.. Может быть, на печке жарче, зато так гигиеничней и
пристойней. Англичане много веков поступались удобствами ради приличий, и
неплохо получилось!
Возбужденный своим
замыслом, я машинально потянулся к записной книжке, вырвал листок и принялся чертить.
Стержень-шарнир, рейки, расширительные брусочки между ними, опорные бруски...
И тут опомнился.
Я сидел посреди
неприбранной кухни в нелепой позе, согревая задом голые пятки. Рукава и
полы пальто перемазаны печной известкой. Рядом нераспакованная дорожна
сумка. Я не спал ночь, не умывался, не завтракал. И вместо того чтобы принести поскорее
воды, напиться чаю и приняться за уборку или хотя бы завалиться спать,
я битый час вывожу на клочке бумаги какие-то загогулины! Уж не сошел ли
я с ума?
В конце концов,
хорошенько разглядев себя со стороны, я просто рассмеялся, встал, обул пропаренные у
огня ботинки и взялся за первоочередные дела. Но внезапное увлечение какой-то
там сушилкой было чувством острым и неожиданным. Мне стало ясно: жить в этом
доме так, как до меня жили, может, несколько поколений, я не хочу.
Другая жизнь не имела пока четкого образа.
То есть разные заманчивые образы, конечно, витали в моей голове, частично английского происхождения, но
они как-то не накладывались на солигаличский быт и этот дом. Одно существовало отдельно
от другого, изображения не совмещались ни в какой самой даже крошечной своей
части.
У меня уже тогда, правда,
мелькнула догадка, что всякое преображение следует начинать с формы. Неверно полагать,
будто содержание есть душа, а форма - тело; душа-то и есть форма. Если здесь,
в этом самом доме, посреди всего окружающего меня теперь безобразия,
найду в себе силы надеть свежую рубашку с белым галстуком и точно в 7.18
вечера (начало обедов в вашем колледже) сесть за стол - пусть я останусь при
этом в одиночестве и сам себя буду обслуживать, - я снова почувствую себ
как в Оксфорде. Мне уже не станет казаться, будто кто-то выбросил меня за
ненадобностью на помойку. Душа человека крепка традициями, они составляют ее
каркас. Традиции - вопреки всему: неудачам и бедности, усталому телу, порченым зубам,
болезням и даже смерти. Я вспоминал вереницу профессоров в черных мантиях, чинно
шествующих к длинному уставленному серебряными подсвечниками столу; вспоминал короткую
молитву на латинском, во время которой все стоят возле своих стульев потуп
взор; и бесконечные ряды склоненных студенческих голов внизу в общем обеденном зале,
и громкий стук молоточка, приглашающий всех садиться, и разливаемое по
бокалам молчаливой обслугой янтарное вино... Все это повторялось по заведенному давным-давно обычаю
из вечера в вечер, нисколько не утомляя старцев и не вызывая ухмылок молодежи...
Разбирая сумку, я наткнулся в ней на шотландский свитер.
Воздух в доме немного прогрелся, и я решился сменить на свитер длиннополое пальто.
И начал машинально искать глазами зеркало: захотелось увидеть, как выглядит
теперь затянутая женой дыра. Зеркало отыскалось там, где оно висело еще во
времена моего детства. Я вспомнил этот угол в комнате возле двери, ведущей
в сени, вспомнил резной узор на темной раме, покрытой сейчас густым слоем
пыли. Мне было лет одиннадцать или двенадцать, у меня была вельветовая коричневая курточка
(в те годы вельвет стоил дешево, это уже после он стал у нас недостижимой роскошью,
дефицитом из-под прилавка). У этой курточки я любил поднимать стоймя -
для форса! - отложной воротничок. И, выходя из дома, всякий раз задерживался перед
зеркалом, напуская на лицо мрачную задумчивость, внушительно подняв одну бровь
и стараясь поглубже втянуть щеки. Моя природная бледность помогала созданию образа.
- Ты что тут делаешь? - как-то мимоходом спросила
тетка, заметив мои старания.
-
Английское лицо! - невольно выпалил я, смешавшись.
