Придется с чем-то расстаться. С чем?

Ну, с газетами я и так уже мысленно расстался. Но
из остального готов был пожертвовать разве что чемоданом с домашними вещами:
единственный выходной костюм, единственные туфли да штук пять рубашек, которым
тоже не было замены. Посылки? Как ни мало знал я их отправителей, все же
я оказался связанным с этими людьми обещанием. О большой рукописи вообще
не могло быть речи: тут я дал слово не случайному знакомому - вам; я сам
выпросил у вас этот драгоценный экземпляр, чтобы помочь книге выйти в России.

Каюсь, в ту минуту я эгоистично подумал: как жаль,
что вам не пришлось меня проводить! Я вернул бы вам рукопись - до лучших
времен. Упросил бы взять чужие посылки и отдать их назад отправителям с
моими извинениями. Это уже минус тринадцать килограммов. С радостью отдал
бы вам продукты - пригодятся. Минус еще семь. Остается...

Остается сорок два.

Говорят, лишние вещи можно сдать в аэропорту и их
отправят по указанному адресу. Но есть ли гарантия, что рукопись до вас
дойдет?
Мне казалось, что
у меня жар, лихорадка, тяжелая форма гриппа. Колени дрожали. Я прислонился спиной
к колонне, и тут почему-то вспомнилось давнее событие: лет пятнадцать назад,
только-только окончив институт, я вот так же стоял у колонны в ленинградском метро
- никому не нужный, бездомный, не имея возможности устроиться на работу, оттого
что в паспорте не было штампа о прописке, - стоял в старом мешковатом пальто
с дырявыми карманами, скрипел зубами от ненависти к наглым милиционерам, к
крикливым бабам в форменных тужурках у турникета, ко всей этой матерящейся, лузгающей семечки,
пахнущей чесноком и водкой толпе, спешащей с заспанными глазами на фабрики-тюрьмы без
надежды, без цели, без будущего, к этой стране рабов, стране мертворожденных, -
и вдруг словно из тумана или сквозь заледеневшее стекло, в котором отталилось овальное
окошечко, явилось передо мной участливое женское лицо.

- Вам плохо? - спросила она. - Вам помочь?

Я был здоровым парнем - может быть, лишь несколько более
бледным в ту минуту, чем обычно. Она была уже немолодой и торопилась с
сумочкой на работу...
До
вылета оставалось не более получаса. Очереди у регистрационных стоек таяли. Я
подумал, что мое положение, в конце концов, куда лучше, чем пятнадцать лет
назад. У меня есть выбор. Можно было отказаться от рейса и потом учинить скандал
в Аэрофлоте. Но я не знал, сколько потеряю на билете. К тому
же на Пиккадили меня заверяли, что мест на аэрофлотовские рейсы нет до середины
января. Так что можно было недели на три застрять в Хитроу. Уж они постараются, чтобы
все было именно так. И что значит - учинить скандал? Формально я не прав:
сам купил дорогой билет, сам притащился с невообразимым багажом... Здесь Британия.

Наконец, меня ждут дома. Жена уже втиснулась в
промерзший автобус и едет в Шереметьево, чтобы торчать там час, другой, третий
- пока посадка, пока прибудет багаж, пока досмотр... Что она подумает, если
не найдет меня? Когда и как я смогу ей все это объяснить?

Возражений было так много, что я не додумался до
самого простого: ведь мой багаж останется при мне. И завтра, и через три недели.
Разве что съем с голодухи виноград с апельсинами да сгрызу шоколад.

Признаться честно, дорогая моя, в моей голове
бродила время от времени еще одна мысль. Ах, вы не хотите вывозить меня из
Англии? Что ж, вам же хуже. Это совпадает и с моим желанием. Если расходовать на
еду так же умеренно, как я делал это до сих пор, оставшихся у меня фунтов стерлингов хватит
еще месяца на три. Спать буду в аэропорту или где придется. Англия - не слишком
морозная страна. Поверьте, в любом случае мне здесь будет не хуже, чем дома.
Когда-нибудь вы поймете это и, может быть, отправите меня домой на казенный счет.
А может быть, я получу вид на жительство и останусь тут навсегда.

Это была своего рода игра воображения - многим
знакомая отчаянная игра, когда свешиваешься с балкона на двадцатом этаже
и хочется нырнуть вниз.
И
вот тут-то меня окликнули на чистейшем русском. Вы помните худого, нескладного молодого
человека, обедавшего с нами однажды в колледже Св. Антония? Меня с ним познакомил тогда,
помнится, профессор Смолянский. (Забавный старик! Он все спрашивал, ходит
ли нынешняя молодежь в церковь, как будто в этом спасение России...) За
кофе мы перекинулись несколькими фразами, я узнал, что юноша преподает историю
в одном из наших провинциальных университетов и приехал в Оксфорд поработать в
архивах, но не запомнил даже его имени. И вот теперь он шел ко мне через
весь зал, размахивая длинными руками и застенчиво улыбаясь. Он летел домой тем
же рейсом! И на плече у него болталась всего одна сумка!

