– Здоровье, сказали, дороже. Сказали так: «A propos , жизнь и здоровье наших людей надо беречь». А тот коньяк Надька-шалава разбавляет самогоном и табачной настойкой для крепости. Разве не знали, Нураз Нуразбекович? Экспертиза только что подтвердила.
– Ладно, пусть будет армянский, – нехотя согласился майор Нуразбеков, открывая бутылки. – Сейчас не в здоровье дело, но коньяк с самогоном и табаком – это, конечно, перебор. Ничего не поделаешь, будем пить генсековский «КВВК». «Климентия Ворошилова Высшего Качества». Был такой танк – «Климент Ворошилов». Хорошо «Королевских Тигров» бил.
– А Надьку теперь погонят на понижение. – Люська закатила глазки и покачала головой, мстительно сочувствуя Надьке-винарщице.
– Куда ж еще ниже подвала? – удивился Нуразбеков.
– В уборщицы подвала! На три месяца! – воскликнула мстительная Люська.
При виде то ли бездонного Люськиного декольте, то ли свиных отбивных под «московскую» экспортную водку, Шкфорцопф начал подавать признаки жизни – у него порозовели уши и щеки и появилось дыхание, – но продолжал молчать.
– А разве мусульманская религия позволяет вам кушать свининку, а, Нураз Нуразбекович? – с ехидцей поинтересовалась Люська, выпуская на миг хищные когти против своего начальника, и тут же нарвалась на ответ:
– А я религию и не спрашиваю, что мне кушать, что мне нет, уважаемая Люсьена Михайловна. Вы меня Аллаху не заложите? Я, Люсьена Михайловна, коммунист: лопаю, что дают. А ты, Люська, наверно, думаешь, что если я безбожник и татаро-монгол без определенной национальности, то буду свинину и гречневую кашу пальцами кушать, а бульон кроссовкой хлебать?… Вилки где?… Ложки?… Хлеб где?… Масло с икрой чем и на что намазывать?… Салфетки где?… Или прикажешь рукавами утираться? – ставил Люську на место майор Нуразбеков.
– Ах, Нураз Нуразбекович, ах! – всполошилась Люська. – Убиться веником! Сейчас обеденный инструмент принесу, совсем забыла, дуреха! А вы пока бульон пейте, без ложек. Совсем меня Николай Николаич сегодня заколебали. Вот только… Не знаю даже, как и сказать… Можно на ушко?…
– Что ты все на ушко да на ушко?… – отстранился майор. – Что опять случилось? Какие проблемы, Люся? Говори, не стесняйся, здесь все свои.
– Можно, я в ваш туалет схожу пописать? – не очень-то застеснялась Люся. – На первом этаже женский туалет опять не работает.
– Опять затопило?
– Опять. Засорило. Все в унитаз чай выливают, лень им наверх сходить.
«Ох, и… – давно уже насторожился Гайдамака. – Ох, и хитрая сучка! Где-то я ее видел? Вряд ли простая обслуга – на старшего лейтенанта тянет. Ваньку Трясогуза уже в вытрезвитель засадили – их работа! А Ванька кричал: „Слобода!“ Это ж сколько надо коньяку в Ваньку залить, чтобы встать и идти не смог? Интересно, как его милиция из подвала вытаскивала? Подъемным краном? Потом из вытверезника па работу напишут… А ты что думал? Контора! Не так, так эдак, не сами – так через милицию, но достанут: менты с органами заодно».
– Ноу проблем, Люся, – отвечал майор Нуразбеков. – Ну о чем ты спрашиваешь? Вот ключ от моего туалета, сочту за честь тебя проводить. Хочешь рюмочку коньячка, Люся?
– Ой, я же на работе, Нуразик!
– А я где, по-твоему? Чего ты вдруг зажеманилась, Люся? Свеженького мужчинку увидела? Познакомься – это командир Гайдамака, он же Сковорода, Кочерга, Могила, бо-ольшой философ-диссидент и наш человек, вот только тебя немного стесняется и вообще не может взять в толк, что тут происходит.
– Так вы ему прямо скажите.
