«Так, так, так… Ну?»
«Может быть, это…»
«Что? Формулируй!»
«Может быть, все-таки Сидор с вокзала к Элеоноре пошел, но не дошел? Оттого купчиха такая и злая, что этой ночью не тронутая? Поставьте себя на место Сидора… Провожал боевых друзей-подруг. „Вагончик тронется, вагончик тронется, перрон останется…“ Подруги уехали. Вышел Сидор на Привокзальную площадь. В меру пьян. На взводе. Взвелось у него. Взгрустнулось ему. Настроение приподнятое. Все у него приподнято, значит. Многоразовый челнок взвелся, на подвиги его тянет. Позвонил графине – купчихе, то есть, – так, мол, и так, есть производственные вопросы, не угостите ли кофейком? Она в ответ: „Что ж, заходите, Владимир Кондратьевич“. Купил Сидор букетик фиалок и пошел но шпалам к графине – там недалеко…»
«Ну, ну, ну…»
«Стал переходить Воздухофлотский проспект. А там на каждом углу милицейские посты. А Сидор – прямо на красный свет. И нетвердой походкой – лишняя рюмка в „Кукушке“ дает себя знать. Менты видят – какой-то ирпенский жлоб прет прямо на них. У Сидора же па лбу не написано, что он – Генеральный конструктор лунного челнока. Он же без орденов ходит. О нем весь Киев знает, но кто его видел? А менты – они вообще не киевские. И они к нему по-хамски: „Иди сюда, старый козел, а ну, дыхни!“ А Сидор их – культурным наречием на „н“ из пяти букв. А они его – в шестой вытрезвитель».
«Оригинально рассуждаешь, сынок. Нет, в этом что-то есть, но твоя версия не проходит по одной-единственной причине – в вытрезвителе номер шесть никакого Сидора нету, а спит там футбольная команда да еще какой-то пьяный в дупль слесарюга Иванов».
«Вот!»
«Что ты хочешь сказать этим „вот“?… Что этот Иванов и есть Сидор?»
«Вот именно это я и хочу сказать!» – скорее нагло, чем уверенно отвечал я.
«Да почему же Сидор – Иванов?!»
«Да потому, что фамилия подозрительная!» «Tyts-gryts, baranyi yaytsa! Какая фамилия подозрительная?!. Иванов, что ли?!»
ГЛАВА 4. Людоед в мышеловке
Ястреб знает, как выглядит петух изнутри.
Тигрэ
Гайдамака очень спешил, он должен был успеть отомстить дуче за смерть графини Л. К., но Муссолини могли перехватить партизаны или, что еще хуже, американцы, или, что совсем плохо, немцы – ходили слухи, что группа Скорценни со своими парашютами и дельтапланами где-то рядом.
Погода была отвратительной, продолжался сезон crachin , стоял собачий холод, цвели вишни, tenente Alesandro вспомнил станцию Блюменталь. После Медзегры Мыкола свернул с шоссе иа другую дорогу, ту самую, узкую и безлюдную. Дорога поднималась вверх к Бонцаниго. Здесь все было знакомо, Гайдамака сложил карту и засунул в планшет. Эта местность называлась Джулино ди Медзегра. Здесь, на одном из поворотов, он приметил удобное место: немецкие пропускные ворота – они перегораживали дорогу, раньше здесь всегда стоял немецкий патруль. Мыкола остановил машину, Гайдамака вышел из нее и снял предохранитель со своего всегда безотказного шмайсера. Все же следовало проверить оружие. Здесь можно было спокойно стрелять, одиночные выстрелы не привлекали внимания. Раздался выстрел, все было в порядке.
Проехали вверх еще немного. За поворотом показался знакомый домик дона Карлеоне. Он прижимался к скалистой горе посередине крутого склона, к нему вела лестница, вырубленная прямо в камне. Джузеппе Верди, одетый в белый старый макинтош дона Карлеоне, уже поджидал их внизу на Дороге с велосипедом и с бутылкой виски; его красный нос сделался лиловым от холода, но старик был на удивление трезвый.
– Ты уже здесь?
– Только не в доме, командир, – напомнил Джузеппе, шмыргая носом. – Так папа просил.
Гамилькар неопределенно кивнул старику.
– Хочешь хлебнуть? – спросил Джузеппе.
– Нет.
– А я выпью. – Джузеппе глотнул неразбавленный виски и спросил о самом главном: – Ну, как ТАМ?
– Не спрашивай.
– Я слышал, ты уже заделался императором.
– До фени. Не спрашивай.
– Тогда я уйду, не хочу смотреть.
– Зачем же ты пришел?
– Я потом посмотрю. Не оскверняй дом, командир. Семэн и Мыкола, кажется, тоже узнали макинтош папы
Карла– Павла, когда Джузеппе проходил мимо них.
Гайдамака с колдуном поднялись к дому, открыли дверь запасным ключом, Гайдамака вошел в знакомую комнату, колдун остался в дверях.
