный приют. Больше он ее никогда не видел и даже голограмму получил лишь благодаря тому, что старшая матрона приюта сохранила кубик в его вещах – в нарушение инструкции…
«Ну что ж, – сказал себе адмирал, потирая глубокий шрам на левой щеке, – может, оно и к лучшему. Поскольку я никогда не встречался с ней и даже не знаю, жива ли она, Бюро госбезопасности не станет угрожать расстрелять ее, чтобы добавить мне служебного рвения. Да и вообще вряд ли они будут меня сейчас запугивать.»
Снова скривившись, он остановился у дверей и обвел взглядом помещение, служившее сердцевиной его обреченной крепости.
Столь роскошного кабинета у него не было никогда в жизни, но обстановка помещения соответствовала ценности подлинного нервного центра системы Барнетта. Погребенный в недрах базы «ДюКвесин», крупнейшего оборонного сооружения на планете Энки, этот кабинет находился лишь в нескольких шагах от командного пункта. Поскольку военная инфраструктура Барнетта уступала лишь самой системе Хевена, административные и командные помещения были обставлены с элегантной роскошью, к которой привыкла военная элита прежнего режима. Разумеется, интерьер уже начал обнаруживать признаки небрежения и износа, но пока никто не лишил кабинет «декадентских излишеств». Тейсману кабинет нравился, но великолепное убранство не могло замаскировать того факта, что он, похоже, в очередной раз оказался в безнадежном положении, в одном из тех тупиков, в которые снова и снова загоняли Народный Флот и Народную Республику. Вдобавок ему трудно было избавиться от подозрения в том, что именно в силу безнадежности ситуации его сюда и направили.
Сцепив руки за спиной и раскачиваясь на каблуках, адмирал предавался невеселым раздумьям относительно своего, скорее всего не столь уж долгого будущего, привычно ругая себя за неумение правильно играть в политические игры и неспособность заставить себя поцеловать нужную задницу там, где дела касались Бюро госбезопасности или Комитета по открытой информации. В конце концов, он давно чувствовал, что его позиция приведет к чему-то подобному. И причина заключалась вовсе не в его преданности старому режиму, который, откровенно говоря, никакой преданности не заслужил. И не в его нелояльности Народной Республике, ибо Хевен при всех своих недостатках был его родиной, звездной державой, мундир которой он носил и которой принес присягу.
Увы, как прекрасно понимал Тейсман, основная проблема заключалась в стойком неприятии им приводившей к неоправданным потерям глупости, некомпетентности и бессмысленному насилию, осуществляемому во имя «дисциплины» придурками, просто не способными понять, куда может завести их идиотская политика. Как и многие другие офицеры, он видел в уничтожении Законодателей дорожку к флаг-офицерскому званию, которого при старом режиме ему не приходилось и ждать, однако как военный он сформировался под руководством Альфредо Ю и считал, что получить максимальную отдачу от персонала можно ведя его за собой, не подстегивая сзади.
Но Бюро государственной безопасности с его топорными методами отвергало эту традицию. В действительности БГБ не желало появления в военной среде настоящих лидеров, справедливо опасаясь, что офицеры, способные увлечь за собой людей в горнило битвы, могут считаться потенциальной угрозой новому режиму. И это, мрачно сказал себе Тейсман, является истинной причиной его пребывания в этом кабинете. Немногие флотоводцы Республики добились таких успехов на поле боя, как он, но именно его успехи в сочетании с популярностью среди личного состава и нежеланием орать на каждом углу о безоговорочной поддержке Комитета общественного спасения делали адмирала в глазах Бюро подозрительным и даже опасным.
