Дальше: «Ору: где слесарь Иванов? В общей алкогольной палате. А в палате грохот, алкоголики бьют но стенам. Что там происходит?! В футбол играют! Ключи от палаты! Нет ключей… Где ключи?! У тети Шуры, уборщицы. Где тетя Щура?! Напилась, увезли домой. Взрываем дверь направленным пиропатроном, входим в алкогольную палату. Под кроватями во главе с тренером прячется перепуганная взрывом и грохотом футбольная команда, а в дальнем углу под одеялком похрапывает сном младенца мой дорогой Сидор. Приказываю: этих – вон! Всем встать! Голые футболисты выползают из-под кроватей – их вместе с мячом и тренером гонят в шею. Я осторожно и ласково бужу Сидора. „А, Нуразик, – сонно говорит он. – Это вы? Я рад. А я тут немножко па Луну слетал. Слетал! Без всякого челнока, исключительно на своей злоебучей сыле“. – „Вас там не обижали?“ – „Где, на Луне? Ну что ты! Все в порядке, Нураз“. – „А тут? Как с вами тут обращались? Есть ли жалобы?“ – „Нет, нет, Нуразик, все в порядке. Мы тут в футбол играли – сдвинули кровати, две поставили на попа, я стоял на воротах, я в юности был неплохим вратарем, а они не поверили. Потом я устал и спать лег. Домой хочу“. Я отправил его домой, а сам…»
– Стоп! Николай Степанович, вы куда? – прервал свой длинный рассказ майор Нуразбеков.
Гайдамака взглянул па Шкфорцопфа.
Тот уже обогнул обеденный стол, вытирая пальцы какой-то очередной компрометирующей бумагой, и проговорил в своей задумчивой манере:
– Вот как описал Эйнштейн момент открытия теории относительности: «И тогда мне в голову пришла счастливейшая мысль в моей жизни. Для наблюдателя, свободно падающего с крыши, гравитационное поле не существует. Наблюдатель имеет право утверждать, что находится „в покое“. Я был так счастлив, что мне захотелось немедленно подняться на крышу и провести этот эксперимент».
Шкфорцопф уже лез на подоконник.
– Ну вот, опять вы за свое, Николай Степанович! – недовольно сказал майор Нуразбеков. – Сегодня такой ответственный день, а с вами опять невозможно работать. Люсе опять одежду стирать!
Гайдамака мгновенно протрезвел и вскочил со стула.
– Сидите, – сказал майор.
– Он же выпадет из окна! – воскликнул Гайдамака и взглянул на Люську. Она преспокойно пришивала последнюю пуговицу на пальто.
– Не выпадет, – ответил майор.
– Подождите, не прыгайте, Николай Степанович, – так же спокойно сказала Люська, перекусывая нитку. – Сейчас карман подошью, пальто наденете. Там же холодно.
ГЛАВА 6. Пропускные врата на дороге в Бонцаниго
Тигра не надо учить прыгать, эфиопа не надо учить стрелять.
Суахили
За очередным поворотом появились пропускные ворота с перекладиной и свастикой.
– Закiнчилась малина, – громко сказал Мыкола.
– Cosa? Come? – переспросил Муссолини.
– Малина закiнчилась, – опять сказал Мыкола.
– Не дразни его, – сказал Гайдамака.
Муссолини мрачно надулся, он что-то заподозрил. Его не следовало дразнить. Дуче, хотя и обладал и очень гордился своим конским членом, но был плохим, даже никаким мужиком. От страха он мог превратиться в мешок с дерьмом, и от него пришлось бы долго отмываться.
У ворот остановились. Гайдамаке послышались подозрительные звуки снизу – похоже, какие-то машины сворачивали с шоссе на горную дорогу в Бонцаниго.
– Не заглушай мотор, пусть рычит, – сказал Гайдамака Мыколе.
Он оставил у автомобиля Меидейлу, а Семэна и Мыколу послал в разные стороны от пропускных ворот наблюдать за местностью. Они ушли неохотно, за окрестностями не следили, а смотрели па происходящее.
