Сказать, что ли? Думаете – побоюсь? Ну, пожалуйста… Приготовились… Тишина в студии… Записываем…
Майор Нуразбеков глубоко вдохнул и вдруг заорал, аж в ушах заложило:
– ДОЛОЙ СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ!!! Мир вроде бы не перевернулся.
– Ясно? – спросил майор. – Заорал, и ничего не случилось. Может быть, желаете повторить?
– Нет уж, спасибо. Это вам можно, а мне – нельзя.
– Поверьте – вам тоже можно. Но не нужно. Зачем дразнить гусей? Была такая песенка при Хрущеве: «Долой колхозы, совнархозы, власть Советскую, долой правительство, долой КПСС!» – не знаю, кто написал, но с юморком. Ну, пели себе на кухнях, не орали и мир не переворачивали. В общем, благодарю за чистосердечное признание, но вы на себя напраслину возводите. В 37-м году вам бы за этот уран…
– В 37-м за уран еще не сажали. Японо-американские шпионы урановой проблемой еще не интересовались.
– Ошибаетесь! В 37-м сажали за все. Так что не надо шутить с ураном. «У» – это уголь, уголь!
– Тогда «Р» – это реголит, – расшифровал Гайдамака.
– Точно! А что, по-вашему, означает «Т»?
В коридоре раздался топот, и в дверь постучали условным стуком лейтенанта Вовы Родригеса.
– Да, Вова, заходи!
– У вас тут все в порядке? – озабоченно спросил лейтенант, заглядывая в кабинет.
– А что должно быть не в порядке?
– Кричали сильно. Аж на улице слышно.
– Так было надо, Вова. Что, Вовчик, украла масло?…
– Да бросьте шутить, Нураз Нуразбекович, – обиделся Вова и ушел.
– Мы его так называем – Вова Украла Масло, – сказал майор. – Прозвище такое.
– А он что, масло украл? – удивился Гайдамака.
– Нет. По доносу работал. В «Вечерней Одессе» какой-то пенсионер вычитал опечатку – вместо «улица Карла Маркса» напечатали «улица Украла Масло». Вот Вовчик и проверял – кто там масло украл. Работка! Трех человек работы лишил – замредактора, ответственного секретаря и корректора. Страсти!… Так что, по-вашему, означает буква «Т»?
– Ума не приложу.
– «Т» означает «танки».
– Какие танки?
– Ну, какие танки бывают? С колесами, на гусеницах. Что у вас там с танками произошло?
– Да ну его к черту, шпиона засранского! – обиделся Гайдамака. – За что только хозяева ему деньги платят? Ну, была у меня одна танковая история с «Мосфильмом»…
– Знаю, проверили. Эльдар Рязанов на съемках раздавил ваш велосипед. Мы Эльдара на «Мосфильме» отловили, спросили, он подтвердил. Он о вас хорошего мнения – спокойный, говорит, рассудительный мужик этот Гайдамака. Философ! Это о вас – философ! Стоял, говорит, над своим «Кольнаго», как над убитым конем. Внутренний плач хорошо изображал – артист! Это о вас – артист! Вот только матерился Эльдар чрезмерно: «Допросы тут на работе, хрен вашей маме, бля!» Мне одно непонятно – на съемках всего один танк присутствовал, а хлопцы из Киева почему-то расшифровали: «танки». И настаивают на множественном числе. Или у них от усердия глаза повылазили?
– Нет, все правильно, во множественном. Могу объяснить, вспомнил. Пили мы водку в компании под День Победы у Скворца… у Шкфорцопфа этого, на селекционной станции, я все про наши дороги трепался – как у нас да как на Западе; а Скворцов… Шкфорцоиф то есть, под руку сказал, что, мол, весной на моем бездорожье даже танки утонут, а я ему ответил, что, мол, ни в коем разе, что однажды в марте по одной из моих дорог шла целая танковая колонна и не утонула, прошла без потерь, вот только в темноте моего «запорожца» раздавили, а саму дорогу стерли с лица Земли. Шкфорцопф спрашивает: шутки шутите? А ребята меня поддержали – тот же Трясогуз спрашивает: какие шутки, Шкфорцопф?
– Так и спросил?
