Именно
таким представлялся мне быт англичан, а с некоторых пор и быт самой Ольги
Степановны - по ее мнению, чересчур мной приукрашиваемый.
(Вспоминая наш тогдашний обмен любезностями,
понимаю, что она не скромничала, просто лучше меня чувствовала свое положение и
была, как всегда, предельно правдива. Ольга Степановна, которая так часто
напоминала мне в Солигаличе вас (несмотря на большую разницу в годах) -
и своими незаурядными умом и характером, и подлинным, не вымученным достоинством, и
щедростью, и трудолюбием, и какой-то особенной невозмутимостью, и чисто
английской практичностью с легким оттенком скептицизма (профессии и
те у вас были родственными. Что за важность, что у одной студенты Оксфорда, а
у другой провинциальные недоросли? Даже относились вы к своим подопечным почти
одинаково, так же любили их в душе и так же гневались в разговоре на их
распущенность и лень), - эта Ольга Степановна, говорю я, всю жизнь тянулась из
последних сил, чтобы создать вокруг себя человечную обстановку, но достигала при
этом чего-то совсем другого, нежели вы. А ведь желания или, если хотите, представления о
нормальной и достойной жизни были у вас очень схожими - голову даю
на отсечение! Вы понимаете меня, дорогая моя. Пусть вас с ней и сближает, между
прочим, любовь к домашней кухне, толкую я все-таки не о посудомоечной машине
и не о кухонном комбайне, которых Ольга Степановна в глаза не видывала,
хотя привыкла бы к ним, уверен, так же быстро и легко, как привыкли вы. Я
вот о чем: И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и
устремились на дом тот; и он не упал, потому что основан был на камне. Еще
проще рассказывается в вашей любимой сказке: жили-были три поросенка; один
построил себе дом из соломы, другой из хвороста, третий из кирпичей. Знаете, что
напоминают мне эти три дома?..
Но
я отвлекся, договорю о строительных материалах в другой раз.)
Надеюсь, теория малых дел мне в
целом не слишком навредила, а вот конкретную пользу от нее - лучше сказать, много
маленьких польз- могу назвать сразу. В одну из ночей, проснувшись часа
в два от криков пьяного соседа и не надеясь больше уснуть, я сделал генеральную приборку
в сенях - ведь для этого совсем не обязательно было, чтобы дом стоял прямо! Стеклянные банки
с испорченным добром вытряхнул и перемыл, огородный и кухонный инвентарь рассортировал. Набравшиеся четыре
бадьи пустых консервных жестянок и прочего хлама, иногда очень дурно пахнущего, пришлось
закопать на огороде. Пропитанные жирами и вареньями липкие полки из кладовки пустил
на дрова. Эту малоприятную работу я делал яростно и с каким-то даже вожделением: дом,
захламленный жилым скарбом, с детских лет был для меня одним из самых ненавистных образов
людского убожества. К утру я не только избавился от грязи, но и получил
в свое распоряжение много новых полезных в хозяйстве вещей (чугунки, сковородки, стеклянную посуду).
В те же дни (вернее, вечера и ночи) я принялс
за мебель. Главное в доме - стол. Среди купленных стройматериалов я отыскал
широкие доски со свежим и ярким рисунком. Самым трудным было гладко обстрогать их
и подогнать одну к другой, ибо у меня не было ни рубанка, ни другого подходящего дл
этой цели инструмента. Как-то вечером, когда мой напарник уже ушел, я остался во
дворе под навесом у наскоро сколоченного верстачка и с упорством умалишенного скоблил
свои доски топором, пытаясь сделать их совершенно гладкими. Навес примыкал
к жиденькому забору, отделявшему мой двор от двора соседа справа. Нечаянно подняв
голову, я вдруг увидел в каких-нибудь полутора метрах от себя лицо соседа,
участливо глядевшего на меня из-за забора.