– Выходите! – приказал Гайдамака.
Муссолини вновь превратился в усталого старика. Он все уже понял, но не хотел верить. Он вышел, слегка волоча правую ногу, молния на сапоге разошлась. Глаза бегали, он оглядывался по сторонам, на что-то еще надеялся. Он как-то очень естественно и удобно остановился между стойкой ворот и крутым склоном горы. Эти пропускные ворота напоминали Гайдамаке врата в Офир, но те врата были позолочены и стояли па своем месте, а на этих облупилась краска, и они нелепо торчали посреди пустой горной дороги. За Муссолини вышла Петаччи и встала рядом с ним, тоже спиной к горе. Гайдамака подышал па замерзшие пальцы, поднял шмайсер и сказал:
– Мне поручено свершить правосудие. Приговор вам давно известен.
Муссолини не понял смысла этих слов. Он дрожал и с ужасом смотрел в дуло направленного на пего автомата. Кларетта Петаччи обняла его за плечи.
– Отойди, если не хочешь умереть тоже, – сказал ей Гайдамака.
Женщина сразу поняла смысл этого «тоже» и отстранилась от Муссолини. Если бы signor tenente сказал: «Отойди, если не хочешь умереть вместе с ним», она не отошла бы.
– Дальше, дальше! Пошла прочь! – сказал Гамилькар. Петаччи отступила в сторону. Муссолини, посипевший от страха и холода, дрожал и бормотал:
– Но signor tenente… signor tenente…
Семэн снизу тихо свистнул и стал делать предостерегающие знаки. Гамилькар нажал на курок шмайсера, по выстрелов не последовало.
– Но signor tenente… – продолжал бормотать Муссолини. – Вы не зачитали мне приговор… Кто, кто когда меня судил?…
Автомат заклинило.
– Иди сюда! – крикнул Гайдамака колдуну.
Гайдамака подергал затвор, вновь нажал па курок, с тем же результатом. Мендейла поспешно вытащил свой безотказный немецкий «вальтер», прицелился в грудь Муссолини, «вальтер» щелкнул, но – вот он, закон подлости! – выстрела опять не было.
– Что с оружием?!
Гайдамака занервничал, он сделал ошибку – мотор не заглушен, Муссолини – здоровенный черт, если он сейчас решит защищаться, то смертельная опасность прибавит ему сил, он сможет разбросать всех, влезет в автомобиль и уедет. Всякий нормальный мужик попытался бы сейчас напасть на своих палачей, предпринять попытку к бегству.
– Кто меня судил?… Signor tenente… – продолжал лепетать Муссолини.
Нет, дуче слишком боялся за свою жизнь.
Гайдамака взял автомат за ствол, как дубину. Нормальный человек сейчас будет нападать. Мендейла, матерясь по-русски дергал затвор «вальтера», менял обойму. К ним снизу со всех ног бежал Семэн с автоматом и орал:
– Командир! Давай быстрее! Американцы внизу!
Муссолини был невменяем. Он по-прежнему стоял, прислонившись спиной к мокрой горе, с безвольно опущенными руками и дрожал. Вода с горы капала ему за поднятый воротник. Петаччи стояла невдалеке, тихо плакала и смотрела на него.
Сверху бежал Мыкола. Там, наверху, тоже что-то случилось.
Наконец колдун справился с «вальтером», обхватил рукоять пистолета двумя руками и, уже не целясь, жмурясь и отворачивая лицо, поспешно выпустил в грудь и в живот Муссолини между расстегнутыми полами горохового пальто всю обойму – раздалось пять громких выстрелов и громкое эхо в горах. Голова Муссолини опустилась на грудь, тяжелое тело сползло и село под горой, берет свалился па колени, обнажилась огромная полированная голова, вода с горы капала на эту голую голову, брызги летели во все стороны. «C'en est fait de l'ltalie. C'est bien dommage» , – подумал Гайдамака. Подбежавший Семэн в азарте и для верности дал веером длинную автоматную очередь по сидящему под горой мертвому Муссолини и по живой Петаччи, стоявшей в стороне.