На стене висел всесокрушающий «Большевик» Бориса Кустодиева. Муссолини стоял у кровати в мундире, в форменном фашистском берете и в толстом расстегнутом цивильном пальто горохового цвета. Постаревшая Кларетта Петаччи лежала одетая, укрывшись одеялом. Муссолини с ужасом посмотрел на страшных людей в американской форме и прошептал:
– Кто вы?!
Нижняя губа Муссолини дрожала. Гайдамака ответил:
– Меня послали освободить тебя. Выражение лица дуче резко изменилось.
– Неужели?! – переспросил он. – Вы из группы Скорценни?!
– Быстро, быстро, поторопись, – сказал Гайдамака. – Нельзя терять ни минуты.
Муссолини забегал, засуетился у кровати:
– Куда направляемся? В Германию? Самолетом?
– В Сомали.
– Ага! Правильно! На севере могут сбить. Но лучше бы в Эритрею.
Муссолини уже приходил в себя и опять становился прежним дуче.
Гайдамака пожал плечами и спросил:
– Ты вооружен?
Можно было понять так, что этот лейтенант собирается вооружить дуче.
– Нет, нет, у меня нет оружия, меня все бросили, меня все бросили… – Муссолини засуетился, стал дрожащими пальцами застегивать пальто, большие пуговицы не пролезали в петли, так и не застегнул, подбежал к двери, оглянулся: – Пошли! Ты мне дашь пистолет. У тебя какой? «Вальтер»? Полцарства за пистолет! Ты кто, лейтенант? Всего лишь? Ты уже генерал!
– А она? – напомнил Гайдамака, уводя разговор от пистолета.
Дуче начисто забыл о любовнице в постели.
– Да, верно! Собирайся, быстро, быстро, быстро! (tempo!) – закричал Муссолини любовнице.
Петаччи заторопилась и стала лихорадочно бросать свои вещи в чемодан. Муссолини уже забыл про пистолет, пошел к выходу, церемонно пожал руку колдуну, вздохнул полной грудью и спросил:
– У тебя выпить есть?
Гайдамака не ответил, по Муссолини тут же забыл и про выпивку.
– Мы полетим самолетом? – спросил ои.
– Хуелетом, – вставил колдун по-русски.
– Что? – не понял Муссолини.
– Да, самолетом. Немецким, – сказал Гайдамака.
– А, – понимающе кивнул дуче.
– Не дратуй його, – сказал Гайдамака колдуну. Мендейла не ответил.
Муссолини сделал жест в сторону Петаччи, желая пропустить ее вперед, но Гайдамака сказал:
– Идите первым, вы лучше замаскированы, а ее могут узнать. И снимите этот берет, он бросается в глаза.
Дуче снял берет и погладил пятерней свою огромную лысую голову.
– А с этим как быть? – усмехнулся он, имея в виду известную всему миру лысину.
– Ладно, наденьте, по надвиньте на глаза.
Дуче натянул берет на уши и поднял воротник пальто. Спустились вниз по каменным ступеням к автомобилю. Дядюшка Джузеппе уже куда-то исчез. Петаччи с чемоданом неуверенно перепрыгивала с камня на камень в черных замшевых туфлях па высоких каблуках. Дуче шел быстро, твердо, уверенно, как человек, который знает, куда идет, и которому некогда. Все в порядке. Сейчас дуче вновь был самим собой, человеком, ниспосланным Италии провидением. Если бы Гайдамака не сказал, что пришел освободить его, Муссолини пришлось бы расстреливать в доме дона Карлеоие, потом тащить эту тушу па себе, а потом мыть дом.
– Я всех бросил! К черту! Я дарю тебе пол-империи! – сказал дуче Гайдамаке. – Да, как насчет пистолета?
– «Вальтер» выдам в самолете.
– Ага, – понятливо кивнул Муссолини.
Сели в автомобиль. На заднем сиденье устроились Муссолини и Петаччи, впереди – Мыкола и Семэн. Гайдамака вскочил па подножку со стороны Петаччи, Меидейла уселся па правое заднее крыло лицом к Муссолини и спиной к дороге. Окошко было открыто. Машина медленно спускалась вниз. Настоящие американцы могли появиться снизу с минуты па минуту. Партизаны спешили сверху, а с неба могли свалиться немецкие парашютисты, как это однажды уже произошло в 43-м году, когда Отто Скорценни сумел-таки освободить дуче. Но Гайдамака уже был спокоен. Никто и ничто не могло помешать ему. До пропускных железных ворот, перегораживающих дорогу, оставалось километра два. Немцы убрали свой патруль еще вчера утром, и сами убрались навсегда. Лейтенант был спокоен. Расстрел Муссолини был святым делом, и Гайдамака должен был расстрелять Муссолини без суда и следствия. Он сделает это. На этот раз ничто не могло помешать ему. Он был спокоен.
Командир был излишне спокоен.
ГЛАВА 5. Обед в доме с химерами. Тост за Сидора (окончание)
Теория правильна, но так ли это на самом деле?