-
Что сейчас-то делаешь? - спросил он, отвечая на сердитый вопрос в моих глазах.
- Стол, - буркнул я, помня историю с тележкой и
подслушанный разговор на грядках. Чем бы я ни занимался, этому борову не
могли прийтись по душе мои дела.
-
Мне твой мост понравился, - неожиданно сказал сосед. Он явно был настроен
на продолжение беседы. - И аллея. Я тоже люблю, ети твою, деревья сажать...
Да чего ты канителишься, разве обстругаешь доску топором? Дай-ка я тебе фуганок
свой принесу.
И сосед действительно принес
мне фуганок, а после, когда дело дошло до ножек, давал и стамеску, и ручную
дрель.
С нормальным инструментом в
руках я позволил себе некоторый изыск: менял и сдвигал одну относительно другой
доски столешницы, пока не достиг идеального совпадения рисунка сучков и
волокон. Вообще чем дальше вглубь шла какая-нибудь работа, чем большего
умения я в процессе ее набирался, тем требовательнее становился к самому
себе. Начав с мысли о простом обеденном столе и желая только одного - чтоб
стол этот не качался, я получил в конце концов красивое изделие из светлого дерева,
которое можно было бы выставлять в магазинах стильной мебели. У него были, конечно,
изъяны и недостатки, но о них знал только я. Чтобы не сгубить свое творение в
один день, я вынужден был разориться на мебельный лак и покрыл им поверхность стола
в несколько слоев. От этого оригинальный древесный рисунок проступил еще
ярче. В конце концов я получил именно то, чего желал: вещь удобную, практичную и
восхитительную.
- Натуральное хозяйство, -
шутил я, с гордостью показывая новый стол Ольге Степановне.
- А что? Правильно. Сейчас ведь ничего не купишь, все
бешеных денег стоит.
Однако особого
восторга, на какой я, будто ученик-отличник, втайне рассчитывал, мое изделие у
нее не вызвало. Уходя, не выдержала:
-
Можно бы и попроще. Времени-то сколько ушло! Так вы и до зимы дом не справите.
Крышу посмотрите, главное - чтобы крыша не текла.
Она искренне за меня переживала, но явно хватала через
край. К середине лета я твердо рассчитывал покончить с основными работами. Даже
подумывал, не привезти ли сюда на август маму с сестрой (сестра писала
мне на солигаличский адрес, что в конце июля пойдет в отпуск и попробует поставить маму
на ноги - говорят, больной надо делать массаж, заставлять больше двигаться...). Даже
решал, кого позову на новоселье. Во-первых, Ольгу Степановну. Само собой, жена
из Москвы приедет. Хорошо бы вместе с женой зазвать хоть на несколько дней
Аню Вербину (они знакомы), если будет не слишком загружена делами: ей тоже нужен
отдых. Ну и... и вас - почему нет? Ведь вы хотели появиться этим летом в
России! Можете смеяться сколько хотите, но у меня к тому времени созрела мечта:
собрать как-нибудь вместе вас, Аню Вербину и Ольгу Степановну. Я почему-то не
сомневался, что вы понравитесь друг другу.
Сосед-боров стал
появляться в моем дворе, заводил душевные (на свой лад) разговоры, приносил
недостающий инструмент, а то и подсобить пытался, охая и кряхтя.
- Я бы за такое большое дело уже не взялся.
Годы, понимаешь, не те.
Тачка соседа
была теперь в моем полном распоряжении. Его новое уважительное отношение ко
мне было связано, как я чувствовал, с размахом и первыми результатами моих
дел. Всего дороже было то, что моя забота о красоте в этих делах уже не
отвергалась с порога, встречала даже понимание и сочувствие!
В один из светлых июньских вечеров я задержался с
пустой тачкой на своем высоком мосту и окинул взглядом ближние огороды.