– Зачем ты ее… – пробормотал Гайдамака.
– Сделано, Командир! – воскликнул Семэн. – Ведьма! Ведьма!
– Быстрей, – сказал колдун. – Уходим, Командир. Офир почти не виден.
Сделано, решил Гайдамака. Они бросились к автомобилю. Сверху от Бонцаниго к ним поспешно ковылял все еще трезвый Джузеппе Верди, одобрительно размахивая бутылкой виски. Он все видел. Внизу американская передовая группа захвата ошиблась поворотом и проехала на бронетранспортерах дальше по шоссе, где начался бой с группой Скорценни, которая только что свалилась с неба и тоже не вписалась в ландшафт; а еще через четверть часа примчавшийся сверху на грузовике отряд итальянских партизан обнаружил под горой у пропускных ворот два трупа – мужской и женский – и в дым пьяного Джузеппе Верди. Трупы сразу опознали. Джузеппе ничего не мог объяснить, а только бормотал:
– Si tira avanti .
Партизаны стянули с трупов пальто, втащили в кузов грузовика и для всеобщего обозрения вздернули трупы Бенито Муссолини и Кларетты Петаччи за ноги к перекладине под свастикой немецких патрульных ворот, преграждавших горную дорогу. Весь день дул ветер, весь день трупы раскачивались, раскручивались, кружились на веревках, сталкивались между собой.
* * *
ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ ЭРНЕСТО ХЕМИНГУЭЯ ПО РАДИОСТАНЦИИ «ЭХО ЭДЕМА»:
«Я считаю, что все, кто наживается на войне и разжигает ее костер, должны быть расстреляны в первый же день военных действий доверенными представителями честных граждан своей страны, которых эти разжигатели посылают драться. Я с радостью взял бы на себя организацию такого расстрела, если бы те, кто пойдет воевать, официально поручили мне это, и позаботился бы о том, чтобы все произошло по возможности гуманно и прилично. Но расстрелять этих нечестных людей даже в конце войны, для примера будущим разжигателям – тоже святое дело. В прошлой войне сгинуло и много таких, кому следовало сгинуть: одни повисли кверху ногами у какой-нибудь бензоколонки в Милане, других повесили, плохо ли, хорошо ли, в разбомбленных немецких, русских, французских, польских городах. Но из всех крупных тоталитарных тиранозавров двадцатого века – мелкие твари не в счет – лишь один Муссолини в конце жизни заглянул в дуло пистолета и получил заслуженную нулю от руки врага. Тот, кто следил за послевоенными итальянскими газетами и журналами, мог выбрать среди множества свидетельств о последних часах Муссолини и его любовницы и о человеке, свершившем это правосудие, наиболее близкую его образу мышления версию. Таких версий в то время можно было найти на любой вкус. Версия о мстителях из Офира – одна из них. Я выбираю ее».
ГЛАВА 7.
Н о удивительнее всего, что я никак не могу вспомнить, откуда попала мне в голову эта легенда?
А. Чехов. Черный монах
Николай Степанович не слышал. Он уже взобрался па подоконник, встал в полный рост па самом краю в открытом окне и смотрел вверх сквозь свои маленькие реголитные очки, прикрывшись ладонью от солнца, будто выискивал что-то в белесых небесах.
– Вы про птицу, про птицу расскажите, Николай Степанович, – сказал ему майор Нуразбеков.
– Где-то я читал: есть черноперая птица Мовоцидиат, – ответил тот могильным голосом.
– Слышали про птицу. Где же вы про нее читали? – спросил майор.
– У Сигизмунда Кржижановского.
– Хорошо, я запрошу Москву, вам найдут эту книгу.