Почему английское - не знаю. В те годы я еще не читал
Байрона и русских англоманов. Зато легко проглатывал длинные романы Скотта
и Диккенса (едва ли рискну сесть за них сейчас), зачитывался Стивенсоном, Конан
Дойлем, Коллинзом... Особое место занимал Робинзон Крузо, но для меня этот герой
был космополитом, я никогда не рисовал его в своем воображении англичанином. И
рядом шли Фенимор Купер и Майн Рид, Дюма-отец и Жюль Верн, Сервантес и
Гофман, и я в ту пору затруднился бы отдать кому-то из них предпочтение. (Русские
классики, на беду, ничего почти не написали для мальчишек. Из интересовавших мен
в детстве- всерьез, а не для показухи - писателей не могу вспомнить ни
одного отечественного автора.) Так почему именно английское?
И вот теперь я разглядывал в том самом потемневшем от
времени и пыли зеркале стяжки на свитере, купленном в Оксфорде на углу
Сейнт Олдейтс и Хай-стрит, и думал: что за судьба такая - вечно примерять
на себя чужую жизнь!..
Знаю, что
вы сейчас обо мне думаете. Я глупый человек. Если бы я был чуточку умнее,
бы не ждал волшебных перемен от поездки в Англию, не рассчитывал даже в
мечтах на вашу несчастную королеву, не вспоминал в Солигаличе обедов за
Нigh Table. Наверное, я не взялся бы и за это письмо к вам в наивной надежде
что-то объяснить и доказать. Но если я не сумею объяснить всего этого даже
вам, то кому и когда сумею?!
Да,
традиции не создаются в считанные дни и недели, тем более не перенимаются таким
обезьяньим способом. Смехотворность и пошлость подобных попыток многократно доказана. У
себя в России мы сталкиваемся теперь с этой пошлостью каждодневно. Но что
делать человеку без прочных культурных корней, воспитанному в неуважении к
обычаям своего народа (действительно отталкивающим, но не более чем обычаи всякого
народа в их натуральном виде!), оказавшемуся за рамками национальных, родовых,
сословных интересов, за пределами устоявшегося быта? А если он к тому же образован и
догадывается, что так жить негоже, если сама натура влечет его к оседлости, к
серьезному профессиональному труду, к устойчивому домашнему миру в окружении любимых
предметов, к своим привычкам и к своей скромной истории, чтобы в ком-то
и в чем-то продлить после смерти существование, а не пропасть бесследно, подобно
беспородному псу; если в нем живет глубокая духовная (я бы уточнил: эстетическая) потребность в
упорядоченной жизни - что такому человеку делать, спрашиваю я вас? Как,
где найти свое место?
Есть два
пути: либо опустить руки и поставить на своей жизни крест, либо начать
с нуля строить новую жизнь - такую, какой она привиделась мне в коротком лучезарном сне,
где были вы, я и волшебный город Оксфорд.
Новая жизнь начиналась естественно, без насилия над
собой. Это походило на увлекательную игру: я просто вспоминал все, что
видел в Англии и узнавал о ней. И далекие одна от другой картины вдруг начинали
совмещаться и счастливо совпадать то в одной, то в другой своей точке.
Стоило мне, например, подумать о чае и отыскать в
шкафу щербатый фаянсовый заварник с голубыми по белому цветочками (пачку
чаю - все еще того, из Оксфорда! - я привез с собой), как я тут же вспомнил
каминную полку. Страна, где в домах мало топят, а рамы одинарные, умеет
дорожить теплом. Каминная полка такая же важная принадлежность английского домашнего обихода,
как и сам камин: на ней можно согреть перед обедом тарелки или бутылку вина,
туда за разговором можно поставить чашку чаю или кофе, чтобы не остывала. Удобное
место для спичек, табака, подсвечника, не говоря уже о каминных часах;
для книги, которую отложил на часок, задремав перед огнем... Сколь ни был условен
камин в моем маленьком оксфордском кабинете (электрическая спираль,
вделанная в стену), над ним тоже была широкая доска из полированного мрамора,
которая, кстати, отлично прогревалась. На ней-то я и заваривал обычно свой чай.
Уныло скользнув глазами по русской печке,
вдруг с изумлением обнаружил, что здесь тоже имеется каминная полка! На
передней стенке повыше топки был выступ, явно предназначенный для тех же
целей. Карниз этот, как и все в доме, покрывала многолетняя пыль, но
быстро его очистил и водрузил туда для просушки пустой заварник, предварительно обдав
его кипятком. Мне как-то не пришлось обсуждать с вами рецепты приготовления хорошего
чая (кажется, вы вообще к чаю равнодушны и явно предпочитаете кофе), но
вот Джордж Оруэлл, например, считал, что чай надо засыпать в сухой
прогретый заварник. Он еще писал где-то: Чай является одним из
оплотов цивилизации, - как вам это нравится?!