Он снова потер свой шрам, вспомнив ту кровавую мясорубку, в которой получил его, – налет монти на систему Сибринг. Возможно, в конечном счете это не имело значения, однако стойкость, проявленная им на Сибринге, отстрочила потерю Звезды Тревора самое меньшее на три-четыре месяца. Правда, это стоило ему потери почти всего оперативного соединения, ибо он вынужден был бросить против дредноутов линкоры и линейные крейсера. Тейсман знал, что сражался хорошо, даже блестяще, но блеска было недостаточно, чтобы противостоять явно превосходящим силам противника. Правда, по числу кораблей он имел двойное преимущество, однако общий тоннаж его эскадры составлял менее двух третей неприятельского, а линкоры и крейсера не имели шансов одолеть дредноуты даже при соотношении два к одному. И даже будь они равны в качестве технического оснащения…
Единственный вражеский дредноут ему удалось уничтожить ценой потери семи линкоров и одиннадцати крейсеров, не говоря уже о том, что еще три линкора, включая служивший ему флагманом «Завоеватель», получили такие повреждения, что впоследствии их пришлось отправить в переплавку. Однако и врагам была задана хорошая трепка: их адмирал был вынужден прекратить сражение и отвести поврежденные корабли.
Конечно, одиннадцать линейных крейсеров и десяток маломерных, недостаточно вооруженных «кораблей стены», которым все равно не место в настоящей стене, были не столь уж высокой платой за удержание звездной системы. Если, конечно, – в чем он старался себя убедить – ее вообще имело смысл удерживать. Разумеется, первое сражение при Сибринге не остановило монти и даже не помешало преемнику Тейсмана потерпеть поражение во втором сражении, а в конечном счете не спасло Звезду Тревора, но на худой конец это замедлило продвижение противника, которому пришлось отправить с полдюжины дредноутов на ремонтные верфи. В условиях, когда победы Народного Флота можно было пересчитать по пальцам, такой успех был бесценен для поднятия боевого духа. По крайней мере, именно это говорил себе Тейсман всякий раз, когда вспоминал о девятнадцати тысячах погибших.
За эту пусть и не блестящую, но победу правительство увешало его грудь медалями – после чего спровадило сюда, в Барнетт. Некогда это и вправду был мощный узел стратегической обороны, однако сейчас Тейсман был обречен на поражение вне зависимости от своего мужества и изобретательности. А если учесть, что БГБ отнюдь не оставило привычки отстреливать потерпевших поражение командиров, напрашивался вывод: Комитет общественного спасения принял решение отказаться от услуг некоего Томаса Эдварда Тейсмана.
Хмыкнув снова, на сей раз с оттенком горького удивления, он вернулся к письменному столу и уселся в свое чересчур удобное кресло. Возможно, сказал себе адмирал, ты настроен слишком пессимистично. Конечно, при нынешнем положении дел в Народной Республике пессимизм всяко более оправдан, нежели оптимизм, однако не исключено, что кооптация Эстер МакКвин в Комитет общественного спасения является благоприятным знаком.
Правда, по здравом рассуждении надежда была слабой. Эстер предстояло стать единственным представителем военных в Комитете, а она при всем ее блистательном флотоводческом даровании и во время правления Законодателей проявляла явные политические амбиции. Оказавшись среди гражданских политиков, она, скорее всего, окунется с головой в омут интриг и вряд ли станет заботиться о проблемах флота. Но даже если это не так, и адмирал МакКвин решится отстаивать интересы Флота в Комитете, едва ли она захочет – да и сможет – спасти шкуру Тейсмана.
Рассуждая так, он, однако, не мог загасить теплившуюся надежду. В конце концов, при всех своих личных недостатках она являлась флотским офицером более сорока стандартных лет, и подчиненные всегда относились к ней лояльно. Возможно, она вспомнит, что лояльность – палка о двух концах… или осознает необходимость укрепления Флота, хотя бы в целях усиления личной политической опоры.
Томас опять хмыкнул, досадуя на мазохистскую необходимость верить, что Республика может уцелеть, находясь под властью ополоумевших маньяков, и загрузил новый файл. Возможно, его посадили на корабль без двигателя, неуклонно рушащийся в гравитационный колодец, но это ничуть не меняло простого факта: он обязан делать все от него зависящее, пока не…
Его размышления прервало тихое жужжание коммуникатора. Он нажал клавишу приема, и вместо аккуратных блоков чисел и букв на переключенном в режим связи экране появились лица. Черноволосая, кареглазая гражданка капитан Меган Хатауэй, начальник его штаба, и гражданин коммандер Уорнер Кэслет, начальник оперативного отдела. Тейсман едва скрыл гримасу, ибо присутствие в его штабе Кэслета служило еще одним доказательством решения Комитета обойтись в дальнейшем без гражданина Томаса Тейсмана.