– У птицы широкие крылья, а ног нет. И как бросило ее в воздух, все летит и летит, а снизиться не может. Опадают крылья. Усталью застлало глаза, но птице – Мовоцидиату – лететь без роздыха. Пока до смерти не долетит.
– Шестой этаж, – с ужасом прошептал Гайдамака.
– Считайте, что седьмой – мы ведь на чердаке, – равнодушно напомнил майор. – Николай Степанович! Подождите, не прыгайте! А теперь про черного монаха, который у Чехова… Про черного монаха расскажите! Специально для командира, он не слышал.
– Это было тысячу лет назад, – с той же мертвой интонацией, что и про птицу Мовоцидиат, начал рассказывать Шкфорцопф, не слезая с подоконника. – Какой-то монах, одетый в черное, шел по пустыне, где-то в Сирии или Аравии, или черт те где… За несколько миль до того места, где он шел, рыбаки видели другого черного монаха, который медленно двигался по поверхности озера. Этот второй монах был мираж… От миража получился другой мираж, потом от другого третий, так что образ черного монаха стал без конца передаваться из одного слоя атмосферы в другой и теперь блуждает по всей Вселенной, все никак не попадая в те условия, при которых он мог бы померкнуть. Быть может, его видят теперь где-нибудь на Луне, на Марсе или па какой-нибудь звезде Южного Креста… Ровно через тысячу лет после того, как монах шел по пустыне, мираж опять попадет в земную атмосферу. Тысяча лет уже на исходе… Черного монаха мы должны ждать не сегодня-завтра…
– У вас отличная память, Чехова шпарите наизусть. Послушайте, Шкфорцопф… Да не торчите в окне! Ну, как хотите, – сказал майор, глядя не на Шкфорцопфа, а в глаза Гайдамаке. – Вы же не Шкфорцопф.
– А кто я? – заинтересовался Шкфорцопф.
– Вы же были расстреляны в ЧК, Гумилев?! – с вопросительным утверждением воскликнул майор Нуразбеков, но воскликнул благожелательно, не угрожая, чтобы не спугнуть. – Не помните? Вспомните: замели вас на базаре с мешком селедки.
– Нет, отпустили.
– Что «нет, отпустили»? Арестовали вас с мешком селедки или нет?
– Да.
– И отпустили?
– Да.
– Вот ваше архивное «Дело». Вот, вот, вот… Фальшивые документы на имя Скворцова и Шкфорцопфа. Вас замели и расстреляли.
– Нет. Да. Замели. Потом отпустили.
– С вами там еще проходило восемьдесят человек по участию в офицерском заговоре.
– Да, были. Всех расстреляли. Меня – нет.
– Почему?
– Я ушел.
– Улетели?
– Да, на Луну.
– Так. С селедкой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Стоп! Николай Степанович, вы куда? – прервал свой длинный рассказ майор Нуразбеков.
Гайдамака взглянул па Шкфорцопфа.
Тот уже обогнул обеденный стол, вытирая пальцы какой-то очередной компрометирующей бумагой, и проговорил в своей задумчивой манере:
– Вот как описал Эйнштейн момент открытия теории относительности: «И тогда мне в голову пришла счастливейшая мысль в моей жизни. Для наблюдателя, свободно падающего с крыши, гравитационное поле не существует. Наблюдатель имеет право утверждать, что находится „в покое“. Я был так счастлив, что мне захотелось немедленно подняться на крышу и провести этот эксперимент».
Шкфорцопф уже лез на подоконник.
– Ну вот, опять вы за свое, Николай Степанович! – недовольно сказал майор Нуразбеков. – Сегодня такой ответственный день, а с вами опять невозможно работать. Люсе опять одежду стирать!
Гайдамака мгновенно протрезвел и вскочил со стула.
– Сидите, – сказал майор.
– Он же выпадет из окна! – воскликнул Гайдамака и взглянул на Люську. Она преспокойно пришивала последнюю пуговицу на пальто.
– Не выпадет, – ответил майор.