Договаривались на ходу. Олег (так его звали) берет
на себя рукопись с книгами и два моих пакета. Мне казалось вернее подойти к
старой знакомой, которую я почти уже разжалобил, но там армянская семь
взвешивала с полдюжины добротных импортных чемоданов и несколько картонных коробок,
разбираясь с доплатой, и Олег потянул меня к соседней, свободной, стойке.
Регистрация заканчивалась.
-
Здесь только книги, - зачем-то сказал Олег, положив на весы свою сумку
и часть моего багажа.
Стрелка весов
прыгнула к сорока. Никогда бы не подумал, что его сумка была такой тяжелой!

- Это невозможно, - сказала рыжая девушка-регистратор.

- Это невозможно, Олег, - повторил я вслед
за ней по-английски. - Мы с ним едем вместе, девушка, вот в чем дело. Поэтому
я возьму часть его багажа. О'кей? Мы ученые люди, русские философы. Нам нужно
вернуться домой.
На весы легли
мой чемодан и все пакеты. Сумка осталась у меня.

Казалось, пауза никогда не кончится. Армяне благополучно заплатили за
свой багаж и освободили соседнюю стойку. Знакомая регистраторша глядела
оттуда синим взором в мою сторону, но как будто сквозь меня, словно я стал прозрачным. Она
о чем-то глубоко задумалась. Рыжая глядела на нее. Мне почудилось, что
они давно в сговоре. Сейчас все должно было решиться.

- Поставьте на весы вашу сумку, - сказала рыжая.

- Пожалуйста, - угрюмо ответил я. - Только
я все равно возьму ее с собой в салон. Там зонтик и другие необходимые мне
в полете вещи.
Моя судьба была
предрешена.
- Это невозможно, -
вынесла ожидаемый приговор рыжая.
Самое плохое,
что у нас не осталось ни минуты для маневра. Где-то в глубине холла уже
закрывали двери, пропуская последних пассажиров.

- Что, мы не сможем улететь?

- Нет.
Теперь
задерживал Олега: он рисковал из-за меня остаться. Я плохо сознавал ситуацию. Например,
до меня еще не дошло, что мой сверток с рукописью и книгами уже улетел в
багаже Олега.
- По меньшей мере,
- сказала рыжая, металлически чеканя звуки (о, как я ненавидел в это мгновение английскую речь!),
- по меньшей мере сдайте в багаж сумку.
-
Но там зонтик!
- С такой большой
сумкой в салон нельзя.
-
У нас нет денег!
- Ну хорошо. Вы
можете сдать сумку в багаж?
-
Могу. А дальше?
- Идите на
посадку.
- Что? Со всеми
моими пакетами?!
Олег уже
ушел вперед и подмигивал мне издали.
-
Да, пожалуйста.
- И ничего не
надо платить?!
- Вам же нечем
платить!
- Постой, - окликнул
я Олега. Тяжелый рулон с газетами все стоял у соседней стойки, где я его
бросил. Под взорами обеих женщин я вернулся и прихватил его под мышку (руки
были заняты).
- Теперь можно,
- бессмысленно бормотал я, нагнав Олега. - Теперь уже все можно...


- У нас новая собака, - осторожно сказала жена, когда
мы шли от станции к дому. - Ты знаешь?
Это
была невинная игра. Мы просто были рады, что мое возвращение и наша встреча все-таки
состоялись. Мы старались не спугнуть настроение. Падал мягкий снег - первый дл
меня в этом году. Впереди ждал ужин, называемый в Англии обедом, а в сумках и
пакетах, которые мы теперь едва волочили вдвоем, лежали восхитительные вещи,
для меня сейчас, пожалуй, не менее заманчивые, чем для нее.

Ей ли не помнить наш телефонный разговор?

В тот день мне пришлось быть по делам в Лондоне.
Я надеялся заработать на Би-би-си после долгих и мучительно сложных, взаимно нетерпимых отношений с
русской редакцией. По дороге от набережной к Буш-хаус решил позвонить жене.
На купленной позавчера магнитной телефонной карточке у меня оставалась небольшая сумма:
минута, может быть, полторы минуты разговора с Москвой.

- Говорю из Лондона. Из будки вижу Темзу. Здесь сегодн
дождь. Как дела? Как там наша замечательная охранница?