Сам Кэслет ни в чем виноват не был, и лично против него Тейсман ничего не имел: в нормальных обстоятельствах он был бы рад иметь под своим началом столь способного офицера. Чуть более года назад получивший пол командование собственный корабль Кэслет считался восходящей звездой Народного Флота. Однако это было до того, как гражданин адмирал Жискар совершил каперский рейд в Силезию… а Кэслет потерял свой корабль, пытаясь спасти мантикорского купца от силезских пиратов.
Будучи ознакомлен с информацией об этих пиратах (пусть даже прошедшей цензуру), Тейсман прекрасно понял, почему любой офицер, достойный своего мундира, счел бы своим долгом спасти от них любой торговый корабль. Кэслету просто не повезло: судно, на выручку которого он устремился, оказалось замаскированным под купца вспомогательным крейсером Королевского Флота. Каковой крейсер самостоятельно разделался с пиратами, заодно захватив в плен незадачливого спасителя.
Оказавшись в руках мантикорцев, Кэслет с одобрения своего комиссара поделился с ними сведениями о пиратах. В благодарность за это – и за его попытку помочь им – мантикорцы решили не отправлять его в лагерь для военнопленных, а депортировали на родину. Правда, милосердным такой поступок можно было назвать лишь с известной долей условности, ибо единственной причиной, помешавшей Бюро расстрелять Кэслета за потерю корабля, стал приказ, строжайше предписывавший всем кораблям оперативного соединения Жискара защищать андерманских торговцев от пиратов.
Как удалось выяснить Тейсману, смысл этого приказа заключался в том, чтобы рейды Жискара получили одобрение Андерманской империи, и Императорский Флот согласился смотреть сквозь пальцы на разворачивающиеся в окрестностях операции Народного Флота против Флота Мантикоры. Замысел не сработал – свидетельством чему стали суровые дипломатические протесты Империи, – однако памятный приказ спас Кэслету жизнь. Королевский крейсер был замаскирован под имперское торговое судно, и Кэслет не сомневался, что спешит на выручку андерманцу и, тем самым, выполняет приказ командования.
Какими бы ни были его недостатки (а Господу ведомо, что имя им легион), нынешнее руководство Флота по крайней мере сумело убедить ГБ в том, что расстрел офицеров за выполнение приказов может не лучшим образом повлиять на состояние Флота. Если командир знает, что будет казнен за невыполнение заведомо невыполнимого приказа, это уже плохо, но если ему грозит смерть даже за точное следование инструкциям, терять становится нечего. Слава богу, кто-то сумел убедить Бюро в том, что от отчаявшихся и загнанных в угол людей трудно ожидать преданности и верности.
Однако если Кэслета не поставили к стенке, это вовсе не означало, что его простили. Несмотря на свой во всех отношениях блестящий послужной список – кроме единственного названного эпизода, – нового корабля он не получил и был сослан в систему Барнетта на штабную работу. Такие должности считались «мертвыми» с точки зрения карьеры, а уж в данном случае это слово можно было понимать буквально.
«С другой стороны, – подумал Тейсман, – шанс у него все-таки есть. Если он хорошо справится со своим делом, а мы продержимся достаточно долго, чтобы угодить нашему придурочному руководству, его, возможно, „реабилитируют“. Черт побери, не исключено, что они даже успеют вовремя вытащить отсюда меня, – сказал себе адмирал, но тут же усмехнулся. – Как бы не так, Томми, держи карман шире.»