– Подождите, не прыгайте, Николай Степанович, – так же спокойно сказала Люська, перекусывая нитку. – Сейчас карман подошью, пальто наденете. Там же холодно.
ГЛАВА 6. Пропускные врата на дороге в Бонцаниго
Тигра не надо учить прыгать, эфиопа не надо учить стрелять.
Суахили
За очередным поворотом появились пропускные ворота с перекладиной и свастикой.
– Закiнчилась малина, – громко сказал Мыкола.
– Cosa? Come? – переспросил Муссолини.
– Малина закiнчилась, – опять сказал Мыкола.
– Не дразни его, – сказал Гайдамака.
Муссолини мрачно надулся, он что-то заподозрил. Его не следовало дразнить. Дуче, хотя и обладал и очень гордился своим конским членом, но был плохим, даже никаким мужиком. От страха он мог превратиться в мешок с дерьмом, и от него пришлось бы долго отмываться.
У ворот остановились. Гайдамаке послышались подозрительные звуки снизу – похоже, какие-то машины сворачивали с шоссе на горную дорогу в Бонцаниго.
– Не заглушай мотор, пусть рычит, – сказал Гайдамака Мыколе.
Он оставил у автомобиля Меидейлу, а Семэна и Мыколу послал в разные стороны от пропускных ворот наблюдать за местностью. Они ушли неохотно, за окрестностями не следили, а смотрели па происходящее.
– Выходите! – приказал Гайдамака.
Муссолини вновь превратился в усталого старика. Он все уже понял, но не хотел верить. Он вышел, слегка волоча правую ногу, молния на сапоге разошлась. Глаза бегали, он оглядывался по сторонам, на что-то еще надеялся. Он как-то очень естественно и удобно остановился между стойкой ворот и крутым склоном горы. Эти пропускные ворота напоминали Гайдамаке врата в Офир, но те врата были позолочены и стояли па своем месте, а на этих облупилась краска, и они нелепо торчали посреди пустой горной дороги. За Муссолини вышла Петаччи и встала рядом с ним, тоже спиной к горе. Гайдамака подышал па замерзшие пальцы, поднял шмайсер и сказал:
– Мне поручено свершить правосудие. Приговор вам давно известен.
Муссолини не понял смысла этих слов. Он дрожал и с ужасом смотрел в дуло направленного на пего автомата. Кларетта Петаччи обняла его за плечи.
– Отойди, если не хочешь умереть тоже, – сказал ей Гайдамака.
Женщина сразу поняла смысл этого «тоже» и отстранилась от Муссолини. Если бы signor tenente сказал: «Отойди, если не хочешь умереть вместе с ним», она не отошла бы.
– Дальше, дальше! Пошла прочь! – сказал Гамилькар. Петаччи отступила в сторону. Муссолини, посипевший от страха и холода, дрожал и бормотал:
– Но signor tenente… signor tenente…
Семэн снизу тихо свистнул и стал делать предостерегающие знаки. Гамилькар нажал на курок шмайсера, по выстрелов не последовало.
– Но signor tenente… – продолжал бормотать Муссолини. – Вы не зачитали мне приговор… Кто, кто когда меня судил?…
Автомат заклинило.
– Иди сюда! – крикнул Гайдамака колдуну.
Гайдамака подергал затвор, вновь нажал па курок, с тем же результатом. Мендейла поспешно вытащил свой безотказный немецкий «вальтер», прицелился в грудь Муссолини, «вальтер» щелкнул, но – вот он, закон подлости! – выстрела опять не было.
– Что с оружием?!
Гайдамака занервничал, он сделал ошибку – мотор не заглушен, Муссолини – здоровенный черт, если он сейчас решит защищаться, то смертельная опасность прибавит ему сил, он сможет разбросать всех, влезет в автомобиль и уедет. Всякий нормальный мужик попытался бы сейчас напасть на своих палачей, предпринять попытку к бегству.
– Кто меня судил?… Signor tenente… – продолжал лепетать Муссолини.