– Нет. Спросил: «Какие шутки, Скворцов?» И все стали Скворца доставать: ты где воевал, Скворец? Ты вообще танки видел, Скворец? Такой себе трактор, а наверху дуля с маком!
Майор слушал с неподдельным интересом. Гайдамака продолжал:
– Вот он и записал: «Т». Тапки!… А «Б» у него там нигде не записано?… Если хотите знать, он собирался сплавить мне американский бомбардировщик в обмен за уголь! – Гайдамака вошел в раж и даже не заметил, что начал с головой выдавать Скворцова контрразведке. – Настоящий «Б-29»! На металлолом!
– Знаю. Что же вы ушами хлопали? Надо было брать – «летающей крепости» цены нет!
– Танки, понимаешь! Бомбардировщики! – кипятился Гайдамака. – Дурак! Получил, значит, от меня сведения о передвижении боевой техники в районе румынской границы и в записную книжку зашифровал. Стоп! Может быть, он – румынский шпион?!. С Румынией у нас тоже не слава Богу!
– Опять вы про шпиёнов! Ну, нету, нету в вашем Гуляй-граде никаких американских шпионов и никогда не было. Они его в упор на карте не видят. Нечего им там делать, у вас и без шпионов своего говна хватает. А что у нас с Румынией – не наше дело! Давайте пока не лезть в политику, туда сегодня еще с головой нырять. Все, вопрос о «танках» снимается. Но существует еще одна версия – моя собственная – насчет этих «Т» и «Р». Хлопцы-дешифровщики о ней не знают. «Т» и «Р» – это не «танки» и не «реголит». «Т» и «Р» означают всего лишь: «ТРИСТА РУБЛЕЙ». А полностью эта финансовая запись расходов расшифровывается так: «Сковорода Александр Александрович – ТРИСТА РУБЛЕЙ за УГОЛЬ. ПЕРСПЕКТИВНЫЙ». Запомнили?… Вы подумайте над этой расшифровкой, а я пойду Люську потороплю.
Вот и приехали.
Все стало ясно Гайдамаке. О чем тут думать? Услыхав о своих кровных расшифрованных трехстах рублях, Гайдамака окончательно успокоился, испекся, покрылся румяной корочкой и был готов к употреблению в собственном соку – оставалось лишь проткнуть его вилкой, всунуть в рот букетик петрушки и съесть с хреном или с горчицей.
Майор же Нуразбеков открыл дверь, выглянул в коридор и заорал на весь КГБ:
– Лю-ся!!!
– Иду, иду, Нураз Нуразбекович! – звонко отвечал женский голос в конце коридора под сводами чердака.
– Чего так долго, Люсь?
– Да лифт, его мать, опять не работает! Ребята эту телегу на горбу таскают!
– А я тебя зову-зову, кричу-кричу!…
– Что-то не слышала…
– В душе зову, Люся. Душа кричит: «Хочу кушать! Долой Советскую власть!»
– Скажете такое…
– Водку не забыла? Шкфорцопф водки хочет!
– Везу, везу водочки Николаю Степанычу!
ГЛАВА 12. Чемоданчик
А это был не мой чемода-анчик!
Песня про чемоданчик
Нгусе– негус циклевал свои щеки опасной бритвой и продолжал прислушиваться к пенью внизу. Он боялся засмеяться, чтобы не порезаться. Фитаурари I обладал сильно развитым чувством юмора и потому не любил смеяться по любому поводу. Сашко тихонько завел песенку про чемоданчик:
А поезд тихо шел на Берди-ичев,
А поезд тихо шел па Берди-ичев,
А поезд тихо шел,
А поезд тихо шел,
А поезд тихо шел на Берди-ичев.
Фитаурари I был известен всему миру своей экстравагантностью. Английский король Георг V однажды через переводчика спросил его на сафари, знает ли он английский язык. «Нет», – ответил нгусе-негус. «Французский? Немецкий?» – «Нет. Нет». Английский король был в замешательстве. Он понял нетактичность своих вопросов и не знал, как выйти из неловкого положения. Нгусе-негус помог ему. Он спросил короля, знает ли Георг V офирский язык? «Нет». Языки тигре, галлиния или амхара? Получив отрицательный ответ, нгусе-негус с милой улыбкой обнял короля за плечи и заметил, что ему неприятно это констатировать, но оба они одинаково невежественны.