Первый опыт оказался неудачным. Карниз промерзшей за
зиму печки был еще не настолько теплым, чтобы согреть и высушить чайник,
и мне скрепя сердце пришлось в конце концов высыпать две ложечки Twinings на
мокрое дно, но в будущем успехе я не сомневался. Более того: я понял, что стану
со временем реконструировать и расширять свою каминную полку,
чтобы она полностью соответствовала своему назначению.
Меня раздражал таз с помоями, стоявший под умывальником на
шатком табурете. Во время мытья рук или посуды на одежду и на стены летели мыльные
брызги. Еще входя в дом, я заметил в сенях в куче разного хлама нечто угловатое, напоминающее большую
раковину или воронку. Сразу после чая я исследовал этот предмет. Он действительно оказалс
медной воронкой, позеленевшей от старости, но не имеющей никаких повреждений. Я
выгреб золы из печки и принялся оттирать толстый налет окислов и грязи.
Через час воронка сверкала, как корабельные поручни. И хотя подобных воронок
нигде в вашей стране не встречал, у меня почему-то не возникло сомнений, что
она в точности соответствует стилю державы со славной морской традицией.
Постоянно имея в виду Англию, я теперь внимательнее приглядывался ко
всем попадавшимся на глаза вещам и, к полной неожиданности для себя, в
некоторые из них влюблялся. Так, при ближайшем рассмотрении мне очень понравился окованный зеленый
сундук, о котором в самом начале, каюсь, я подумал с неприязнью, как о
предмете из навязанного мне чуждого быта. Всякая добротная вещь обретает истинную цену
лишь в достойном окружении; идеология (враждебная или дружественная), ошибочно
приписываемая нами самой вещи, в большинстве случаев должна быть отнесена к
обстановке, в какой эта вещь предстала. Это как строительный материал,
о качестве которого нельзя судить по внешнему виду постройки: из одних
и тех же камней, песка и бревен в Англии создавали одно, в России - другое.
Пронафталиненный сундук, стоящий на ходу в захламленных сенях бедняцкой избы,
отвратителен, здесь он признак бестолковости и глупого терпения; тот же
сундук в просторной и светлой, увешанной зеркалами прихожей, поставленный под
старинным бра или рядом с другим подобающим стилю предметом, может вызвать восхищение. А
прежде всего он удобен: в отсутствие платяного шкафа сундук был мне просто необходим... Пока
же я его тщательно вымыл изнутри и снаружи и водворил для просушки в комнату поближе
к печке. С учетом дальних рейсов с ведром на колонку и подогрева воды в
чугунке это заняло у меня еще два или три часа.
День близился к концу, а я за своими разнообразными хлопотами как-то
и забыл уже, что и не спал, и ничего не ел, кроме чая со старым бутербродом. Мен
ждал еще один желанный предмет.
Речь
идет о небольшой штуковине из бронзы - подковообразной скобе, которую
обнаружил среди мышиного помета под сдвинутым сундуком. Может быть, это
была ручка от другого, не сохранившегося сундука либо от старинного чемодана,
не берусь судить о ее происхождении. Скоба была шарнирно укреплена на продолговатой пластине,
имевшей по углам четыре круглых отверстия для шурупов или гвоздей. Прихотливая отливка
с изрядно стершимися от длительного пользования узорами свидетельствовала о
давнем происхождении этой вещицы, хотя ни клейма изготовителя, ни каких-либо других
свидетельств эпохи я на ней не обнаружил.
Зачем
так длинно ее описываю? Дело в том, что на дверях всех старых домов в Англии
- на ваших красивых разноцветных входных дверях, открывающихся прямо на
улицу, - я видел точь-в-точь такие скобы! Они свисают посередине двери
и служат в качестве дверного молоточка. Когда ударяешь скобой-молоточком по
металлической пластине, раздается приятный сочный звук. Это была одна из
многих ярких мелочей, радовавших меня в вашей стране. Я едва ли вспомнил бы
этот пустяк, если бы не нечаянная находка под сундуком. Впрочем, как заметил
однажды Чаадаев, мы помним не более того, что желаем вспомнить...
Вы уже догадываетесь: мне захотелось немедленно приспособить найденную скобу
на калитке в качестве молоточка.