Нет, дуче слишком боялся за свою жизнь.
Гайдамака взял автомат за ствол, как дубину. Нормальный человек сейчас будет нападать. Мендейла, матерясь по-русски дергал затвор «вальтера», менял обойму. К ним снизу со всех ног бежал Семэн с автоматом и орал:
– Командир! Давай быстрее! Американцы внизу!
Муссолини был невменяем. Он по-прежнему стоял, прислонившись спиной к мокрой горе, с безвольно опущенными руками и дрожал. Вода с горы капала ему за поднятый воротник. Петаччи стояла невдалеке, тихо плакала и смотрела на него.
Сверху бежал Мыкола. Там, наверху, тоже что-то случилось.
Наконец колдун справился с «вальтером», обхватил рукоять пистолета двумя руками и, уже не целясь, жмурясь и отворачивая лицо, поспешно выпустил в грудь и в живот Муссолини между расстегнутыми полами горохового пальто всю обойму – раздалось пять громких выстрелов и громкое эхо в горах. Голова Муссолини опустилась на грудь, тяжелое тело сползло и село под горой, берет свалился па колени, обнажилась огромная полированная голова, вода с горы капала на эту голую голову, брызги летели во все стороны. «C'en est fait de l'ltalie. C'est bien dommage» , – подумал Гайдамака. Подбежавший Семэн в азарте и для верности дал веером длинную автоматную очередь по сидящему под горой мертвому Муссолини и по живой Петаччи, стоявшей в стороне.
– Зачем ты ее… – пробормотал Гайдамака.
– Сделано, Командир! – воскликнул Семэн. – Ведьма! Ведьма!
– Быстрей, – сказал колдун. – Уходим, Командир. Офир почти не виден.
Сделано, решил Гайдамака. Они бросились к автомобилю. Сверху от Бонцаниго к ним поспешно ковылял все еще трезвый Джузеппе Верди, одобрительно размахивая бутылкой виски. Он все видел. Внизу американская передовая группа захвата ошиблась поворотом и проехала на бронетранспортерах дальше по шоссе, где начался бой с группой Скорценни, которая только что свалилась с неба и тоже не вписалась в ландшафт; а еще через четверть часа примчавшийся сверху на грузовике отряд итальянских партизан обнаружил под горой у пропускных ворот два трупа – мужской и женский – и в дым пьяного Джузеппе Верди. Трупы сразу опознали. Джузеппе ничего не мог объяснить, а только бормотал:
– Si tira avanti .
Партизаны стянули с трупов пальто, втащили в кузов грузовика и для всеобщего обозрения вздернули трупы Бенито Муссолини и Кларетты Петаччи за ноги к перекладине под свастикой немецких патрульных ворот, преграждавших горную дорогу. Весь день дул ветер, весь день трупы раскачивались, раскручивались, кружились на веревках, сталкивались между собой.
* * *
ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ ЭРНЕСТО ХЕМИНГУЭЯ ПО РАДИОСТАНЦИИ «ЭХО ЭДЕМА»:
«Я считаю, что все, кто наживается на войне и разжигает ее костер, должны быть расстреляны в первый же день военных действий доверенными представителями честных граждан своей страны, которых эти разжигатели посылают драться. Я с радостью взял бы на себя организацию такого расстрела, если бы те, кто пойдет воевать, официально поручили мне это, и позаботился бы о том, чтобы все произошло по возможности гуманно и прилично. Но расстрелять этих нечестных людей даже в конце войны, для примера будущим разжигателям – тоже святое дело. В прошлой войне сгинуло и много таких, кому следовало сгинуть: одни повисли кверху ногами у какой-нибудь бензоколонки в Милане, других повесили, плохо ли, хорошо ли, в разбомбленных немецких, русских, французских, польских городах. Но из всех крупных тоталитарных тиранозавров двадцатого века – мелкие твари не в счет – лишь один Муссолини в конце жизни заглянул в дуло пистолета и получил заслуженную нулю от руки врага. Тот, кто следил за послевоенными итальянскими газетами и журналами, мог выбрать среди множества свидетельств о последних часах Муссолини и его любовницы и о человеке, свершившем это правосудие, наиболее близкую его образу мышления версию. Таких версий в то время можно было найти на любой вкус. Версия о мстителях из Офира – одна из них. Я выбираю ее».