Сашко внизу тихонько напевал:
На полочке лежал чемода-апчик,
На полочке лежал чемода-анчик,
На полочке лежал,
На полочке лежал,
На полочке лежал,
Чемода-анчик.
Государственная культурная программа – вырастить из российского хлопчика собственного офирского Alexandr'a Hannibala-Pouchkin'a – конечно, отдавала черным юморком, но, в конце концов, черный юмор происходил из черной же Африки, и нгусе-негус понимал, что делал. Сашко продолжал:
Ах, уберите свой чемода-анчик,
Ах, уберите свой чемода-анчик,
Ах, уберите свой,
Ах, уберите свой,
Ах, уберите свой
Чемода-анчик.
«Каждый великий народ должен иметь своего великого поэта, – думал нгусе-негус – Иначе какой же он великий народ? Великий поэт зовет свой великий народ за собой, вперед и вверх. Если сравнить народ с телом человеческим – почему бы и не сравнить? – то поэт в этом теле является чем-то вроде детородного органа: он не подчиняется разуму и поднимается вперед и вверх, когда ему заблагорассудится. Без великого поэта великий народ кастрат, евнух, импотент. Надо иметь хотя бы одного великого поэта, чтобы называться великим пародом. Великому народу без великого поэта никак нельзя – хотя бы одного великого поэта великий народ должен вырастить; одного великого поэта вполне достаточно. Если такового поэта нет, мы должны его объявить, даже назначить, но назначенный великий поэт не сможет подняться вперед и вверх, а просто будет бесполезно свисать или болтаться во всех направлениях между ног государства поливальным шлангом. Лучше все же иметь настоящего великого поэта. Это раз».
Сашко убыстрял темп чемоданчика:
А я не уберу чемода-анчик,
А я не уберу чемода-анчик,
А я не уберу,
А я не уберу,
А я не уберу
Чемода-анчик.
«Во-вторых, – продолжал размышлять нгусе-негус, – чтобы вырастить хотя бы одного великого поэта, нам понадобится совершить много проб и ошибок, понадобится множество – десятки, сотни – стихоплетов разного уровня для перехода количества в качество. В этом трудность, мучительная трудность выведения и ожидания великого поэта. Это длительный процесс, но он оправдывает себя».
Я выброшу ваш чемода-анчик,
Я выброшу ваш чемода-анчик,
Я выброшу ваш,
Я выброшу ваш,
Я выброшу ваш
Чемода-анчик!
Третье: нгусе-негус понимал, что с этими поэтами забот не оберешься, предстоит много возни, нервов, проблем, неприятностей, связанных с пребыванием великого поэта в обществе. Ни Гамилькар, ни нгусе-негус все-таки серьезно не задумывались о природе поэтического таланта и мастерства, о предназначении поэта, о вечных проблемах «поэт и гражданин», «поэт и царь» или, например, о такой проблеме: «Поэт в России больше, чем поэт, или меньше?» А в Украине? А в Латвии? А в Офире?
Выбрасывайте мой чемода-анчик,
Выбрасывайте мой чемода-анчик,
Выбрасывайте мой,
Выбрасывайте мой,
Выбрасывайте мой
Чемода-анчик.
И эти вопросы следовало обязательно решить хотя бы для себя, хотя бы грубо и приблизительно решить: ну, появится в Эдеме или где-нибудь в другом уголке Офира угрюмый неразговорчивый курчавенький черный толстенький мальчонка, ну, подрастет, ну, отправят его в офирский национальный лицей, где он проявит свой скверный характер, будет плохо учиться, грубить учителям, задирать друзей и юбки горничным, курить гашиш, пить с друзьями вино «Червоне мщне» , писать скабрезные частушки: «Эфиопку эфиоп – опа-опа-опа-оп. Эфиопка эфиопа – опа-опа-опа-опа», оскорбительные для властей стихотворения «Анчар» и «Вольность» и эпиграммы па самого нгусе-негуса: «Полуподлец, полуневежа…», подбивать неграмотных офирян к топору, на бунт кровавый, святой и правый, на спор таскать диких львов за хвост, дразнить носорогов, купаться в реке Уйби, кишащей крокодилами, удирать в Эритрею к валютным итальянским проституткам, лечиться от сифилиса, рифмовать «кровь-вновь» и «розы-козы», любить и ненавидеть родину, стреляться с каким-нибудь атташе итальянского посольства… – это и есть великий национальный поэт Hannibal-Pouchkine?