Проблема состояла
в том, чтобы отыскать пластину, о которую могла бы звучно ударяться мо
скоба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
пристойней. Англичане много веков поступались удобствами ради приличий, и
неплохо получилось!
Возбужденный своим
замыслом, я машинально потянулся к записной книжке, вырвал листок и принялся чертить.
Стержень-шарнир, рейки, расширительные брусочки между ними, опорные бруски...
И тут опомнился.
Я сидел посреди
неприбранной кухни в нелепой позе, согревая задом голые пятки. Рукава и
полы пальто перемазаны печной известкой. Рядом нераспакованная дорожна
сумка. Я не спал ночь, не умывался, не завтракал. И вместо того чтобы принести поскорее
воды, напиться чаю и приняться за уборку или хотя бы завалиться спать,
я битый час вывожу на клочке бумаги какие-то загогулины! Уж не сошел ли
я с ума?
В конце концов,
хорошенько разглядев себя со стороны, я просто рассмеялся, встал, обул пропаренные у
огня ботинки и взялся за первоочередные дела. Но внезапное увлечение какой-то
там сушилкой было чувством острым и неожиданным. Мне стало ясно: жить в этом
доме так, как до меня жили, может, несколько поколений, я не хочу.
Другая жизнь не имела пока четкого образа.
То есть разные заманчивые образы, конечно, витали в моей голове, частично английского происхождения, но
они как-то не накладывались на солигаличский быт и этот дом. Одно существовало отдельно
от другого, изображения не совмещались ни в какой самой даже крошечной своей
части.
У меня уже тогда, правда,
мелькнула догадка, что всякое преображение следует начинать с формы. Неверно полагать,
будто содержание есть душа, а форма - тело; душа-то и есть форма. Если здесь,
в этом самом доме, посреди всего окружающего меня теперь безобразия,
найду в себе силы надеть свежую рубашку с белым галстуком и точно в 7.18
вечера (начало обедов в вашем колледже) сесть за стол - пусть я останусь при
этом в одиночестве и сам себя буду обслуживать, - я снова почувствую себ
как в Оксфорде. Мне уже не станет казаться, будто кто-то выбросил меня за
ненадобностью на помойку. Душа человека крепка традициями, они составляют ее
каркас. Традиции - вопреки всему: неудачам и бедности, усталому телу, порченым зубам,
болезням и даже смерти. Я вспоминал вереницу профессоров в черных мантиях, чинно
шествующих к длинному уставленному серебряными подсвечниками столу; вспоминал короткую
молитву на латинском, во время которой все стоят возле своих стульев потуп
взор; и бесконечные ряды склоненных студенческих голов внизу в общем обеденном зале,
и громкий стук молоточка, приглашающий всех садиться, и разливаемое по
бокалам молчаливой обслугой янтарное вино... Все это повторялось по заведенному давным-давно обычаю
из вечера в вечер, нисколько не утомляя старцев и не вызывая ухмылок молодежи...
Разбирая сумку, я наткнулся в ней на шотландский свитер.
Воздух в доме немного прогрелся, и я решился сменить на свитер длиннополое пальто.
И начал машинально искать глазами зеркало: захотелось увидеть, как выглядит
теперь затянутая женой дыра. Зеркало отыскалось там, где оно висело еще во
времена моего детства. Я вспомнил этот угол в комнате возле двери, ведущей
в сени, вспомнил резной узор на темной раме, покрытой сейчас густым слоем
пыли. Мне было лет одиннадцать или двенадцать, у меня была вельветовая коричневая курточка
(в те годы вельвет стоил дешево, это уже после он стал у нас недостижимой роскошью,
дефицитом из-под прилавка). У этой курточки я любил поднимать стоймя -
для форса! - отложной воротничок. И, выходя из дома, всякий раз задерживался перед
зеркалом, напуская на лицо мрачную задумчивость, внушительно подняв одну бровь
и стараясь поглубже втянуть щеки. Моя природная бледность помогала созданию образа.
- Ты что тут делаешь? - как-то мимоходом спросила
тетка, заметив мои старания.
-
Английское лицо! - невольно выпалил я, смешавшись.