Воздух после тихого дождя был напоен трогательными ароматами. На изумрудных склонах
и в ложбинах, уже прикрытых туманом, чернели правильные четырехугольники грядок,
обрамленные цветущими черемухами. А над серыми крышами домов пронзительно четко,
до мельчайших архитектурных деталей вырисовывался на бледно-зеленом небе
силуэт старой каменной церкви. Она показалась мне теперь гораздо ближе, чем
днем. В этом дивном сумеречном свете понятие пространства как-то утрачивало смысл
- как, помню, много лет назад исчезли для меня часы и расстояния на берегу
Невы возле медного Петра, где я сидел такой же вот белой ночью под таким же
прозрачным зеленоватым небом и засматривался на строгие очертания казарменных корпусов
на другом берегу, на завораживающие силуэты Васильевской стрелки, Петропавловки со
сверкающим шпилем над ней, моста... Был в полверсте, а казалось, что
до него пятьдесят шагов, где-то сказано у Достоевского. Может быть, такое
место, где мы теряем чувство пространства и времени и принимаем все окружающее как
свою бегущую по жилам кровь, и называется домом? Безо всякого повода
вспомнил вдруг безымянную круглолицую попутчицу, с которой началось дл
меня обретение Солигалича, и подумал о ней со снисходительной нежностью, как
о ребенке. Еще подумал, что никакого верхнего парка на месте грядок,
наверное, устраивать не стану - здешние огороды замечательны своей особенной красотой.
И совсем легко (до того легко и незаметно, что об этом и упоминать, кажется,
не следовало бы, не то что спорить) задела другая мысль: может быть, Солигалич и
есть то самое место, где я хотел бы жить...
В ту ночь мне снился длинный яркий сон. Хорошо помню
об этом потому, что вообще сны в Солигаличе были большой редкостью: измотанный до
предела, я обычно сразу проваливался в небытие и так же незаметно возвращался к
дневному сознанию, не ощущая после ночи ничего, кроме ломоты в теле.
Мне снилось, что я держу в руках длинный белый
конверт с красным штемпелем Букингемского дворца. Не знаю, как он ко мне попал,
да и где я сам во сне находился - на даче ли под Москвой или здесь, в Солигаличе. Открываю
судьбоносный конверт с волнением и трепетом, разворачиваю гербовую бумагу и
читаю:
Гр. такому-то (отчество
перепутано),
проживающему там-то
и там-то.
На Ваше обращение к
королеве Франции Екатерине отвечаем, что Вы имеете в Москве 1,9 кв. м живой
площади и не подлежите постановке на жилищный учет.
Пом. субпрефекта Юго-Западного округа
Варзикова.
И снова красная печать со львом.
Самое смешное, что из этого округа мы с женой действительно получали
в свое время какие-то отписки. Однако Варзикова не имела ко всему этому ни
малейшего отношения. Честное слово, о ней я за все время в Солигаличе ни
разу даже не вспомнил!
Но
во сне меня смущало другое: почему кладбищенская площадь названа живой?
(То, что речь в письме идет именно о могиле, сомнений почему-то не вызывало.)
Может быть, это просто опечатка и надо читать жилой? И тут мен
осенило: ведь кладбища-то наши в самом деле очень живые! Проплыли в мозгу
тяжелые серебристые заколки в виде бабочек на взбитых прическах двух девчонок, сидевших
впереди меня в солигаличском автобусе. Я тогда еще отметил про себя: как
на кладбище. Там тоже железные сварные надгробия и оградки, крашенные серебрянкой. Грубые,
дорогостоящие и для всех одинаковые. Обзаводиться ими, по-видимому, просто
необходимо - как необходимо покупать в дом диван или шифоньер или обносить
забором двор. Это суета живых, а вовсе не память об усопших и не украшение их
посмертного бытия. Это тоже судьба России, наши такие живые и такие безобразные кладбища... Мне
очень захотелось потрогать бабочку-надгробие над розовой раковиной ушка.