Я выбросил ваш чемода-анчик,
Я выбросил ваш чемода-анчик,
Я выбросил ваш,
Я выбросил ваш,
Я выбросил ваш
Чемода-анчик.
Нужен ли Офиру такой Ганнибал-Пушкин?
Африканцы поют вечером после ужина, но и на голодный желудок тоже, поют то, что видят, о происшедших дневных событиях и об их участниках; вот примерное прозосодержание бесконечных африканских песен под дворцом негуса, изводивших бессонницей нгусе-негуса, напоминавших, впрочем, безразмерную южно-российскую песню о поезде, который тихо шел на Бердичев:
Вот белый человек:
он не священник,
не доктор и не учитель.
Он пришел из далеких краев
и едет неведомо куда.
Он много пьет,
он много курит,
но никого никогда
не угостил сигареткой.
Или такая песенка:
А это Уайт,
все женщины к нему льнут,
подмигивают, заигрывают, тормошат,
но проказницы стараются напрасно,
совсем, совсем напрасно.
Не знают женщины стыда,
пытаются добраться…
Да!
Куда?
Вот именно – туда.
Но каждой станет ясно:
стараются напрасно,
совсем, совсем напрасно!
Ужасно!
Нгусе– негус был для Африки великим Pohouyam'ом Фитаурари I вроде русского Петра Великого, ведь это он, командуя из Эдема, выгнал из Африки полумиллионную армию итальянцев и выиграл войну у самого Бенито Муссолини.
А это был не мой чемода-анчик,
А это был не мой чемода-анчик,
А это был не мой,
А это был не мой,
А это был не мой
Чемода-анчик.
Фитаурари I вообще приводил офирян в чувство, учил с какого конца ложки щи хлебать. Офиряне – народ простой, упертый, похожий на русских – то любят, то ненавидят, то бунтуют, то в задницу целуют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Майор Нуразбеков глубоко вдохнул и вдруг заорал, аж в ушах заложило:
– ДОЛОЙ СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ!!! Мир вроде бы не перевернулся.
– Ясно? – спросил майор. – Заорал, и ничего не случилось. Может быть, желаете повторить?
– Нет уж, спасибо. Это вам можно, а мне – нельзя.
– Поверьте – вам тоже можно. Но не нужно. Зачем дразнить гусей? Была такая песенка при Хрущеве: «Долой колхозы, совнархозы, власть Советскую, долой правительство, долой КПСС!» – не знаю, кто написал, но с юморком. Ну, пели себе на кухнях, не орали и мир не переворачивали. В общем, благодарю за чистосердечное признание, но вы на себя напраслину возводите. В 37-м году вам бы за этот уран…
– В 37-м за уран еще не сажали. Японо-американские шпионы урановой проблемой еще не интересовались.
– Ошибаетесь! В 37-м сажали за все. Так что не надо шутить с ураном. «У» – это уголь, уголь!
– Тогда «Р» – это реголит, – расшифровал Гайдамака.
– Точно! А что, по-вашему, означает «Т»?
В коридоре раздался топот, и в дверь постучали условным стуком лейтенанта Вовы Родригеса.
– Да, Вова, заходи!
– У вас тут все в порядке? – озабоченно спросил лейтенант, заглядывая в кабинет.
– А что должно быть не в порядке?
– Кричали сильно. Аж на улице слышно.
– Так было надо, Вова. Что, Вовчик, украла масло?…
– Да бросьте шутить, Нураз Нуразбекович, – обиделся Вова и ушел.
– Мы его так называем – Вова Украла Масло, – сказал майор. – Прозвище такое.
– А он что, масло украл? – удивился Гайдамака.
– Нет. По доносу работал. В «Вечерней Одессе» какой-то пенсионер вычитал опечатку – вместо «улица Карла Маркса» напечатали «улица Украла Масло». Вот Вовчик и проверял – кто там масло украл. Работка! Трех человек работы лишил – замредактора, ответственного секретаря и корректора. Страсти!… Так что, по-вашему, означает буква «Т»?