А. Эйнштейн

ШТУРМ ВЫТРЕЗВИТЕЛЯ № 6
«Давай, сыпок, формулируй сначала, – устало сказал Гетьман. – Я ничего не понимаю. У кого-то из нас в три часа ночи с головой не в порядке. Какая фамилия подозрительная? Иванов?»
«Да! – ответил я. – Сидор с собой никогда документов не носит – он па работу как в бой идет, паспорт и партбилет оставляет жене на храпение. Ставим себя на его место. Предположим: вы – Сидор, а я – наглый мент. Предположим, привезли вас в шестой вытрезвитель…»
«Кого? Меня?»
«Нет, Сидора. Вы – Сидор. Привезли, раздели до трусов. А может, и трусы сняли, чтоб чувствовал себя голым. Я вас спрашиваю: „Фамилия!“ Что вы ответите, как честный порядочный человек без трусов?»
«Ну, честно отвечу: Сидор».
«Он так и ответил, без „ну“: Сидор. Менты ему: „Это имя, а не фамилия. Давай фамилию!“ Ну, Сидор, ежу понятно, не стал настаивать и назвал первую пришедшую в голову фамилию – Иванов, естественно».
«По аналогии „Иванов, Петров, Сидоров“, – согласился
Гетьман.
«Точно. Менты ему: „Врешь! Ну да ладно, утром проверим. Отчество!“
«Петрович!» – догадался Гетьман.
«К чему я и веду. Итак: по моей версии, сейчас в шестом вытрезвителе отдыхает Сидор Петрович Иванов, слесарь-инструментальщик авиационного почтового ящика – он же Генеральный конструктор многоразового использования Владимир Кондратьевич Сидор».
«Лихо! – изумился Гетьман. – Такого бреда я еще не слышал. А что? Проверим. Эй, кто там па телефоне? Позвоните еще раз в шестой вытрезвитель, уточните имя-отчество-где-работает слесаря Иванова».
Опять Акимушкин тут как тут. Еле дозвонился до вытрезвителя: «Что они там, спят, собаки?» – и навел справки насчет пьяного слесарюги. Долго они там чего-то искали. «Не спят, а пьют за День Победы», – уточнил Акимушкин; и вот наконец ответ:
«Полное имя слесаря почтового ящика – Сидор Васильевич Иванов».
Такого торжества мне никогда в жизни не приходилось испытывать! Вздох облегчения волной прокатился по генеральским погонам. Гетьман чуть было не прослезился, даже провел пальцем под глазами. Слов не было! Вот нашел так нашел! Вот что значит дедуктивный метод! Не выходя из кабинета, Сидора вычислил! А то, что не «Петрович», а «Васильевич» – эта мелкая помарка лишь оттеняла мой триумф!
«Кто там писать умеет? Пишите! – приказывает Гетьман. – Присвоить прапорщику Нуразбекову звание младшего лейтенанта. Ты какое училище закончил? Суворовское?»
«Нет. Цирковое».
«Почему цирковое? Опять шутки шутишь? Не шутишь? Ладно, потом объяснишь, придумаем что-нибудь. Младший лейтенант Нуразбеков назначается командиром спецопергруппы по освобождению Генерального конструктора лунного челнока из лап советской милиции. Приказываю: доставить Сидора-Иванова домой в постельку к собственной жене, а потом явиться сюда для доклада Андропову».
«Кому явиться?»
«Тебе! Будешь ему сам докладывать, а я буду рекомендовать тебя в Высшую школу КГБ».
«Разрешите исполнять?»
«Покажи им там Кузькину мать!»
Я командую перепуганным Семэну и Мыколе: «За мной!», бежим к скоростному лифту, пока проваливаемся вниз, успеваю дать но шее одному и второму, они и рады; внизу в автобусе сидит истомившаяся от безделья спецопергруппа в полной боевой готовности, играют в «очко», руки у хлопцев чешутся, мчимся на Чоколовку, через десять минут вытрезвитель номер шесть окружен. Состояние у вытрезвителя странное – внутри раздаются удары, хохот, здание сотрясается. Что там? Хорошо. По моей команде врываемся со всех сторон по всем правилам десантного искусства безо всяких-яких предупреждений и ультиматумов, разрушая двери и окна; впереди Семэн и Мыкола; там – дым топором с коромыслом, бедолаги-милиционеры с какими-то курвами отмечают День Победы, съехавшись из пустых киевских вытрезвителей; оружие на стол, всех за шиворот лицом к стене, руки на стену, ноги шире плеч…»
– Что вы спросили, Николай Степанович? – прервал рассказ майор Нуразбеков.
– Что ж вы так грубо… Милиция, не преступники.
– Ну, у КГБ с милицией сложные отношения. Вроде, из одной миски хлебаем, одно дело делаем, а не уважаем друг друга. Краснодеревщик не любит столяра, столяр не любит плотника. Коммунисты не любят социал-демократов. Так? Христиане – иудеев. Жандармы не любят полицейских. Гэбисты – милицию. Черт знает, в чем тут дело – свои не любят своих, свой человек – худший враг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47