– Пустое, не поверит. Ты, Люся, декольте для него ещё приоткрой, пониже, поглубже, ему что-то плохо видно, шею сломает и косым станет. Вот так, молодчинка, красиво! Выпей с нами, Люсьена!
– Так у вас же тут в кабинете все прослушивается и записывается, все записывается и прослушивается! – ответила Люся, слегка подмигивая Гайдамаке и поправляя декольте в нужном направлении, как и просил майор. – У вас же здесь даже телефона нет, потому что все прослушивается. Вам же звонить никуда не надо, и так все слышно.
– Плевать, что прослушивается. Выпей с нами, Люсинька. Для дела нужно. Ты тихо выпей – возьми на грудь, и готово, – никто не услышит и не запишет. Тем более, для кого это ты четвертую рюмку принесла?… Для себя же и принесла. Я наблюдательный. – Майор Нуразбеков уже наливал коньяк в три рюмки, а водку – в одну, для Скворцова, – Николай Степаныч! Опять в молчанку играем?… Уже налито! Вам что, особое приглашение?
Стул за спиной Гайдамаки заскрипел и заелозил по паркету. Николай Степанович верхом на стуле продвигался к обеденному столу.
Гайдамака вдруг почувствовал запах Люськи, самогона и сгоревшей человеческой плоти, в его голове зазвучал «Интернационал». Он что-то вспомнил, его чуть не стошнило под стол, и он, опережая Люську, одной рукой зажимая рот, а другой схватив ключ со стола, опять рванул в женский туалет.
ГЛАВА 15. Сколько ног у купидона?
Если ты богат, тебя ненавидят, если беден – презирают.
Кенийская мудрость
«Pohouyam умер, Pohouyam родился!» – французы скалькировали с этой офирской фразы свое знаменитое: «Король умер, да здравствует Король!»
Тело Фитаурари I положили в трехэтажную дровяную гробницу и подожгли. Благоуханный дым вишневых веточек и сикоморовых поленцев поднялся над Офиром и разнесся над всей Африкой быстрее беспроволочного телеграфа.
«В Офире жгут Pohouyam'a! – ликовала вся Африка. – Значит, Офир живой!»
Гробница еще не успела сгореть, а к Гамилькару под предводительством колдуна Мендейлы уже явились послы от всех племен и предложили рассказать тронную байку. Никто не удивился их выбору, а Гамилькар не отказывался, как много лет назад в другой реальности. Гамилькар устал. Самое время было усесться на трон с львиной шкурой и попивать коньяк с молоком. Мендейла подмигнул Гамилькару, и тот рассказал байку о купидоне с одной ногой:
«Когда– то в Офире жил мудрый негус по имени Ро Houyam. В те времена в каждом селении был свой негус, но впоследствии его именем стали называть нгусе-негуса, царя царей. Однажды он подстрелил жирного купидона и сказал своему новому повару:
«Приготовь его так, как готовила моя покойная матушка».
Юный повар ощипал купидона, выпотрошил, опалил, приправил перцем и чесноком, нафаршировал бананами, сварил в бронзовом горшке, украсил eboun-травой и уже хотел отнести негусу, как вдруг в хижину, привлеченная вкусным запахом, заглянула девица, которую повар давно хотел, и попросила отломить ей хотя бы ножку.
«Это купидон негуса, я не могу оторвать даже крылышко».
«Я впервые пришла к тебе. Неужели две мои ножки не стоят одной ножки этого купидона?»
«Значит, за ножку купидона ты дашь мне то, что находится между твоими ножками! – воскликнул повар. – Но что я скажу негусу?»
Девушка что-то прошептала ему на ухо.
«Была не была!» – воскликнул повар, отрезал ножку и отнес блюдо негусу.
«Где вторая нога?!» – вскричал Ро Houyam.
«Нгусе, да будет долгой твоя жизнь, у этого купидона была только одна нога», – ответил повар.
Его сердце от страха ушло в живот, а живот вздулся.
«Дурак! Где ты видел купидона с одной ногой?»
«На каждом болоте».
«Твой рот подставляет свою шею под нож. Идем, покажешь мне живого купидона без одной ноги. Иначе останешься без головы».