Почему английское - не знаю. В те годы я еще не читал
Байрона и русских англоманов. Зато легко проглатывал длинные романы Скотта
и Диккенса (едва ли рискну сесть за них сейчас), зачитывался Стивенсоном, Конан
Дойлем, Коллинзом... Особое место занимал Робинзон Крузо, но для меня этот герой
был космополитом, я никогда не рисовал его в своем воображении англичанином. И
рядом шли Фенимор Купер и Майн Рид, Дюма-отец и Жюль Верн, Сервантес и
Гофман, и я в ту пору затруднился бы отдать кому-то из них предпочтение. (Русские
классики, на беду, ничего почти не написали для мальчишек. Из интересовавших мен
в детстве- всерьез, а не для показухи - писателей не могу вспомнить ни
одного отечественного автора.) Так почему именно английское?
И вот теперь я разглядывал в том самом потемневшем от
времени и пыли зеркале стяжки на свитере, купленном в Оксфорде на углу
Сейнт Олдейтс и Хай-стрит, и думал: что за судьба такая - вечно примерять
на себя чужую жизнь!..
Знаю, что
вы сейчас обо мне думаете. Я глупый человек. Если бы я был чуточку умнее,
бы не ждал волшебных перемен от поездки в Англию, не рассчитывал даже в
мечтах на вашу несчастную королеву, не вспоминал в Солигаличе обедов за
Нigh Table. Наверное, я не взялся бы и за это письмо к вам в наивной надежде
что-то объяснить и доказать. Но если я не сумею объяснить всего этого даже
вам, то кому и когда сумею?!
Да,
традиции не создаются в считанные дни и недели, тем более не перенимаются таким
обезьяньим способом. Смехотворность и пошлость подобных попыток многократно доказана. У
себя в России мы сталкиваемся теперь с этой пошлостью каждодневно. Но что
делать человеку без прочных культурных корней, воспитанному в неуважении к
обычаям своего народа (действительно отталкивающим, но не более чем обычаи всякого
народа в их натуральном виде!), оказавшемуся за рамками национальных, родовых,
сословных интересов, за пределами устоявшегося быта? А если он к тому же образован и
догадывается, что так жить негоже, если сама натура влечет его к оседлости, к
серьезному профессиональному труду, к устойчивому домашнему миру в окружении любимых
предметов, к своим привычкам и к своей скромной истории, чтобы в ком-то
и в чем-то продлить после смерти существование, а не пропасть бесследно, подобно
беспородному псу; если в нем живет глубокая духовная (я бы уточнил: эстетическая) потребность в
упорядоченной жизни - что такому человеку делать, спрашиваю я вас? Как,
где найти свое место?
Есть два
пути: либо опустить руки и поставить на своей жизни крест, либо начать
с нуля строить новую жизнь - такую, какой она привиделась мне в коротком лучезарном сне,
где были вы, я и волшебный город Оксфорд.
Новая жизнь начиналась естественно, без насилия над
собой. Это походило на увлекательную игру: я просто вспоминал все, что
видел в Англии и узнавал о ней. И далекие одна от другой картины вдруг начинали
совмещаться и счастливо совпадать то в одной, то в другой своей точке.
Стоило мне, например, подумать о чае и отыскать в
шкафу щербатый фаянсовый заварник с голубыми по белому цветочками (пачку
чаю - все еще того, из Оксфорда! - я привез с собой), как я тут же вспомнил
каминную полку. Страна, где в домах мало топят, а рамы одинарные, умеет
дорожить теплом. Каминная полка такая же важная принадлежность английского домашнего обихода,
как и сам камин: на ней можно согреть перед обедом тарелки или бутылку вина,
туда за разговором можно поставить чашку чаю или кофе, чтобы не остывала. Удобное
место для спичек, табака, подсвечника, не говоря уже о каминных часах;
для книги, которую отложил на часок, задремав перед огнем... Сколь ни был условен
камин в моем маленьком оксфордском кабинете (электрическая спираль,
вделанная в стену), над ним тоже была широкая доска из полированного мрамора,
которая, кстати, отлично прогревалась. На ней-то я и заваривал обычно свой чай.
Уныло скользнув глазами по русской печке,
вдруг с изумлением обнаружил, что здесь тоже имеется каминная полка! На
передней стенке повыше топки был выступ, явно предназначенный для тех же
целей. Карниз этот, как и все в доме, покрывала многолетняя пыль, но
быстро его очистил и водрузил туда для просушки пустой заварник, предварительно обдав
его кипятком. Мне как-то не пришлось обсуждать с вами рецепты приготовления хорошего
чая (кажется, вы вообще к чаю равнодушны и явно предпочитаете кофе), но
вот Джордж Оруэлл, например, считал, что чай надо засыпать в сухой
прогретый заварник. Он еще писал где-то: Чай является одним из
оплотов цивилизации, - как вам это нравится?!