– Ума не приложу.
– «Т» означает «танки».
– Какие танки?
– Ну, какие танки бывают? С колесами, на гусеницах. Что у вас там с танками произошло?
– Да ну его к черту, шпиона засранского! – обиделся Гайдамака. – За что только хозяева ему деньги платят? Ну, была у меня одна танковая история с «Мосфильмом»…
– Знаю, проверили. Эльдар Рязанов на съемках раздавил ваш велосипед. Мы Эльдара на «Мосфильме» отловили, спросили, он подтвердил. Он о вас хорошего мнения – спокойный, говорит, рассудительный мужик этот Гайдамака. Философ! Это о вас – философ! Стоял, говорит, над своим «Кольнаго», как над убитым конем. Внутренний плач хорошо изображал – артист! Это о вас – артист! Вот только матерился Эльдар чрезмерно: «Допросы тут на работе, хрен вашей маме, бля!» Мне одно непонятно – на съемках всего один танк присутствовал, а хлопцы из Киева почему-то расшифровали: «танки». И настаивают на множественном числе. Или у них от усердия глаза повылазили?
– Нет, все правильно, во множественном. Могу объяснить, вспомнил. Пили мы водку в компании под День Победы у Скворца… у Шкфорцопфа этого, на селекционной станции, я все про наши дороги трепался – как у нас да как на Западе; а Скворцов… Шкфорцоиф то есть, под руку сказал, что, мол, весной на моем бездорожье даже танки утонут, а я ему ответил, что, мол, ни в коем разе, что однажды в марте по одной из моих дорог шла целая танковая колонна и не утонула, прошла без потерь, вот только в темноте моего «запорожца» раздавили, а саму дорогу стерли с лица Земли. Шкфорцопф спрашивает: шутки шутите? А ребята меня поддержали – тот же Трясогуз спрашивает: какие шутки, Шкфорцопф?
– Так и спросил?
– Нет. Спросил: «Какие шутки, Скворцов?» И все стали Скворца доставать: ты где воевал, Скворец? Ты вообще танки видел, Скворец? Такой себе трактор, а наверху дуля с маком!
Майор слушал с неподдельным интересом. Гайдамака продолжал:
– Вот он и записал: «Т». Тапки!… А «Б» у него там нигде не записано?… Если хотите знать, он собирался сплавить мне американский бомбардировщик в обмен за уголь! – Гайдамака вошел в раж и даже не заметил, что начал с головой выдавать Скворцова контрразведке. – Настоящий «Б-29»! На металлолом!
– Знаю. Что же вы ушами хлопали? Надо было брать – «летающей крепости» цены нет!
– Танки, понимаешь! Бомбардировщики! – кипятился Гайдамака. – Дурак! Получил, значит, от меня сведения о передвижении боевой техники в районе румынской границы и в записную книжку зашифровал. Стоп! Может быть, он – румынский шпион?!. С Румынией у нас тоже не слава Богу!
– Опять вы про шпиёнов! Ну, нету, нету в вашем Гуляй-граде никаких американских шпионов и никогда не было. Они его в упор на карте не видят. Нечего им там делать, у вас и без шпионов своего говна хватает. А что у нас с Румынией – не наше дело! Давайте пока не лезть в политику, туда сегодня еще с головой нырять. Все, вопрос о «танках» снимается. Но существует еще одна версия – моя собственная – насчет этих «Т» и «Р». Хлопцы-дешифровщики о ней не знают. «Т» и «Р» – это не «танки» и не «реголит». «Т» и «Р» означают всего лишь: «ТРИСТА РУБЛЕЙ». А полностью эта финансовая запись расходов расшифровывается так: «Сковорода Александр Александрович – ТРИСТА РУБЛЕЙ за УГОЛЬ. ПЕРСПЕКТИВНЫЙ». Запомнили?… Вы подумайте над этой расшифровкой, а я пойду Люську потороплю.
Вот и приехали.
Все стало ясно Гайдамаке. О чем тут думать? Услыхав о своих кровных расшифрованных трехстах рублях, Гайдамака окончательно успокоился, испекся, покрылся румяной корочкой и был готов к употреблению в собственном соку – оставалось лишь проткнуть его вилкой, всунуть в рот букетик петрушки и съесть с хреном или с горчицей.