Я уже протянул было руку...
-
Сосед! Соседушко! - закричала девка истошным голосом.
Я открыл глаза. Показалось, что меня окликнули по
имени-отчеству, причем отчество переврали точно так, как в письме. Я выходил
из сна с ужасным чувством несчастья, окончательного крушения всех надежд.
Пошарил рукой по одеялу в поисках письма, чтобы перечитать его еще раз. Оно
только что было здесь!
-
Соседушко! Меня Леша убивает!
Старушечий вскрик
захлебнулся хрипом. Я бросился к окну. В полутемном дворе мужчина наотмашь бил
кулаком по голове старуху. Я заметался в поисках одежды и снова завороженно прилип
к окну, дрожащими пальцами пытаясь застегнуть рубашку. Он уже втаскивал ее
за волосы в дом по ступенькам крыльца, как мешок картошки...
Соседская калитка была закрыта на засов. Я
босиком прошел по улице до тускло освещенного окна кухни.
- Не смей, сука, жаловаться! - донеслось из-за
окна рычанье внука.
- Да
какая же я тебе сука, Леша! - громко отчитывал его знакомый голос. - Мне скоро
девяносто стукнет, а ты меня сукой обзываешь, жеребец бессовестный!
Слава Богу, старуха была жива. У меня подкашивались ноги.
Я присел у забора и впервые перевел дух, стараясь унять тупую боль и смертельную усталость в
груди. Вокруг меня сияла все та же волшебная белая ночь с ее дурманящими ароматами, только
небо из зеленого стало золотистым, с легчайшими акварельными мазками облаков над
горизонтом...
Старуха молила
меня о помощи. Чем же я мог ей помочь?
Утром вспомнил, откуда была с вечера привязавшаяся ко
мне фраза про пятьдесят шагов: из подробного, тщательно написанного пейзажа,
к которому герой Достоевского постоянно возвращается, дополняя этот пейзаж
все новыми и новыми красочными деталями!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
таким представлялся мне быт англичан, а с некоторых пор и быт самой Ольги
Степановны - по ее мнению, чересчур мной приукрашиваемый.
(Вспоминая наш тогдашний обмен любезностями,
понимаю, что она не скромничала, просто лучше меня чувствовала свое положение и
была, как всегда, предельно правдива. Ольга Степановна, которая так часто
напоминала мне в Солигаличе вас (несмотря на большую разницу в годах) -
и своими незаурядными умом и характером, и подлинным, не вымученным достоинством, и
щедростью, и трудолюбием, и какой-то особенной невозмутимостью, и чисто
английской практичностью с легким оттенком скептицизма (профессии и
те у вас были родственными. Что за важность, что у одной студенты Оксфорда, а
у другой провинциальные недоросли? Даже относились вы к своим подопечным почти
одинаково, так же любили их в душе и так же гневались в разговоре на их
распущенность и лень), - эта Ольга Степановна, говорю я, всю жизнь тянулась из
последних сил, чтобы создать вокруг себя человечную обстановку, но достигала при
этом чего-то совсем другого, нежели вы. А ведь желания или, если хотите, представления о
нормальной и достойной жизни были у вас очень схожими - голову даю
на отсечение! Вы понимаете меня, дорогая моя. Пусть вас с ней и сближает, между
прочим, любовь к домашней кухне, толкую я все-таки не о посудомоечной машине
и не о кухонном комбайне, которых Ольга Степановна в глаза не видывала,
хотя привыкла бы к ним, уверен, так же быстро и легко, как привыкли вы. Я
вот о чем: И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и
устремились на дом тот; и он не упал, потому что основан был на камне. Еще
проще рассказывается в вашей любимой сказке: жили-были три поросенка; один
построил себе дом из соломы, другой из хвороста, третий из кирпичей. Знаете, что
напоминают мне эти три дома?..
Но
я отвлекся, договорю о строительных материалах в другой раз.)