Молчание.
-
Ну что молчишь? Как собака поживает, спрашиваю?

Пауза. Мне показалось, жена плачет.

- Эй, что с тобой? Отвечай!

- Ничего. Со мной порядок.

- Слава Богу. А собака?

- А собаки нет...

Гудок. Пустая телефонная карточка выскочила из щели
автомата.
В тот день, поверив утреннему солнцу,
я не прихватил с собой из Оксфорда ни зонта, ни даже кепки. Ледяной дождь
студил непокрытую голову. В кармане фунта полтора мелочью, но рядом, как
назло, нет монетного автомата: все глотали только магнитные карточки. Лондон казалс
мне в эти минуты слишком холодным и враждебным. Он напоминал Петербург, в
котором я провел юность. Та же промозглость. То же сиротливое чувство заброшенности и
беспомощности.
Хотелось поскорее
сесть в экспресс и снова оказаться в ставшем уже родным маленьком Оксфорде.

Главным моим переживанием был страх за жену.
Мы жили на чужой даче в безлюдном лесном поселке под Москвой. Зимой в этих местах
ни души. Когда я уехал, жена осталась вдвоем с собакой. По телефону она
рассказывала, что по ночам в пустых окрестных домах бьют стекла и взламывают двери,
два дома неподалеку сгорели. Собака поддерживала дух. Она была настоящим членом
нашей маленькой семьи. Это было очень живое, подвижное существо - может
быть, самое живое из нас троих...
Под
мостом отыскался наконец монетный автомат. Я пристроился в небольшую очередь,
пытаясь согреть простывшую макушку ладонью. Завтра я, наверное, слягу,
но сейчас это не слишком важно. Я прикидывал: фунт означает минуту разговора, не
больше. Полфунта - еще секунд двадцать. Когда включается счетчик и цифры на
табло стремительно мчатся к нулю, трудно произнести даже пару осмысленных фраз.
Я должен взять себя в руки и успеть узнать все.

Тяжелая монета упала в щель, но цифра на табло
не появилась. Я повесил трубку. Деньги не вернулись. Я снова снял трубку
и подергал за рычаг. Попытался набрать номер. Телефон был глух, как кусок чугуна.
У меня, впрочем, оставались еще полфунта. На этот раз телефон почему-то заработал. Гудки,
бесконечные длинные гудки - там, дома, не берут трубку. Ты плачешь? Ты
ушла? С тобой несчастье?.. Но вот ответили.
-
Что с собакой? Говори, не тяни!
-
Хорошо, что ты позвонил еще раз... Она умерла. Вчера.

- Ее убили?
-
Нет... Да. Почти.
В тот вечер
вы, добрая душа, пригласили меня отобедать с вами в колледже Св. Антония (вы
частенько подкармливали меня за свой счет). Вы помните, каким я пришел туда.

- Не верю, что я в Англии, - повторял я, не
притрагиваясь к еде и вину. - Может быть, такое происходит здесь только со
мной? Может быть, это наше внутреннее свойство - навлекать на себя несчастья, свойство
измордованных русских, которые, как бродячие собаки, постоянно ждут пинка?..

- Нет-нет, - утешали вы меня на своем русском.
- Вы не виноваты. В Лондоне часто не работают телефоны. Их там ломают.

Московские знакомые предложили жене пса, которого они
из жалости подобрали на улице. Это черное коротконогое существо невзлюбило мен
с первого взгляда. Жена представила мне его с надеждой и робостью - так
француженка, подумалось мне, знакомит мужа со своим неказистым любовником. Пес
злобно тявкал и норовил меня укусить...
Нам,
впрочем, было не до него. Вечер и часть ночи мы рассматривали и примеряли обновы.
Между делом, конечно, поужинали, хотя чинного английского обеда,
какой я предвкушал, не получилось: когда закипал, например, чайник, жена
бежала заваривать чай в одном бюстгальтере и джинсах, потому что не успела
натянуть новый свитер... Отщипывая между делом благополучно долетевший виноград
и запивая его припасенной с лета Массандрой, мы перебрали и
перемерили все вещи и принялись рассматривать их по второму разу. Теперь уже
более придирчиво. Эта вещь в самый раз, а вот эта узковата. Это тебе, это мне,
а вот это подарим такому-то. Впрочем, подарков набиралось не много, только самым
близким. Роскошный шотландский плед, например, я купил маме. Вы знаете фирменный магазин
шерстяных вещей на углу Сейнт Олдейтс и Хай-стрит? Там же я приобрел себе
и жене по свитеру, совсем недорого. О моем, крупной вязки, темно-зеленом с
коричневой ниткой (мой цвет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27