Начальник дверей обнажил меч, и два здоровенных раба повели повара к ближнему болоту. Юноша шел ни жив, ни мертв. На болоте они увидели целую стаю купидонов, которые, как и положено, висели на ветках на одной ноге, вторую ногу поджав под крыло. Повар сказал:
«Нгусе, да будет долгой твоя жизнь, я не могу спорить с тобой. Взгляни: у них у всех по одной ноге».,
«На одной ноге они только спят! Смотри! – Ро Houyam замахал руками и закричал: – Кыш-ш! Кыш-ш!»
Купидоны выпустили недостающие ноги и улетели, начальник дверей дал знак, рабы вытащили ножи, но повар воскликнул:
«О, нгусе, я не знал, что ты великий волшебник!»
«Почему это я волшебник?» – удивился негус.
«Потому что когда ты крикнул волшебное слово „кыш-ш“, у всех купидонов стало по две ноги! Но купидону, которого я сварил, ты, конечно, не крикнул „кыш-ш“?»
Негус застыл в изумлении, а начальник дверей и рабы покатились со смеху.
«Твоя правда, – сказал Ро Houyam. – Утреннему купидону я не крикнул волшебного слова, и он остался с одной ногой».
Юный повар живым вернулся домой, где любимая девушка уже расставила ему обещанное».
Вожди и старейшины нашли, что тронная байка великолепна, Гамилькару преподнесли первые палочки и поленца для будущей дровяницы, и Гамилькар по праву стал очередным Роhouyam 'ом Офира.
Нужно было что-то делать, с чего-то начинать, менять, назначать, объявлять шум-шир, а попросту шухер. Но Гамилькару ничего не хотелось делать. На трон сядешь, править не хочется. Рай, все голые и богатые. Как можно править голыми и богатыми людьми? Скучно. Вся Африка ждала от него шум-шира, шушукалась по углам. К нему, как к Владимиру Святому, приходили иудеи, христиане и мусульмане, демократы, социал-демократы и республиканцы – всех он ласково принял, напоил, накормил и послал до фени. Фашисты не посмели сунуться. Наконец пришли к нему офирские коммунисты, описали государственное устройство в Советском Союзе и предложили марксистско-ленинское устройство Офира.
– А нам до фени, можно попробовать и марксизм-ленинизм, – задумался Гамилькар III. – Почему бы и не попробовать? Но приход к власти «класса» влечет за собой имидж и образ жизни этого класса. Если к власти придут сапожники, плотники, портные, слесари, дворники, шахтеры, ткачихи и поварихи – они тут же перестанут работать и быть рабочим классом, их с трона не сгонишь, страна завоняется столярным клеем, луком, самогоном; все начнут танцевать вприсядку, вставать по фабричному гудку, устраивать итальянские забастовки – т. е., приходить на работу и ничего не делать. Весело. Наступит голод и запустение. Но это в России. В Офире же сойдет и марксизм-ленинизм.
Гамилькар, обучаясь в Кембридже, был убежденным троцкистом-ленинцем, переболел этой детской болезнью, как корью, стал убежденным последователем дофенизма и лишь иногда с удовольствием вспоминал «прибавочную стоимость», «шаг вперед, два шага назад» и в особенности «примат примата» – догму о труде и обезьяне. И вот теперь он должен был работать Роhouyam 'ом.
– Попробуем. Сойдет.
Из любви к России он даже назначил коммунистическое правительство и… сошло!
Правительство загрузило лопатами две сотни мешков золотым песком, купило в России мавзолей и поставило его в Амбре-Эдеме под названием «Бистро Лэнина-Сталына». Выглядело не хуже «Мак'Дональдса».
– Вперед! Быстро! – закричало коммунистическое правительство.
И сошло с рельсов.
– Вперед! Вперед!… – говорил Гамилькар. – Что это значит; где он, этот «вперед»? Вперед спереди! Закрой глаза, раскрутись, открой глаза – куда глаза глядят, там и будет «вперед». Пусть все идет как идет.
ГЛАВА 16. Обрывки из летописи от*** в женском туалете одесского КГБ (продолжение)
Спалили мы отечество, приятель, -
Уж больно дым его был сладок и приятен.