Надеюсь, теория малых дел мне в
целом не слишком навредила, а вот конкретную пользу от нее - лучше сказать, много
маленьких польз- могу назвать сразу. В одну из ночей, проснувшись часа
в два от криков пьяного соседа и не надеясь больше уснуть, я сделал генеральную приборку
в сенях - ведь для этого совсем не обязательно было, чтобы дом стоял прямо! Стеклянные банки
с испорченным добром вытряхнул и перемыл, огородный и кухонный инвентарь рассортировал. Набравшиеся четыре
бадьи пустых консервных жестянок и прочего хлама, иногда очень дурно пахнущего, пришлось
закопать на огороде. Пропитанные жирами и вареньями липкие полки из кладовки пустил
на дрова. Эту малоприятную работу я делал яростно и с каким-то даже вожделением: дом,
захламленный жилым скарбом, с детских лет был для меня одним из самых ненавистных образов
людского убожества. К утру я не только избавился от грязи, но и получил
в свое распоряжение много новых полезных в хозяйстве вещей (чугунки, сковородки, стеклянную посуду).
В те же дни (вернее, вечера и ночи) я принялс
за мебель. Главное в доме - стол. Среди купленных стройматериалов я отыскал
широкие доски со свежим и ярким рисунком. Самым трудным было гладко обстрогать их
и подогнать одну к другой, ибо у меня не было ни рубанка, ни другого подходящего дл
этой цели инструмента. Как-то вечером, когда мой напарник уже ушел, я остался во
дворе под навесом у наскоро сколоченного верстачка и с упорством умалишенного скоблил
свои доски топором, пытаясь сделать их совершенно гладкими. Навес примыкал
к жиденькому забору, отделявшему мой двор от двора соседа справа. Нечаянно подняв
голову, я вдруг увидел в каких-нибудь полутора метрах от себя лицо соседа,
участливо глядевшего на меня из-за забора.
-
Что сейчас-то делаешь? - спросил он, отвечая на сердитый вопрос в моих глазах.
- Стол, - буркнул я, помня историю с тележкой и
подслушанный разговор на грядках. Чем бы я ни занимался, этому борову не
могли прийтись по душе мои дела.
-
Мне твой мост понравился, - неожиданно сказал сосед. Он явно был настроен
на продолжение беседы. - И аллея. Я тоже люблю, ети твою, деревья сажать...
Да чего ты канителишься, разве обстругаешь доску топором? Дай-ка я тебе фуганок
свой принесу.
И сосед действительно принес
мне фуганок, а после, когда дело дошло до ножек, давал и стамеску, и ручную
дрель.
С нормальным инструментом в
руках я позволил себе некоторый изыск: менял и сдвигал одну относительно другой
доски столешницы, пока не достиг идеального совпадения рисунка сучков и
волокон. Вообще чем дальше вглубь шла какая-нибудь работа, чем большего
умения я в процессе ее набирался, тем требовательнее становился к самому
себе. Начав с мысли о простом обеденном столе и желая только одного - чтоб
стол этот не качался, я получил в конце концов красивое изделие из светлого дерева,
которое можно было бы выставлять в магазинах стильной мебели. У него были, конечно,
изъяны и недостатки, но о них знал только я. Чтобы не сгубить свое творение в
один день, я вынужден был разориться на мебельный лак и покрыл им поверхность стола
в несколько слоев. От этого оригинальный древесный рисунок проступил еще
ярче. В конце концов я получил именно то, чего желал: вещь удобную, практичную и
восхитительную.
- Натуральное хозяйство, -
шутил я, с гордостью показывая новый стол Ольге Степановне.
- А что? Правильно. Сейчас ведь ничего не купишь, все
бешеных денег стоит.
Однако особого
восторга, на какой я, будто ученик-отличник, втайне рассчитывал, мое изделие у
нее не вызвало. Уходя, не выдержала:
-
Можно бы и попроще. Времени-то сколько ушло! Так вы и до зимы дом не справите.
