Мастеровой, согласившийся за умеренную плату
помочь мне с фундаментом (просить его об этом ходила со мной все та же
Ольга Степановна), категорически отказался приступать до тех пор, пока не
покончит со своим огородом. Но мне как-то скучно и не с руки было заботиться о
будущих картошке и морковке, у меня хватало других забот. И если бы не одно
нечаянное впечатление (из самых, впрочем, обыкновенных), я, возможно, так
и не выбрался бы за огородную калитку от целиком занимавших меня в то время кирпичей
да бревен.
Однажды в яркий
солнечный день, поднявшись по делам на чердак (помнится, печка в то утро шибко
дымила, и мне пришло в голову осмотреть трубу), я был потрясен великолепием открывшегося мне
из чердачного оконца пейзажа. Оконце выходило как раз на огороды. С них сошел
снег, и плоская грязно-белая равнина вдруг преобразилась. Прямо от огородной калитки
расстилалась ровная лужайка, покрытая реденькой молодой травой и пересеченная извилистой тропинкой; лужайка
эта полого спускалась вниз, переходя в болотце, где протекал едва заметный ручей,
высокий противоположный берег которого поднимался почти отвесной песчаной
стеной. Обрыв весь был испещрен чьими-то норами и гнездами. На вершине росла
желтая акация, едва распускавшая тогда почки. И лишь за кустами акации
начинался собственно огород, то есть мои зарастающие сорняками грядки.
Я любовался этим видом так, будто стоял где-нибудь у
гранитного парапета моста Св. Магдалины и обозревал сверху Ангельскую Поляну
и Тропинку Эдисона. До меня как-то не доходило, что вся эта красота принадлежит мне,
что она на моей земле и более того: что это то самое место, куда
Ольга Степановна так долго уговаривает меня выйти с лопатой...
Спустившись с чердака, я внимательно рассмотрел примыкающий к
дому участок земли из разных точек и убедился, что рельеф очень богат и
на нем можно создать нечто уникальное и прекрасное. Мне было с чем сравнивать. Я
помнил клочки скудной каменистой земли при ваших английских домах, на которых вы
умудрялись разместить сказочные сады с гротами и беседками. Возникший в
голове образ парка настолько меня увлек, что я тотчас приступил к новому
делу, еще не зная, хватит ли у меня для него уменья и усердия.
Солигалич, расположенный в окружении лесов
и болот, был преимущественно деревянным городом. Даже мостовые здесь когда-то
выкладывались деревянными шашками вместо камней и асфальта, а дощатые панели дл
пешеходов строят и поныне. Такая панель из полуистлевших в земле березовых досок
тянулась и через теткин двор от входной калитки до огородного забора. Когда земл
оттаяла, я вытащил из грязи эти гнилушки и приставил их к воротам сушиться, чтобы
распилить и сжечь в печи, однако чище без них не стало. Была мысль засыпать тропу
гравием либо вымостить половинками кирпича. И только теперь, когда в голове
сложился пейзажный план в целом, я точно знал, что надо делать.
В моем распоряжении было немало округлых камней большого
размера, привезенных вместе с песком и гравием. Эти камни я начал откладывать в
сторону еще при перевалке сыпучего добра с улицы во двор; Ольга Степановна, со
свойственными ей практичностью и знанием дела, советовала употребить их
для засыпки фундамента, но я в уме отвел им более заметную роль (какую именно
- сам еще не знал). Камни мне просто нравились: омытые талой водой, они
приобретали всевозможные оттенки благородно-сдержанной гаммы, от белого до
черного включительно. Я начинал уставать в Солигаличе от дерева, мне не
хватало камня. После Оксфорда камень был для меня, если воспользоваться словами
Оруэлла, оплотом цивилизации, синонимом прочности и красоты. Каменные дома,
мостовые, ограды... Глядя на здешние крыши из замшелой дранки, я с изумлением восстанавливал вдруг
в памяти, что даже на крышах ваших старинных зданий - каменные пластины!
Для начала я разметил во дворе прямую дорожку
шириной около метра (там, где раньше лежали доски), с площадкой перед крыльцом и
стал копать на этом месте неглубокий котлован. Лишней земли, однако, получалось много;
меня раздражали новые кучи, портившие и без того обезображенный грудами
щебня и кирпича двор, пока я не нашел вынутому грунту полезного применения.