Первый опыт оказался неудачным. Карниз промерзшей за
зиму печки был еще не настолько теплым, чтобы согреть и высушить чайник,
и мне скрепя сердце пришлось в конце концов высыпать две ложечки Twinings на
мокрое дно, но в будущем успехе я не сомневался. Более того: я понял, что стану
со временем реконструировать и расширять свою каминную полку,
чтобы она полностью соответствовала своему назначению.
Меня раздражал таз с помоями, стоявший под умывальником на
шатком табурете. Во время мытья рук или посуды на одежду и на стены летели мыльные
брызги. Еще входя в дом, я заметил в сенях в куче разного хлама нечто угловатое, напоминающее большую
раковину или воронку. Сразу после чая я исследовал этот предмет. Он действительно оказалс
медной воронкой, позеленевшей от старости, но не имеющей никаких повреждений. Я
выгреб золы из печки и принялся оттирать толстый налет окислов и грязи.
Через час воронка сверкала, как корабельные поручни. И хотя подобных воронок
нигде в вашей стране не встречал, у меня почему-то не возникло сомнений, что
она в точности соответствует стилю державы со славной морской традицией.
Постоянно имея в виду Англию, я теперь внимательнее приглядывался ко
всем попадавшимся на глаза вещам и, к полной неожиданности для себя, в
некоторые из них влюблялся. Так, при ближайшем рассмотрении мне очень понравился окованный зеленый
сундук, о котором в самом начале, каюсь, я подумал с неприязнью, как о
предмете из навязанного мне чуждого быта. Всякая добротная вещь обретает истинную цену
лишь в достойном окружении; идеология (враждебная или дружественная), ошибочно
приписываемая нами самой вещи, в большинстве случаев должна быть отнесена к
обстановке, в какой эта вещь предстала. Это как строительный материал,
о качестве которого нельзя судить по внешнему виду постройки: из одних
и тех же камней, песка и бревен в Англии создавали одно, в России - другое.
Пронафталиненный сундук, стоящий на ходу в захламленных сенях бедняцкой избы,
отвратителен, здесь он признак бестолковости и глупого терпения; тот же
сундук в просторной и светлой, увешанной зеркалами прихожей, поставленный под
старинным бра или рядом с другим подобающим стилю предметом, может вызвать восхищение. А
прежде всего он удобен: в отсутствие платяного шкафа сундук был мне просто необходим... Пока
же я его тщательно вымыл изнутри и снаружи и водворил для просушки в комнату поближе
к печке. С учетом дальних рейсов с ведром на колонку и подогрева воды в
чугунке это заняло у меня еще два или три часа.
День близился к концу, а я за своими разнообразными хлопотами как-то
и забыл уже, что и не спал, и ничего не ел, кроме чая со старым бутербродом. Мен
ждал еще один желанный предмет.
Речь
идет о небольшой штуковине из бронзы - подковообразной скобе, которую
обнаружил среди мышиного помета под сдвинутым сундуком. Может быть, это
была ручка от другого, не сохранившегося сундука либо от старинного чемодана,
не берусь судить о ее происхождении. Скоба была шарнирно укреплена на продолговатой пластине,
имевшей по углам четыре круглых отверстия для шурупов или гвоздей. Прихотливая отливка
с изрядно стершимися от длительного пользования узорами свидетельствовала о
давнем происхождении этой вещицы, хотя ни клейма изготовителя, ни каких-либо других
свидетельств эпохи я на ней не обнаружил.
Зачем
так длинно ее описываю? Дело в том, что на дверях всех старых домов в Англии
- на ваших красивых разноцветных входных дверях, открывающихся прямо на
улицу, - я видел точь-в-точь такие скобы! Они свисают посередине двери
и служат в качестве дверного молоточка. Когда ударяешь скобой-молоточком по
металлической пластине, раздается приятный сочный звук. Это была одна из
многих ярких мелочей, радовавших меня в вашей стране. Я едва ли вспомнил бы
этот пустяк, если бы не нечаянная находка под сундуком. Впрочем, как заметил
однажды Чаадаев, мы помним не более того, что желаем вспомнить...
Вы уже догадываетесь: мне захотелось немедленно приспособить найденную скобу
на калитке в качестве молоточка.
Проблема состояла
в том, чтобы отыскать пластину, о которую могла бы звучно ударяться мо
скоба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27