Майор же Нуразбеков открыл дверь, выглянул в коридор и заорал на весь КГБ:
– Лю-ся!!!
– Иду, иду, Нураз Нуразбекович! – звонко отвечал женский голос в конце коридора под сводами чердака.
– Чего так долго, Люсь?
– Да лифт, его мать, опять не работает! Ребята эту телегу на горбу таскают!
– А я тебя зову-зову, кричу-кричу!…
– Что-то не слышала…
– В душе зову, Люся. Душа кричит: «Хочу кушать! Долой Советскую власть!»
– Скажете такое…
– Водку не забыла? Шкфорцопф водки хочет!
– Везу, везу водочки Николаю Степанычу!
ГЛАВА 12. Чемоданчик
А это был не мой чемода-анчик!
Песня про чемоданчик
Нгусе– негус циклевал свои щеки опасной бритвой и продолжал прислушиваться к пенью внизу. Он боялся засмеяться, чтобы не порезаться. Фитаурари I обладал сильно развитым чувством юмора и потому не любил смеяться по любому поводу. Сашко тихонько завел песенку про чемоданчик:
А поезд тихо шел на Берди-ичев,
А поезд тихо шел па Берди-ичев,
А поезд тихо шел,
А поезд тихо шел,
А поезд тихо шел на Берди-ичев.
Фитаурари I был известен всему миру своей экстравагантностью. Английский король Георг V однажды через переводчика спросил его на сафари, знает ли он английский язык. «Нет», – ответил нгусе-негус. «Французский? Немецкий?» – «Нет. Нет». Английский король был в замешательстве. Он понял нетактичность своих вопросов и не знал, как выйти из неловкого положения. Нгусе-негус помог ему. Он спросил короля, знает ли Георг V офирский язык? «Нет». Языки тигре, галлиния или амхара? Получив отрицательный ответ, нгусе-негус с милой улыбкой обнял короля за плечи и заметил, что ему неприятно это констатировать, но оба они одинаково невежественны.
Сашко внизу тихонько напевал:
На полочке лежал чемода-апчик,
На полочке лежал чемода-анчик,
На полочке лежал,
На полочке лежал,
На полочке лежал,
Чемода-анчик.
Государственная культурная программа – вырастить из российского хлопчика собственного офирского Alexandr'a Hannibala-Pouchkin'a – конечно, отдавала черным юморком, но, в конце концов, черный юмор происходил из черной же Африки, и нгусе-негус понимал, что делал. Сашко продолжал:
Ах, уберите свой чемода-анчик,
Ах, уберите свой чемода-анчик,
Ах, уберите свой,
Ах, уберите свой,
Ах, уберите свой
Чемода-анчик.
«Каждый великий народ должен иметь своего великого поэта, – думал нгусе-негус – Иначе какой же он великий народ? Великий поэт зовет свой великий народ за собой, вперед и вверх. Если сравнить народ с телом человеческим – почему бы и не сравнить? – то поэт в этом теле является чем-то вроде детородного органа: он не подчиняется разуму и поднимается вперед и вверх, когда ему заблагорассудится. Без великого поэта великий народ кастрат, евнух, импотент. Надо иметь хотя бы одного великого поэта, чтобы называться великим пародом. Великому народу без великого поэта никак нельзя – хотя бы одного великого поэта великий народ должен вырастить; одного великого поэта вполне достаточно. Если такового поэта нет, мы должны его объявить, даже назначить, но назначенный великий поэт не сможет подняться вперед и вверх, а просто будет бесполезно свисать или болтаться во всех направлениях между ног государства поливальным шлангом. Лучше все же иметь настоящего великого поэта. Это раз».
Сашко убыстрял темп чемоданчика:
А я не уберу чемода-анчик,
А я не уберу чемода-анчик,
А я не уберу,
А я не уберу,
А я не уберу
Чемода-анчик.
«Во-вторых, – продолжал размышлять нгусе-негус, – чтобы вырастить хотя бы одного великого поэта, нам понадобится совершить много проб и ошибок, понадобится множество – десятки, сотни – стихоплетов разного уровня для перехода количества в качество. В этом трудность, мучительная трудность выведения и ожидания великого поэта. Это длительный процесс, но он оправдывает себя».