Узловой частью огородного ландшафта был в моем
плане мостик через ручей, к которому от калитки должна была вести обсаженная кустарником и
посыпанная песком аллея. Песчаный обрыв возвышался на какой-нибудь метр,
но перепад его с другим берегом, а точнее, как я уже упоминал, и не берегом вовсе,
а болотистой низинкой, был для моста слишком велик. Кроме того, болотце
служило помехой на пути в огород. Во всяком случае, в той единственной паре
обуви, что была на мне, я просто не мог выбраться на грядки за ручьем.
(Это было еще одним домашним оправданием, почему не копаю грядки:
совесть все-таки грызла.) Я даже подумывал, не выстроить ли мне пешеходную эстакаду на
сваях от огородной калитки до куста акации (метров двадцать длиной!), и
единственное, что меня от этой безумной затеи удержало, - мысль, что предполагаемая постройка не
впишется в рельеф, загубит красоту.
И
вот теперь излишек грунта во дворе подсказал выход. Я стал носить землю на
болотце, и скоро там, прямо напротив акации, вырос солидный холмик, вершиной
своей сровнявшийся с противоположным берегом. (Позднее болотце дало мне
неисчерпаемый резерв использования лишней земли и строительного мусора.
В конце концов от самого моего забора до ручья пролегла высокая и сухая насыпна
аллея.)
Вы заметили, конечно,
сколько тяжелой работы связано было у меня с перемещением строительных материалов и
земли на значительные расстояния. Я не оговорился, сказав, что носил
землю. Можете себе представить, сколько рейсов я совершал за день со двора на
болото, согнувшись под тяжестью огромной неудобной бадьи! Как-то в самом
начале земляных работ я приметил во дворе у соседа справа садовую тележку
с кузовом и зашел попросить ее на время для перевозки земли.
- Ты хоть чем сейчас занимаешься-то? - спросил
сосед, медля с ответом.
-
Сразу и не объяснить, - смутился я. - Вот уж закончу, тогда...
Ну как было признаться, что я рою во дворе
углубление под булыжную мостовую и таскаю землю на огород, чтобы возвести
там со временем мост?!
-
Тачка-то мне, понимаешь, самому нужна, - заключил он, отводя взгляд.
До этого он несколько дней к тележке не прикасался; не
пользовался ею и после разговора, только переместил с глаз долой в cарай.
Когда углубление было готово, я заполнил его
до самого верха чистым строительным песком и на этот дренаж стал укладывать один
к одному мои красивые булыжники. Я старался подгонять их как по размеру и
конфигурации, так и по цвету. Более темные и крупные располагал по краям
дорожки, среднюю часть выкладывал камнями помельче и посветлее, а по самому центру
бисером пустил ниточку белоснежной гальки. Теперь и ночью легко было различить тропу
по светящимся в темноте камешкам. (В будущем мой сад предстояло ярко осветить разнообразными декоративными фонарями,
но так далеко я пока не заглядывал.) На площадку перед крыльцом пошли плоские камни
нежно-сиреневого цвета, а перед входной калиткой со стороны улицы я положил черный
гранит почти правильной четырехугольной формы.
Все это я сделал наугад, не имея до той поры никакого опыта
в подобных работах и ни с кем не советуясь. Меня порадовало, что камни сразу
улеглись в песок плотно и не зыбили под ногами, но для окончательной проверки
требовался дождик. Мне запомнился один нервный вечер в Оксфорде, когда
я спешил под проливным дождем на семинар, где должен был выступать с докладом (и
для того нарядился соответственно). По тротуару замусоренной Корнмаркет-стрит шла
навстречу уборочная машина, вытесняя людей на проезжую часть. Из-под колес
автомобилей летели брызги, раскрытые зонты загораживали путь. Заторопившись, чтобы
ускользнуть от шипящего шинами автобуса, я прыгнул на тротуар позади уборочной машины,
и вдруг массивная плита подо мной покачнулась и - раз! - до колен обдала
грязным фонтаном мои тщательно отутюженные брюки.
- ...ать твою! - вырвалось у меня вслух. А про себ
подумал: Да чем вы, так вашу и так, отличаетесь от нас, русских разгильдяев? Да
чем ваш дерьмовый городишко лучше наших?..
Дорого бы я дал, чтобы снова оказаться в Оксфорде под
тем дождем...