Е. Лукин
ГЕНЕРАЛ-АНШЕФ АКИМУШКИН
В женском туалете Гайдамаку поджидала очередная порция компромата из «Летописи от О'Павла» – кто-то заботливый привесил очередные странички на гвоздик. Отблевавшись и отдышавшись, Гайдамака закурил и принялся читать:
«…как это сделал законченный недоброжелатель Гайдамаки какой-то „Г-н Акимушкин“ в солидном журнале „Русская беседа“ в своей статье о русских богатырях. Вот выдержки из этого пасквиля:
«Сашко Гайдамака говорит, что он родом из Гуляй-Града. Никто о том городе не знает, того города даже на карте нет. Этот богатырь – хитрый плут и обманщик, всегда готов на худое дело. В былинах он упоминается как бессовестный соблазнитель. Он пользуется своим слугой Алешкой как верным мечом, который никогда не подумает присвоить себе его подвигов. Он бабий шут и судейский взяточник {„Это обо мне“, – думал Гайдамака}. Победы достаются ему по милости обмана, конечно, дерзкого. Он не решается вступать в открытый честный бой. Так Добрыня Никитич, уезжая на войну, позволяет жене своей, после известного срока, выйти замуж за кого угодно, „хоть за татарина, только не за Сашка Гайдамаку“, потому что он – соблазнитель и безнравственный человек. По некоторым былинным намекам, Гайдамака даже был в ладах с женой князя Владимира. Грубый и бесчестный {„Это все обо мне“}, корыстолюбив, заглядывается на „злато-серебро“. Илья Муромец, встретив девицу, обманутую Гайдамакой, говорит: „Я не знал того, а то снес бы Сашку буйну голову“. {„Ну, это бабка надвое гадала“.} Итак, личность Гайдамаки в былинах очерчена очень явственно, живо и полно; дана характеристика дерзкого и ловкого обманщика, но вовсе не храброго воина, бабьего пересмешника, готового на всякое худое дело…» И т. д.
Прочитав этот пасквиль, Гайдамака так обозлился, что влез в космический скафандр Шкфорцопфа (с кем водку пил в Гуляй-граде после облета Луны в поисках купидоньих лежбищ), сказал Шкфорцопфу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Ладно, пусть будет армянский, – нехотя согласился майор Нуразбеков, открывая бутылки. – Сейчас не в здоровье дело, но коньяк с самогоном и табаком – это, конечно, перебор. Ничего не поделаешь, будем пить генсековский «КВВК». «Климентия Ворошилова Высшего Качества». Был такой танк – «Климент Ворошилов». Хорошо «Королевских Тигров» бил.
– А Надьку теперь погонят на понижение. – Люська закатила глазки и покачала головой, мстительно сочувствуя Надьке-винарщице.
– Куда ж еще ниже подвала? – удивился Нуразбеков.
– В уборщицы подвала! На три месяца! – воскликнула мстительная Люська.
При виде то ли бездонного Люськиного декольте, то ли свиных отбивных под «московскую» экспортную водку, Шкфорцопф начал подавать признаки жизни – у него порозовели уши и щеки и появилось дыхание, – но продолжал молчать.
– А разве мусульманская религия позволяет вам кушать свининку, а, Нураз Нуразбекович? – с ехидцей поинтересовалась Люська, выпуская на миг хищные когти против своего начальника, и тут же нарвалась на ответ:
– А я религию и не спрашиваю, что мне кушать, что мне нет, уважаемая Люсьена Михайловна. Вы меня Аллаху не заложите? Я, Люсьена Михайловна, коммунист: лопаю, что дают. А ты, Люська, наверно, думаешь, что если я безбожник и татаро-монгол без определенной национальности, то буду свинину и гречневую кашу пальцами кушать, а бульон кроссовкой хлебать?… Вилки где?… Ложки?… Хлеб где?… Масло с икрой чем и на что намазывать?… Салфетки где?… Или прикажешь рукавами утираться? – ставил Люську на место майор Нуразбеков.