Только сейчас до него дошло, что на экране недостает одного лица. Деннис Ле Пик, старший народный комиссар Барнетта и персональный надзиратель Тейсмана был для его должности не таким уж плохим человеком, но излишне дотошным и слишком серьезно относился к своим обязанностям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
«Ну что ж, – сказал себе адмирал, потирая глубокий шрам на левой щеке, – может, оно и к лучшему. Поскольку я никогда не встречался с ней и даже не знаю, жива ли она, Бюро госбезопасности не станет угрожать расстрелять ее, чтобы добавить мне служебного рвения. Да и вообще вряд ли они будут меня сейчас запугивать.»
Снова скривившись, он остановился у дверей и обвел взглядом помещение, служившее сердцевиной его обреченной крепости.
Столь роскошного кабинета у него не было никогда в жизни, но обстановка помещения соответствовала ценности подлинного нервного центра системы Барнетта. Погребенный в недрах базы «ДюКвесин», крупнейшего оборонного сооружения на планете Энки, этот кабинет находился лишь в нескольких шагах от командного пункта. Поскольку военная инфраструктура Барнетта уступала лишь самой системе Хевена, административные и командные помещения были обставлены с элегантной роскошью, к которой привыкла военная элита прежнего режима. Разумеется, интерьер уже начал обнаруживать признаки небрежения и износа, но пока никто не лишил кабинет «декадентских излишеств». Тейсману кабинет нравился, но великолепное убранство не могло замаскировать того факта, что он, похоже, в очередной раз оказался в безнадежном положении, в одном из тех тупиков, в которые снова и снова загоняли Народный Флот и Народную Республику. Вдобавок ему трудно было избавиться от подозрения в том, что именно в силу безнадежности ситуации его сюда и направили.
Сцепив руки за спиной и раскачиваясь на каблуках, адмирал предавался невеселым раздумьям относительно своего, скорее всего не столь уж долгого будущего, привычно ругая себя за неумение правильно играть в политические игры и неспособность заставить себя поцеловать нужную задницу там, где дела касались Бюро госбезопасности или Комитета по открытой информации. В конце концов, он давно чувствовал, что его позиция приведет к чему-то подобному. И причина заключалась вовсе не в его преданности старому режиму, который, откровенно говоря, никакой преданности не заслужил. И не в его нелояльности Народной Республике, ибо Хевен при всех своих недостатках был его родиной, звездной державой, мундир которой он носил и которой принес присягу.
Увы, как прекрасно понимал Тейсман, основная проблема заключалась в стойком неприятии им приводившей к неоправданным потерям глупости, некомпетентности и бессмысленному насилию, осуществляемому во имя «дисциплины» придурками, просто не способными понять, куда может завести их идиотская политика. Как и многие другие офицеры, он видел в уничтожении Законодателей дорожку к флаг-офицерскому званию, которого при старом режиме ему не приходилось и ждать, однако как военный он сформировался под руководством Альфредо Ю и считал, что получить максимальную отдачу от персонала можно ведя его за собой, не подстегивая сзади.
Но Бюро государственной безопасности с его топорными методами отвергало эту традицию. В действительности БГБ не желало появления в военной среде настоящих лидеров, справедливо опасаясь, что офицеры, способные увлечь за собой людей в горнило битвы, могут считаться потенциальной угрозой новому режиму. И это, мрачно сказал себе Тейсман, является истинной причиной его пребывания в этом кабинете. Немногие флотоводцы Республики добились таких успехов на поле боя, как он, но именно его успехи в сочетании с популярностью среди личного состава и нежеланием орать на каждом углу о безоговорочной поддержке Комитета общественного спасения делали адмирала в глазах Бюро подозрительным и даже опасным.