Крышу посмотрите, главное - чтобы крыша не текла.
Она искренне за меня переживала, но явно хватала через
край. К середине лета я твердо рассчитывал покончить с основными работами. Даже
подумывал, не привезти ли сюда на август маму с сестрой (сестра писала
мне на солигаличский адрес, что в конце июля пойдет в отпуск и попробует поставить маму
на ноги - говорят, больной надо делать массаж, заставлять больше двигаться...). Даже
решал, кого позову на новоселье. Во-первых, Ольгу Степановну. Само собой, жена
из Москвы приедет. Хорошо бы вместе с женой зазвать хоть на несколько дней
Аню Вербину (они знакомы), если будет не слишком загружена делами: ей тоже нужен
отдых. Ну и... и вас - почему нет? Ведь вы хотели появиться этим летом в
России! Можете смеяться сколько хотите, но у меня к тому времени созрела мечта:
собрать как-нибудь вместе вас, Аню Вербину и Ольгу Степановну. Я почему-то не
сомневался, что вы понравитесь друг другу.
Сосед-боров стал
появляться в моем дворе, заводил душевные (на свой лад) разговоры, приносил
недостающий инструмент, а то и подсобить пытался, охая и кряхтя.
- Я бы за такое большое дело уже не взялся.
Годы, понимаешь, не те.
Тачка соседа
была теперь в моем полном распоряжении. Его новое уважительное отношение ко
мне было связано, как я чувствовал, с размахом и первыми результатами моих
дел. Всего дороже было то, что моя забота о красоте в этих делах уже не
отвергалась с порога, встречала даже понимание и сочувствие!
В один из светлых июньских вечеров я задержался с
пустой тачкой на своем высоком мосту и окинул взглядом ближние огороды.
Воздух после тихого дождя был напоен трогательными ароматами. На изумрудных склонах
и в ложбинах, уже прикрытых туманом, чернели правильные четырехугольники грядок,
обрамленные цветущими черемухами. А над серыми крышами домов пронзительно четко,
до мельчайших архитектурных деталей вырисовывался на бледно-зеленом небе
силуэт старой каменной церкви. Она показалась мне теперь гораздо ближе, чем
днем. В этом дивном сумеречном свете понятие пространства как-то утрачивало смысл
- как, помню, много лет назад исчезли для меня часы и расстояния на берегу
Невы возле медного Петра, где я сидел такой же вот белой ночью под таким же
прозрачным зеленоватым небом и засматривался на строгие очертания казарменных корпусов
на другом берегу, на завораживающие силуэты Васильевской стрелки, Петропавловки со
сверкающим шпилем над ней, моста... Был в полверсте, а казалось, что
до него пятьдесят шагов, где-то сказано у Достоевского. Может быть, такое
место, где мы теряем чувство пространства и времени и принимаем все окружающее как
свою бегущую по жилам кровь, и называется домом? Безо всякого повода
вспомнил вдруг безымянную круглолицую попутчицу, с которой началось дл
меня обретение Солигалича, и подумал о ней со снисходительной нежностью, как
о ребенке. Еще подумал, что никакого верхнего парка на месте грядок,
наверное, устраивать не стану - здешние огороды замечательны своей особенной красотой.
И совсем легко (до того легко и незаметно, что об этом и упоминать, кажется,
не следовало бы, не то что спорить) задела другая мысль: может быть, Солигалич и
есть то самое место, где я хотел бы жить...
В ту ночь мне снился длинный яркий сон. Хорошо помню
об этом потому, что вообще сны в Солигаличе были большой редкостью: измотанный до
предела, я обычно сразу проваливался в небытие и так же незаметно возвращался к
дневному сознанию, не ощущая после ночи ничего, кроме ломоты в теле.