– Ах, Нураз Нуразбекович, ах! – всполошилась Люська. – Убиться веником! Сейчас обеденный инструмент принесу, совсем забыла, дуреха! А вы пока бульон пейте, без ложек. Совсем меня Николай Николаич сегодня заколебали. Вот только… Не знаю даже, как и сказать… Можно на ушко?…
– Что ты все на ушко да на ушко?… – отстранился майор. – Что опять случилось? Какие проблемы, Люся? Говори, не стесняйся, здесь все свои.
– Можно, я в ваш туалет схожу пописать? – не очень-то застеснялась Люся. – На первом этаже женский туалет опять не работает.
– Опять затопило?
– Опять. Засорило. Все в унитаз чай выливают, лень им наверх сходить.
«Ох, и… – давно уже насторожился Гайдамака. – Ох, и хитрая сучка! Где-то я ее видел? Вряд ли простая обслуга – на старшего лейтенанта тянет. Ваньку Трясогуза уже в вытрезвитель засадили – их работа! А Ванька кричал: „Слобода!“ Это ж сколько надо коньяку в Ваньку залить, чтобы встать и идти не смог? Интересно, как его милиция из подвала вытаскивала? Подъемным краном? Потом из вытверезника па работу напишут… А ты что думал? Контора! Не так, так эдак, не сами – так через милицию, но достанут: менты с органами заодно».
– Ноу проблем, Люся, – отвечал майор Нуразбеков. – Ну о чем ты спрашиваешь? Вот ключ от моего туалета, сочту за честь тебя проводить. Хочешь рюмочку коньячка, Люся?
– Ой, я же на работе, Нуразик!
– А я где, по-твоему? Чего ты вдруг зажеманилась, Люся? Свеженького мужчинку увидела? Познакомься – это командир Гайдамака, он же Сковорода, Кочерга, Могила, бо-ольшой философ-диссидент и наш человек, вот только тебя немного стесняется и вообще не может взять в толк, что тут происходит.
– Так вы ему прямо скажите.
– Пустое, не поверит. Ты, Люся, декольте для него ещё приоткрой, пониже, поглубже, ему что-то плохо видно, шею сломает и косым станет. Вот так, молодчинка, красиво! Выпей с нами, Люсьена!
– Так у вас же тут в кабинете все прослушивается и записывается, все записывается и прослушивается! – ответила Люся, слегка подмигивая Гайдамаке и поправляя декольте в нужном направлении, как и просил майор. – У вас же здесь даже телефона нет, потому что все прослушивается. Вам же звонить никуда не надо, и так все слышно.
– Плевать, что прослушивается. Выпей с нами, Люсинька. Для дела нужно. Ты тихо выпей – возьми на грудь, и готово, – никто не услышит и не запишет. Тем более, для кого это ты четвертую рюмку принесла?… Для себя же и принесла. Я наблюдательный. – Майор Нуразбеков уже наливал коньяк в три рюмки, а водку – в одну, для Скворцова, – Николай Степаныч! Опять в молчанку играем?… Уже налито! Вам что, особое приглашение?
Стул за спиной Гайдамаки заскрипел и заелозил по паркету. Николай Степанович верхом на стуле продвигался к обеденному столу.
Гайдамака вдруг почувствовал запах Люськи, самогона и сгоревшей человеческой плоти, в его голове зазвучал «Интернационал». Он что-то вспомнил, его чуть не стошнило под стол, и он, опережая Люську, одной рукой зажимая рот, а другой схватив ключ со стола, опять рванул в женский туалет.
ГЛАВА 15. Сколько ног у купидона?
Если ты богат, тебя ненавидят, если беден – презирают.
Кенийская мудрость
«Pohouyam умер, Pohouyam родился!» – французы скалькировали с этой офирской фразы свое знаменитое: «Король умер, да здравствует Король!»
Тело Фитаурари I положили в трехэтажную дровяную гробницу и подожгли. Благоуханный дым вишневых веточек и сикоморовых поленцев поднялся над Офиром и разнесся над всей Африкой быстрее беспроволочного телеграфа.
«В Офире жгут Pohouyam'a! – ликовала вся Африка. – Значит, Офир живой!»