Он снова потер свой шрам, вспомнив ту кровавую мясорубку, в которой получил его, – налет монти на систему Сибринг. Возможно, в конечном счете это не имело значения, однако стойкость, проявленная им на Сибринге, отстрочила потерю Звезды Тревора самое меньшее на три-четыре месяца. Правда, это стоило ему потери почти всего оперативного соединения, ибо он вынужден был бросить против дредноутов линкоры и линейные крейсера. Тейсман знал, что сражался хорошо, даже блестяще, но блеска было недостаточно, чтобы противостоять явно превосходящим силам противника. Правда, по числу кораблей он имел двойное преимущество, однако общий тоннаж его эскадры составлял менее двух третей неприятельского, а линкоры и крейсера не имели шансов одолеть дредноуты даже при соотношении два к одному. И даже будь они равны в качестве технического оснащения…
Единственный вражеский дредноут ему удалось уничтожить ценой потери семи линкоров и одиннадцати крейсеров, не говоря уже о том, что еще три линкора, включая служивший ему флагманом «Завоеватель», получили такие повреждения, что впоследствии их пришлось отправить в переплавку. Однако и врагам была задана хорошая трепка: их адмирал был вынужден прекратить сражение и отвести поврежденные корабли.
Конечно, одиннадцать линейных крейсеров и десяток маломерных, недостаточно вооруженных «кораблей стены», которым все равно не место в настоящей стене, были не столь уж высокой платой за удержание звездной системы. Если, конечно, – в чем он старался себя убедить – ее вообще имело смысл удерживать. Разумеется, первое сражение при Сибринге не остановило монти и даже не помешало преемнику Тейсмана потерпеть поражение во втором сражении, а в конечном счете не спасло Звезду Тревора, но на худой конец это замедлило продвижение противника, которому пришлось отправить с полдюжины дредноутов на ремонтные верфи. В условиях, когда победы Народного Флота можно было пересчитать по пальцам, такой успех был бесценен для поднятия боевого духа. По крайней мере, именно это говорил себе Тейсман всякий раз, когда вспоминал о девятнадцати тысячах погибших.
За эту пусть и не блестящую, но победу правительство увешало его грудь медалями – после чего спровадило сюда, в Барнетт. Некогда это и вправду был мощный узел стратегической обороны, однако сейчас Тейсман был обречен на поражение вне зависимости от своего мужества и изобретательности. А если учесть, что БГБ отнюдь не оставило привычки отстреливать потерпевших поражение командиров, напрашивался вывод: Комитет общественного спасения принял решение отказаться от услуг некоего Томаса Эдварда Тейсмана.
Хмыкнув снова, на сей раз с оттенком горького удивления, он вернулся к письменному столу и уселся в свое чересчур удобное кресло. Возможно, сказал себе адмирал, ты настроен слишком пессимистично. Конечно, при нынешнем положении дел в Народной Республике пессимизм всяко более оправдан, нежели оптимизм, однако не исключено, что кооптация Эстер МакКвин в Комитет общественного спасения является благоприятным знаком.
Правда, по здравом рассуждении надежда была слабой. Эстер предстояло стать единственным представителем военных в Комитете, а она при всем ее блистательном флотоводческом даровании и во время правления Законодателей проявляла явные политические амбиции. Оказавшись среди гражданских политиков, она, скорее всего, окунется с головой в омут интриг и вряд ли станет заботиться о проблемах флота. Но даже если это не так, и адмирал МакКвин решится отстаивать интересы Флота в Комитете, едва ли она захочет – да и сможет – спасти шкуру Тейсмана.
Рассуждая так, он, однако, не мог загасить теплившуюся надежду. В конце концов, при всех своих личных недостатках она являлась флотским офицером более сорока стандартных лет, и подчиненные всегда относились к ней лояльно. Возможно, она вспомнит, что лояльность – палка о двух концах… или осознает необходимость укрепления Флота, хотя бы в целях усиления личной политической опоры.
Томас опять хмыкнул, досадуя на мазохистскую необходимость верить, что Республика может уцелеть, находясь под властью ополоумевших маньяков, и загрузил новый файл. Возможно, его посадили на корабль без двигателя, неуклонно рушащийся в гравитационный колодец, но это ничуть не меняло простого факта: он обязан делать все от него зависящее, пока не…
Его размышления прервало тихое жужжание коммуникатора. Он нажал клавишу приема, и вместо аккуратных блоков чисел и букв на переключенном в режим связи экране появились лица. Черноволосая, кареглазая гражданка капитан Меган Хатауэй, начальник его штаба, и гражданин коммандер Уорнер Кэслет, начальник оперативного отдела. Тейсман едва скрыл гримасу, ибо присутствие в его штабе Кэслета служило еще одним доказательством решения Комитета обойтись в дальнейшем без гражданина Томаса Тейсмана.