Мне снилось, что я держу в руках длинный белый
конверт с красным штемпелем Букингемского дворца. Не знаю, как он ко мне попал,
да и где я сам во сне находился - на даче ли под Москвой или здесь, в Солигаличе. Открываю
судьбоносный конверт с волнением и трепетом, разворачиваю гербовую бумагу и
читаю:
Гр. такому-то (отчество
перепутано),
проживающему там-то
и там-то.
На Ваше обращение к
королеве Франции Екатерине отвечаем, что Вы имеете в Москве 1,9 кв. м живой
площади и не подлежите постановке на жилищный учет.
Пом. субпрефекта Юго-Западного округа
Варзикова.
И снова красная печать со львом.
Самое смешное, что из этого округа мы с женой действительно получали
в свое время какие-то отписки. Однако Варзикова не имела ко всему этому ни
малейшего отношения. Честное слово, о ней я за все время в Солигаличе ни
разу даже не вспомнил!
Но
во сне меня смущало другое: почему кладбищенская площадь названа живой?
(То, что речь в письме идет именно о могиле, сомнений почему-то не вызывало.)
Может быть, это просто опечатка и надо читать жилой? И тут мен
осенило: ведь кладбища-то наши в самом деле очень живые! Проплыли в мозгу
тяжелые серебристые заколки в виде бабочек на взбитых прическах двух девчонок, сидевших
впереди меня в солигаличском автобусе. Я тогда еще отметил про себя: как
на кладбище. Там тоже железные сварные надгробия и оградки, крашенные серебрянкой. Грубые,
дорогостоящие и для всех одинаковые. Обзаводиться ими, по-видимому, просто
необходимо - как необходимо покупать в дом диван или шифоньер или обносить
забором двор. Это суета живых, а вовсе не память об усопших и не украшение их
посмертного бытия. Это тоже судьба России, наши такие живые и такие безобразные кладбища... Мне
очень захотелось потрогать бабочку-надгробие над розовой раковиной ушка.
Я уже протянул было руку...
-
Сосед! Соседушко! - закричала девка истошным голосом.
Я открыл глаза. Показалось, что меня окликнули по
имени-отчеству, причем отчество переврали точно так, как в письме. Я выходил
из сна с ужасным чувством несчастья, окончательного крушения всех надежд.
Пошарил рукой по одеялу в поисках письма, чтобы перечитать его еще раз. Оно
только что было здесь!
-
Соседушко! Меня Леша убивает!
Старушечий вскрик
захлебнулся хрипом. Я бросился к окну. В полутемном дворе мужчина наотмашь бил
кулаком по голове старуху. Я заметался в поисках одежды и снова завороженно прилип
к окну, дрожащими пальцами пытаясь застегнуть рубашку. Он уже втаскивал ее
за волосы в дом по ступенькам крыльца, как мешок картошки...
Соседская калитка была закрыта на засов. Я
босиком прошел по улице до тускло освещенного окна кухни.
- Не смей, сука, жаловаться! - донеслось из-за
окна рычанье внука.
- Да
какая же я тебе сука, Леша! - громко отчитывал его знакомый голос. - Мне скоро
девяносто стукнет, а ты меня сукой обзываешь, жеребец бессовестный!
Слава Богу, старуха была жива. У меня подкашивались ноги.
Я присел у забора и впервые перевел дух, стараясь унять тупую боль и смертельную усталость в
груди. Вокруг меня сияла все та же волшебная белая ночь с ее дурманящими ароматами, только
небо из зеленого стало золотистым, с легчайшими акварельными мазками облаков над
горизонтом...
Старуха молила
меня о помощи. Чем же я мог ей помочь?
Утром вспомнил, откуда была с вечера привязавшаяся ко
мне фраза про пятьдесят шагов: из подробного, тщательно написанного пейзажа,
к которому герой Достоевского постоянно возвращается, дополняя этот пейзаж
все новыми и новыми красочными деталями!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27