Гробница еще не успела сгореть, а к Гамилькару под предводительством колдуна Мендейлы уже явились послы от всех племен и предложили рассказать тронную байку. Никто не удивился их выбору, а Гамилькар не отказывался, как много лет назад в другой реальности. Гамилькар устал. Самое время было усесться на трон с львиной шкурой и попивать коньяк с молоком. Мендейла подмигнул Гамилькару, и тот рассказал байку о купидоне с одной ногой:
«Когда– то в Офире жил мудрый негус по имени Ро Houyam. В те времена в каждом селении был свой негус, но впоследствии его именем стали называть нгусе-негуса, царя царей. Однажды он подстрелил жирного купидона и сказал своему новому повару:
«Приготовь его так, как готовила моя покойная матушка».
Юный повар ощипал купидона, выпотрошил, опалил, приправил перцем и чесноком, нафаршировал бананами, сварил в бронзовом горшке, украсил eboun-травой и уже хотел отнести негусу, как вдруг в хижину, привлеченная вкусным запахом, заглянула девица, которую повар давно хотел, и попросила отломить ей хотя бы ножку.
«Это купидон негуса, я не могу оторвать даже крылышко».
«Я впервые пришла к тебе. Неужели две мои ножки не стоят одной ножки этого купидона?»
«Значит, за ножку купидона ты дашь мне то, что находится между твоими ножками! – воскликнул повар. – Но что я скажу негусу?»
Девушка что-то прошептала ему на ухо.
«Была не была!» – воскликнул повар, отрезал ножку и отнес блюдо негусу.
«Где вторая нога?!» – вскричал Ро Houyam.
«Нгусе, да будет долгой твоя жизнь, у этого купидона была только одна нога», – ответил повар.
Его сердце от страха ушло в живот, а живот вздулся.
«Дурак! Где ты видел купидона с одной ногой?»
«На каждом болоте».
«Твой рот подставляет свою шею под нож. Идем, покажешь мне живого купидона без одной ноги. Иначе останешься без головы».
Начальник дверей обнажил меч, и два здоровенных раба повели повара к ближнему болоту. Юноша шел ни жив, ни мертв. На болоте они увидели целую стаю купидонов, которые, как и положено, висели на ветках на одной ноге, вторую ногу поджав под крыло. Повар сказал:
«Нгусе, да будет долгой твоя жизнь, я не могу спорить с тобой. Взгляни: у них у всех по одной ноге».,
«На одной ноге они только спят! Смотри! – Ро Houyam замахал руками и закричал: – Кыш-ш! Кыш-ш!»
Купидоны выпустили недостающие ноги и улетели, начальник дверей дал знак, рабы вытащили ножи, но повар воскликнул:
«О, нгусе, я не знал, что ты великий волшебник!»
«Почему это я волшебник?» – удивился негус.
«Потому что когда ты крикнул волшебное слово „кыш-ш“, у всех купидонов стало по две ноги! Но купидону, которого я сварил, ты, конечно, не крикнул „кыш-ш“?»
Негус застыл в изумлении, а начальник дверей и рабы покатились со смеху.
«Твоя правда, – сказал Ро Houyam. – Утреннему купидону я не крикнул волшебного слова, и он остался с одной ногой».
Юный повар живым вернулся домой, где любимая девушка уже расставила ему обещанное».
Вожди и старейшины нашли, что тронная байка великолепна, Гамилькару преподнесли первые палочки и поленца для будущей дровяницы, и Гамилькар по праву стал очередным Роhouyam 'ом Офира.
Нужно было что-то делать, с чего-то начинать, менять, назначать, объявлять шум-шир, а попросту шухер. Но Гамилькару ничего не хотелось делать. На трон сядешь, править не хочется. Рай, все голые и богатые. Как можно править голыми и богатыми людьми? Скучно. Вся Африка ждала от него шум-шира, шушукалась по углам. К нему, как к Владимиру Святому, приходили иудеи, христиане и мусульмане, демократы, социал-демократы и республиканцы – всех он ласково принял, напоил, накормил и послал до фени. Фашисты не посмели сунуться. Наконец пришли к нему офирские коммунисты, описали государственное устройство в Советском Союзе и предложили марксистско-ленинское устройство Офира.