Сам Кэслет ни в чем виноват не был, и лично против него Тейсман ничего не имел: в нормальных обстоятельствах он был бы рад иметь под своим началом столь способного офицера. Чуть более года назад получивший пол командование собственный корабль Кэслет считался восходящей звездой Народного Флота. Однако это было до того, как гражданин адмирал Жискар совершил каперский рейд в Силезию… а Кэслет потерял свой корабль, пытаясь спасти мантикорского купца от силезских пиратов.
Будучи ознакомлен с информацией об этих пиратах (пусть даже прошедшей цензуру), Тейсман прекрасно понял, почему любой офицер, достойный своего мундира, счел бы своим долгом спасти от них любой торговый корабль. Кэслету просто не повезло: судно, на выручку которого он устремился, оказалось замаскированным под купца вспомогательным крейсером Королевского Флота. Каковой крейсер самостоятельно разделался с пиратами, заодно захватив в плен незадачливого спасителя.
Оказавшись в руках мантикорцев, Кэслет с одобрения своего комиссара поделился с ними сведениями о пиратах. В благодарность за это – и за его попытку помочь им – мантикорцы решили не отправлять его в лагерь для военнопленных, а депортировали на родину. Правда, милосердным такой поступок можно было назвать лишь с известной долей условности, ибо единственной причиной, помешавшей Бюро расстрелять Кэслета за потерю корабля, стал приказ, строжайше предписывавший всем кораблям оперативного соединения Жискара защищать андерманских торговцев от пиратов.
Как удалось выяснить Тейсману, смысл этого приказа заключался в том, чтобы рейды Жискара получили одобрение Андерманской империи, и Императорский Флот согласился смотреть сквозь пальцы на разворачивающиеся в окрестностях операции Народного Флота против Флота Мантикоры. Замысел не сработал – свидетельством чему стали суровые дипломатические протесты Империи, – однако памятный приказ спас Кэслету жизнь. Королевский крейсер был замаскирован под имперское торговое судно, и Кэслет не сомневался, что спешит на выручку андерманцу и, тем самым, выполняет приказ командования.
Какими бы ни были его недостатки (а Господу ведомо, что имя им легион), нынешнее руководство Флота по крайней мере сумело убедить ГБ в том, что расстрел офицеров за выполнение приказов может не лучшим образом повлиять на состояние Флота. Если командир знает, что будет казнен за невыполнение заведомо невыполнимого приказа, это уже плохо, но если ему грозит смерть даже за точное следование инструкциям, терять становится нечего. Слава богу, кто-то сумел убедить Бюро в том, что от отчаявшихся и загнанных в угол людей трудно ожидать преданности и верности.
Однако если Кэслета не поставили к стенке, это вовсе не означало, что его простили. Несмотря на свой во всех отношениях блестящий послужной список – кроме единственного названного эпизода, – нового корабля он не получил и был сослан в систему Барнетта на штабную работу. Такие должности считались «мертвыми» с точки зрения карьеры, а уж в данном случае это слово можно было понимать буквально.
«С другой стороны, – подумал Тейсман, – шанс у него все-таки есть. Если он хорошо справится со своим делом, а мы продержимся достаточно долго, чтобы угодить нашему придурочному руководству, его, возможно, „реабилитируют“. Черт побери, не исключено, что они даже успеют вовремя вытащить отсюда меня, – сказал себе адмирал, но тут же усмехнулся. – Как бы не так, Томми, держи карман шире.»
Только сейчас до него дошло, что на экране недостает одного лица. Деннис Ле Пик, старший народный комиссар Барнетта и персональный надзиратель Тейсмана был для его должности не таким уж плохим человеком, но излишне дотошным и слишком серьезно относился к своим обязанностям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76