Я выброшу ваш чемода-анчик,
Я выброшу ваш чемода-анчик,
Я выброшу ваш,
Я выброшу ваш,
Я выброшу ваш
Чемода-анчик!
Третье: нгусе-негус понимал, что с этими поэтами забот не оберешься, предстоит много возни, нервов, проблем, неприятностей, связанных с пребыванием великого поэта в обществе. Ни Гамилькар, ни нгусе-негус все-таки серьезно не задумывались о природе поэтического таланта и мастерства, о предназначении поэта, о вечных проблемах «поэт и гражданин», «поэт и царь» или, например, о такой проблеме: «Поэт в России больше, чем поэт, или меньше?» А в Украине? А в Латвии? А в Офире?
Выбрасывайте мой чемода-анчик,
Выбрасывайте мой чемода-анчик,
Выбрасывайте мой,
Выбрасывайте мой,
Выбрасывайте мой
Чемода-анчик.
И эти вопросы следовало обязательно решить хотя бы для себя, хотя бы грубо и приблизительно решить: ну, появится в Эдеме или где-нибудь в другом уголке Офира угрюмый неразговорчивый курчавенький черный толстенький мальчонка, ну, подрастет, ну, отправят его в офирский национальный лицей, где он проявит свой скверный характер, будет плохо учиться, грубить учителям, задирать друзей и юбки горничным, курить гашиш, пить с друзьями вино «Червоне мщне» , писать скабрезные частушки: «Эфиопку эфиоп – опа-опа-опа-оп. Эфиопка эфиопа – опа-опа-опа-опа», оскорбительные для властей стихотворения «Анчар» и «Вольность» и эпиграммы па самого нгусе-негуса: «Полуподлец, полуневежа…», подбивать неграмотных офирян к топору, на бунт кровавый, святой и правый, на спор таскать диких львов за хвост, дразнить носорогов, купаться в реке Уйби, кишащей крокодилами, удирать в Эритрею к валютным итальянским проституткам, лечиться от сифилиса, рифмовать «кровь-вновь» и «розы-козы», любить и ненавидеть родину, стреляться с каким-нибудь атташе итальянского посольства… – это и есть великий национальный поэт Hannibal-Pouchkine?
Я выбросил ваш чемода-анчик,
Я выбросил ваш чемода-анчик,
Я выбросил ваш,
Я выбросил ваш,
Я выбросил ваш
Чемода-анчик.
Нужен ли Офиру такой Ганнибал-Пушкин?
Африканцы поют вечером после ужина, но и на голодный желудок тоже, поют то, что видят, о происшедших дневных событиях и об их участниках; вот примерное прозосодержание бесконечных африканских песен под дворцом негуса, изводивших бессонницей нгусе-негуса, напоминавших, впрочем, безразмерную южно-российскую песню о поезде, который тихо шел на Бердичев:
Вот белый человек:
он не священник,
не доктор и не учитель.
Он пришел из далеких краев
и едет неведомо куда.
Он много пьет,
он много курит,
но никого никогда
не угостил сигареткой.
Или такая песенка:
А это Уайт,
все женщины к нему льнут,
подмигивают, заигрывают, тормошат,
но проказницы стараются напрасно,
совсем, совсем напрасно.
Не знают женщины стыда,
пытаются добраться…
Да!
Куда?
Вот именно – туда.
Но каждой станет ясно:
стараются напрасно,
совсем, совсем напрасно!
Ужасно!
Нгусе– негус был для Африки великим Pohouyam'ом Фитаурари I вроде русского Петра Великого, ведь это он, командуя из Эдема, выгнал из Африки полумиллионную армию итальянцев и выиграл войну у самого Бенито Муссолини.
А это был не мой чемода-анчик,
А это был не мой чемода-анчик,
А это был не мой,
А это был не мой,
А это был не мой
Чемода-анчик.
Фитаурари I вообще приводил офирян в чувство, учил с какого конца ложки щи хлебать. Офиряне – народ простой, упертый, похожий на русских – то любят, то ненавидят, то бунтуют, то в задницу целуют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47