– А нам до фени, можно попробовать и марксизм-ленинизм, – задумался Гамилькар III. – Почему бы и не попробовать? Но приход к власти «класса» влечет за собой имидж и образ жизни этого класса. Если к власти придут сапожники, плотники, портные, слесари, дворники, шахтеры, ткачихи и поварихи – они тут же перестанут работать и быть рабочим классом, их с трона не сгонишь, страна завоняется столярным клеем, луком, самогоном; все начнут танцевать вприсядку, вставать по фабричному гудку, устраивать итальянские забастовки – т. е., приходить на работу и ничего не делать. Весело. Наступит голод и запустение. Но это в России. В Офире же сойдет и марксизм-ленинизм.
Гамилькар, обучаясь в Кембридже, был убежденным троцкистом-ленинцем, переболел этой детской болезнью, как корью, стал убежденным последователем дофенизма и лишь иногда с удовольствием вспоминал «прибавочную стоимость», «шаг вперед, два шага назад» и в особенности «примат примата» – догму о труде и обезьяне. И вот теперь он должен был работать Роhouyam 'ом.
– Попробуем. Сойдет.
Из любви к России он даже назначил коммунистическое правительство и… сошло!
Правительство загрузило лопатами две сотни мешков золотым песком, купило в России мавзолей и поставило его в Амбре-Эдеме под названием «Бистро Лэнина-Сталына». Выглядело не хуже «Мак'Дональдса».
– Вперед! Быстро! – закричало коммунистическое правительство.
И сошло с рельсов.
– Вперед! Вперед!… – говорил Гамилькар. – Что это значит; где он, этот «вперед»? Вперед спереди! Закрой глаза, раскрутись, открой глаза – куда глаза глядят, там и будет «вперед». Пусть все идет как идет.
ГЛАВА 16. Обрывки из летописи от*** в женском туалете одесского КГБ (продолжение)
Спалили мы отечество, приятель, -
Уж больно дым его был сладок и приятен.
Е. Лукин
ГЕНЕРАЛ-АНШЕФ АКИМУШКИН
В женском туалете Гайдамаку поджидала очередная порция компромата из «Летописи от О'Павла» – кто-то заботливый привесил очередные странички на гвоздик. Отблевавшись и отдышавшись, Гайдамака закурил и принялся читать:
«…как это сделал законченный недоброжелатель Гайдамаки какой-то „Г-н Акимушкин“ в солидном журнале „Русская беседа“ в своей статье о русских богатырях. Вот выдержки из этого пасквиля:
«Сашко Гайдамака говорит, что он родом из Гуляй-Града. Никто о том городе не знает, того города даже на карте нет. Этот богатырь – хитрый плут и обманщик, всегда готов на худое дело. В былинах он упоминается как бессовестный соблазнитель. Он пользуется своим слугой Алешкой как верным мечом, который никогда не подумает присвоить себе его подвигов. Он бабий шут и судейский взяточник {„Это обо мне“, – думал Гайдамака}. Победы достаются ему по милости обмана, конечно, дерзкого. Он не решается вступать в открытый честный бой. Так Добрыня Никитич, уезжая на войну, позволяет жене своей, после известного срока, выйти замуж за кого угодно, „хоть за татарина, только не за Сашка Гайдамаку“, потому что он – соблазнитель и безнравственный человек. По некоторым былинным намекам, Гайдамака даже был в ладах с женой князя Владимира. Грубый и бесчестный {„Это все обо мне“}, корыстолюбив, заглядывается на „злато-серебро“. Илья Муромец, встретив девицу, обманутую Гайдамакой, говорит: „Я не знал того, а то снес бы Сашку буйну голову“. {„Ну, это бабка надвое гадала“.} Итак, личность Гайдамаки в былинах очерчена очень явственно, живо и полно; дана характеристика дерзкого и ловкого обманщика, но вовсе не храброго воина, бабьего пересмешника, готового на всякое худое дело…» И т. д.
Прочитав этот пасквиль, Гайдамака так обозлился, что влез в космический скафандр Шкфорцопфа (с кем водку пил в Гуляй-граде после облета Луны в поисках купидоньих лежбищ), сказал Шкфорцопфу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47