Через несколько дней,
когда на Солигалич с первой майской грозой обрушился настоящий ливень,
я с гордостью убедился, что могу теперь выйти из дома не замочив ног.
О, русским дороги эти старые чужие камни...
Когда-нибудь и мои любовно уложенные камни,
думал я тогда, станут старыми, но будут потомкам не чужие. Как знать, может, с
них-то и пойдет в этом захолустье отсчет нового времени, новой цивилизации, и
мощеный двор мой будут показывать туристам, как показывают в Оксфорде тысячелетний каменный колодец?
В этой игре ума не было ни крупицы тщеславия, лишь
страсть к иной жизни и надежда. Одинокие размышления и тяжелый физический труд
успели к тому времени достаточно закалить мою душу. Я не держал в голове
ничего суетного, ничего такого, что относилось бы к выяснению моего места среди
других людей, к самоутверждению - будь то солигаличское или московское окружение. Зависти
и следа не осталось. Я всецело отдавался теперь одной страсти и служил
только одному Богу - красоте.
В
Солигаличе я заново переосмысливал многое. Интересно было вспомнить, например,
какое неординарное значение придавали в прошлом русские знатоки и ценители
Европы красоте жилища. Чаадаев как-то советовал своей милой корреспондентке в
одном из писем, навеки ее прославивших: Сделайте свой приют как можно
более привлекательным, займитесь его красивым убранством, почему бы даже не
вложить в это некоторую изысканность и нарядность?.. Одна из главных причин,
замедляющих у нас прогресс, состоит в отсутствии всякого отражения искусства в
нашей домашней жизни.
Мне
очень хотелось вспомнить, что думал по этому поводу мой Достоевский (о,
святая простота: мой Пушкин, мой Достоевский...), не
говорил ли и он где-нибудь об украшении дома - но ничего, кроме кадок с
лимонными и жасминными деревьями на террасе дачи Лебедева в Павловске, не
вспомнил. Там эти кадки против настоящих павловских деревьев ничего не
стоят. Однако, помню, получалось красиво! Когда все деревья были
наконец свезены на дачу и расставлены, Лебедев несколько раз в тот день сбегал
по ступенькам террасы на улицу и с улицы любовался на свое владение... Совсем
как я! Да еще пришло на память мрачное рогожинское жилище на Гороховой. Имелс
ли, однако, в сознании Достоевского желанный образ земного мира, идеал
не бытия - просто быта? То ли я отупел от тяжелой физической работы,
то ли Достоевский на самом деле не любил или не умел изображать интерьеры и
пейзажи, не был, как сказали бы сейчас, дизайнером, но ни одного красивого ландшафта, ни
одной светлой картины жизненного благоустройства я в сочинениях этого писателя, всю
мою сознательную жизнь учившего меня боготворить красоту, не припомнил. В
голове выстроился ряд когда-то сильно подействовавших на мое воображение страниц,
но все оказывалось при ближайшем рассмотрении либо выражением восторга
в коротких репликах (Смотри, какой день, смотри, как хорошо! -
говорит подросток Аркадий Долгорукий своей сестре Лизе), либо мельтешением отрывочных образов,
опять-таки преимущественно голых номинаций (деревья, мушка в
горячем солнечном луче), либо абстрактными рассуждениями типа: Архитектурные сочетания линий
имеют, конечно, свою тайну...
Теперь
частенько садился вечерами за шаткий стол, чуть не падая с колченогого стула
на кривом полу (и с кровати вначале раза три скатывался во сне - пока не
догадался подставить под ножки с одной стороны толстую доску), и допоздна рисовал
на клочках бумаги дом с прилегающим участком в их будущем виде. Чем дальше, тем
подробнее становились планы. Работа требовала иногда прорисовки мелких
и даже мельчайших деталей. У меня не было никаких руководств или справочников, до
всего приходилось додумываться самому, все изобретать заново. Иногда, что-то
уже построив и сравнив после свое творение с изделием профессионала (чаще
это относилось к плотницким и столярным делам, по которым в Солигаличе были
неплохие мастера), я с радостью убеждался, что мое решение и надежнее, и
красивее общепринятого; но чаще бывало, к сожалению, наоборот, и все приходилось переделывать заново.