ГЛАВА 7.
Н о удивительнее всего, что я никак не могу вспомнить, откуда попала мне в голову эта легенда?
А. Чехов. Черный монах
Николай Степанович не слышал. Он уже взобрался па подоконник, встал в полный рост па самом краю в открытом окне и смотрел вверх сквозь свои маленькие реголитные очки, прикрывшись ладонью от солнца, будто выискивал что-то в белесых небесах.
– Вы про птицу, про птицу расскажите, Николай Степанович, – сказал ему майор Нуразбеков.
– Где-то я читал: есть черноперая птица Мовоцидиат, – ответил тот могильным голосом.
– Слышали про птицу. Где же вы про нее читали? – спросил майор.
– У Сигизмунда Кржижановского.
– Хорошо, я запрошу Москву, вам найдут эту книгу.
– У птицы широкие крылья, а ног нет. И как бросило ее в воздух, все летит и летит, а снизиться не может. Опадают крылья. Усталью застлало глаза, но птице – Мовоцидиату – лететь без роздыха. Пока до смерти не долетит.
– Шестой этаж, – с ужасом прошептал Гайдамака.
– Считайте, что седьмой – мы ведь на чердаке, – равнодушно напомнил майор. – Николай Степанович! Подождите, не прыгайте! А теперь про черного монаха, который у Чехова… Про черного монаха расскажите! Специально для командира, он не слышал.
– Это было тысячу лет назад, – с той же мертвой интонацией, что и про птицу Мовоцидиат, начал рассказывать Шкфорцопф, не слезая с подоконника. – Какой-то монах, одетый в черное, шел по пустыне, где-то в Сирии или Аравии, или черт те где… За несколько миль до того места, где он шел, рыбаки видели другого черного монаха, который медленно двигался по поверхности озера. Этот второй монах был мираж… От миража получился другой мираж, потом от другого третий, так что образ черного монаха стал без конца передаваться из одного слоя атмосферы в другой и теперь блуждает по всей Вселенной, все никак не попадая в те условия, при которых он мог бы померкнуть. Быть может, его видят теперь где-нибудь на Луне, на Марсе или па какой-нибудь звезде Южного Креста… Ровно через тысячу лет после того, как монах шел по пустыне, мираж опять попадет в земную атмосферу. Тысяча лет уже на исходе… Черного монаха мы должны ждать не сегодня-завтра…
– У вас отличная память, Чехова шпарите наизусть. Послушайте, Шкфорцопф… Да не торчите в окне! Ну, как хотите, – сказал майор, глядя не на Шкфорцопфа, а в глаза Гайдамаке. – Вы же не Шкфорцопф.
– А кто я? – заинтересовался Шкфорцопф.
– Вы же были расстреляны в ЧК, Гумилев?! – с вопросительным утверждением воскликнул майор Нуразбеков, но воскликнул благожелательно, не угрожая, чтобы не спугнуть. – Не помните? Вспомните: замели вас на базаре с мешком селедки.
– Нет, отпустили.
– Что «нет, отпустили»? Арестовали вас с мешком селедки или нет?
– Да.
– И отпустили?
– Да.
– Вот ваше архивное «Дело». Вот, вот, вот… Фальшивые документы на имя Скворцова и Шкфорцопфа. Вас замели и расстреляли.
– Нет. Да. Замели. Потом отпустили.
– С вами там еще проходило восемьдесят человек по участию в офицерском заговоре.
– Да, были. Всех расстреляли. Меня – нет.
– Почему?
– Я ушел.
– Улетели?
– Да, на Луну.
– Так. С селедкой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47