Засидевшись как-то над проработкой вариантов моста
через ручей (их было удручающе много; начать с того, что я еще не решил, из
чего строить мост:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
помочь мне с фундаментом (просить его об этом ходила со мной все та же
Ольга Степановна), категорически отказался приступать до тех пор, пока не
покончит со своим огородом. Но мне как-то скучно и не с руки было заботиться о
будущих картошке и морковке, у меня хватало других забот. И если бы не одно
нечаянное впечатление (из самых, впрочем, обыкновенных), я, возможно, так
и не выбрался бы за огородную калитку от целиком занимавших меня в то время кирпичей
да бревен.
Однажды в яркий
солнечный день, поднявшись по делам на чердак (помнится, печка в то утро шибко
дымила, и мне пришло в голову осмотреть трубу), я был потрясен великолепием открывшегося мне
из чердачного оконца пейзажа. Оконце выходило как раз на огороды. С них сошел
снег, и плоская грязно-белая равнина вдруг преобразилась. Прямо от огородной калитки
расстилалась ровная лужайка, покрытая реденькой молодой травой и пересеченная извилистой тропинкой; лужайка
эта полого спускалась вниз, переходя в болотце, где протекал едва заметный ручей,
высокий противоположный берег которого поднимался почти отвесной песчаной
стеной. Обрыв весь был испещрен чьими-то норами и гнездами. На вершине росла
желтая акация, едва распускавшая тогда почки. И лишь за кустами акации
начинался собственно огород, то есть мои зарастающие сорняками грядки.
Я любовался этим видом так, будто стоял где-нибудь у
гранитного парапета моста Св. Магдалины и обозревал сверху Ангельскую Поляну
и Тропинку Эдисона. До меня как-то не доходило, что вся эта красота принадлежит мне,
что она на моей земле и более того: что это то самое место, куда
Ольга Степановна так долго уговаривает меня выйти с лопатой...
Спустившись с чердака, я внимательно рассмотрел примыкающий к
дому участок земли из разных точек и убедился, что рельеф очень богат и
на нем можно создать нечто уникальное и прекрасное. Мне было с чем сравнивать. Я
помнил клочки скудной каменистой земли при ваших английских домах, на которых вы
умудрялись разместить сказочные сады с гротами и беседками. Возникший в
голове образ парка настолько меня увлек, что я тотчас приступил к новому
делу, еще не зная, хватит ли у меня для него уменья и усердия.
Солигалич, расположенный в окружении лесов
и болот, был преимущественно деревянным городом. Даже мостовые здесь когда-то
выкладывались деревянными шашками вместо камней и асфальта, а дощатые панели дл
пешеходов строят и поныне. Такая панель из полуистлевших в земле березовых досок
тянулась и через теткин двор от входной калитки до огородного забора. Когда земл
оттаяла, я вытащил из грязи эти гнилушки и приставил их к воротам сушиться, чтобы
распилить и сжечь в печи, однако чище без них не стало. Была мысль засыпать тропу
гравием либо вымостить половинками кирпича. И только теперь, когда в голове
сложился пейзажный план в целом, я точно знал, что надо делать.
В моем распоряжении было немало округлых камней большого
размера, привезенных вместе с песком и гравием. Эти камни я начал откладывать в
сторону еще при перевалке сыпучего добра с улицы во двор; Ольга Степановна, со
свойственными ей практичностью и знанием дела, советовала употребить их
для засыпки фундамента, но я в уме отвел им более заметную роль (какую именно
- сам еще не знал). Камни мне просто нравились: омытые талой водой, они
приобретали всевозможные оттенки благородно-сдержанной гаммы, от белого до
черного включительно. Я начинал уставать в Солигаличе от дерева, мне не
хватало камня. После Оксфорда камень был для меня, если воспользоваться словами
Оруэлла, оплотом цивилизации, синонимом прочности и красоты. Каменные дома,
мостовые, ограды... Глядя на здешние крыши из замшелой дранки, я с изумлением восстанавливал вдруг
в памяти, что даже на крышах ваших старинных зданий - каменные пластины!
Для начала я разметил во дворе прямую дорожку
шириной около метра (там, где раньше лежали доски), с площадкой перед крыльцом и
стал копать на этом месте неглубокий котлован. Лишней земли, однако, получалось много;
меня раздражали новые кучи, портившие и без того обезображенный грудами
щебня и кирпича двор, пока я не нашел вынутому грунту полезного применения.
Узловой частью огородного ландшафта был в моем
плане мостик через ручей, к которому от калитки должна была вести обсаженная кустарником и
посыпанная песком аллея. Песчаный обрыв возвышался на какой-нибудь метр,
но перепад его с другим берегом, а точнее, как я уже упоминал, и не берегом вовсе,
а болотистой низинкой, был для моста слишком велик. Кроме того, болотце
служило помехой на пути в огород. Во всяком случае, в той единственной паре
обуви, что была на мне, я просто не мог выбраться на грядки за ручьем.
(Это было еще одним домашним оправданием, почему не копаю грядки:
совесть все-таки грызла.) Я даже подумывал, не выстроить ли мне пешеходную эстакаду на
сваях от огородной калитки до куста акации (метров двадцать длиной!), и
единственное, что меня от этой безумной затеи удержало, - мысль, что предполагаемая постройка не
впишется в рельеф, загубит красоту.
И
вот теперь излишек грунта во дворе подсказал выход. Я стал носить землю на
болотце, и скоро там, прямо напротив акации, вырос солидный холмик, вершиной
своей сровнявшийся с противоположным берегом. (Позднее болотце дало мне
неисчерпаемый резерв использования лишней земли и строительного мусора.
В конце концов от самого моего забора до ручья пролегла высокая и сухая насыпна
аллея.)
Вы заметили, конечно,
сколько тяжелой работы связано было у меня с перемещением строительных материалов и
земли на значительные расстояния. Я не оговорился, сказав, что носил
землю. Можете себе представить, сколько рейсов я совершал за день со двора на
болото, согнувшись под тяжестью огромной неудобной бадьи! Как-то в самом
начале земляных работ я приметил во дворе у соседа справа садовую тележку
с кузовом и зашел попросить ее на время для перевозки земли.
- Ты хоть чем сейчас занимаешься-то? - спросил
сосед, медля с ответом.
-
Сразу и не объяснить, - смутился я. - Вот уж закончу, тогда...
Ну как было признаться, что я рою во дворе
углубление под булыжную мостовую и таскаю землю на огород, чтобы возвести
там со временем мост?!
-
Тачка-то мне, понимаешь, самому нужна, - заключил он, отводя взгляд.
До этого он несколько дней к тележке не прикасался; не
пользовался ею и после разговора, только переместил с глаз долой в cарай.
Когда углубление было готово, я заполнил его
до самого верха чистым строительным песком и на этот дренаж стал укладывать один
к одному мои красивые булыжники. Я старался подгонять их как по размеру и
конфигурации, так и по цвету. Более темные и крупные располагал по краям
дорожки, среднюю часть выкладывал камнями помельче и посветлее, а по самому центру
бисером пустил ниточку белоснежной гальки. Теперь и ночью легко было различить тропу
по светящимся в темноте камешкам. (В будущем мой сад предстояло ярко осветить разнообразными декоративными фонарями,
но так далеко я пока не заглядывал.) На площадку перед крыльцом пошли плоские камни
нежно-сиреневого цвета, а перед входной калиткой со стороны улицы я положил черный
гранит почти правильной четырехугольной формы.
Все это я сделал наугад, не имея до той поры никакого опыта
в подобных работах и ни с кем не советуясь. Меня порадовало, что камни сразу
улеглись в песок плотно и не зыбили под ногами, но для окончательной проверки
требовался дождик. Мне запомнился один нервный вечер в Оксфорде, когда
я спешил под проливным дождем на семинар, где должен был выступать с докладом (и
для того нарядился соответственно). По тротуару замусоренной Корнмаркет-стрит шла
навстречу уборочная машина, вытесняя людей на проезжую часть. Из-под колес
автомобилей летели брызги, раскрытые зонты загораживали путь. Заторопившись, чтобы
ускользнуть от шипящего шинами автобуса, я прыгнул на тротуар позади уборочной машины,
и вдруг массивная плита подо мной покачнулась и - раз! - до колен обдала
грязным фонтаном мои тщательно отутюженные брюки.
- ...ать твою! - вырвалось у меня вслух. А про себ
подумал: Да чем вы, так вашу и так, отличаетесь от нас, русских разгильдяев? Да
чем ваш дерьмовый городишко лучше наших?..
Дорого бы я дал, чтобы снова оказаться в Оксфорде под
тем дождем...
Через несколько дней,
когда на Солигалич с первой майской грозой обрушился настоящий ливень,
я с гордостью убедился, что могу теперь выйти из дома не замочив ног.
О, русским дороги эти старые чужие камни...
Когда-нибудь и мои любовно уложенные камни,
думал я тогда, станут старыми, но будут потомкам не чужие. Как знать, может, с
них-то и пойдет в этом захолустье отсчет нового времени, новой цивилизации, и
мощеный двор мой будут показывать туристам, как показывают в Оксфорде тысячелетний каменный колодец?
В этой игре ума не было ни крупицы тщеславия, лишь
страсть к иной жизни и надежда. Одинокие размышления и тяжелый физический труд
успели к тому времени достаточно закалить мою душу. Я не держал в голове
ничего суетного, ничего такого, что относилось бы к выяснению моего места среди
других людей, к самоутверждению - будь то солигаличское или московское окружение. Зависти
и следа не осталось. Я всецело отдавался теперь одной страсти и служил
только одному Богу - красоте.
В
Солигаличе я заново переосмысливал многое. Интересно было вспомнить, например,
какое неординарное значение придавали в прошлом русские знатоки и ценители
Европы красоте жилища. Чаадаев как-то советовал своей милой корреспондентке в
одном из писем, навеки ее прославивших: Сделайте свой приют как можно
более привлекательным, займитесь его красивым убранством, почему бы даже не
вложить в это некоторую изысканность и нарядность?.. Одна из главных причин,
замедляющих у нас прогресс, состоит в отсутствии всякого отражения искусства в
нашей домашней жизни.
Мне
очень хотелось вспомнить, что думал по этому поводу мой Достоевский (о,
святая простота: мой Пушкин, мой Достоевский...), не
говорил ли и он где-нибудь об украшении дома - но ничего, кроме кадок с
лимонными и жасминными деревьями на террасе дачи Лебедева в Павловске, не
вспомнил. Там эти кадки против настоящих павловских деревьев ничего не
стоят. Однако, помню, получалось красиво! Когда все деревья были
наконец свезены на дачу и расставлены, Лебедев несколько раз в тот день сбегал
по ступенькам террасы на улицу и с улицы любовался на свое владение... Совсем
как я! Да еще пришло на память мрачное рогожинское жилище на Гороховой. Имелс
ли, однако, в сознании Достоевского желанный образ земного мира, идеал
не бытия - просто быта? То ли я отупел от тяжелой физической работы,
то ли Достоевский на самом деле не любил или не умел изображать интерьеры и
пейзажи, не был, как сказали бы сейчас, дизайнером, но ни одного красивого ландшафта, ни
одной светлой картины жизненного благоустройства я в сочинениях этого писателя, всю
мою сознательную жизнь учившего меня боготворить красоту, не припомнил. В
голове выстроился ряд когда-то сильно подействовавших на мое воображение страниц,
но все оказывалось при ближайшем рассмотрении либо выражением восторга
в коротких репликах (Смотри, какой день, смотри, как хорошо! -
говорит подросток Аркадий Долгорукий своей сестре Лизе), либо мельтешением отрывочных образов,
опять-таки преимущественно голых номинаций (деревья, мушка в
горячем солнечном луче), либо абстрактными рассуждениями типа: Архитектурные сочетания линий
имеют, конечно, свою тайну...
Теперь
частенько садился вечерами за шаткий стол, чуть не падая с колченогого стула
на кривом полу (и с кровати вначале раза три скатывался во сне - пока не
догадался подставить под ножки с одной стороны толстую доску), и допоздна рисовал
на клочках бумаги дом с прилегающим участком в их будущем виде. Чем дальше, тем
подробнее становились планы. Работа требовала иногда прорисовки мелких
и даже мельчайших деталей. У меня не было никаких руководств или справочников, до
всего приходилось додумываться самому, все изобретать заново. Иногда, что-то
уже построив и сравнив после свое творение с изделием профессионала (чаще
это относилось к плотницким и столярным делам, по которым в Солигаличе были
неплохие мастера), я с радостью убеждался, что мое решение и надежнее, и
красивее общепринятого; но чаще бывало, к сожалению, наоборот, и все приходилось переделывать заново.
Засидевшись как-то над проработкой вариантов моста
через ручей (их было удручающе много; начать с того, что я еще не решил, из
чего строить мост:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27