Люська же открыла бензоколонку. Жила Люська долго и счастливо, пользовалась известностью и даже стала исторической достопримечательностью. Ее даже посетил для заправки своего лендровера Эрнесто Хемингуэй и описал эту аудиенцию в своих «Антидиевниках». Люську же называли «королевой виски». Оплатой за право ее лицезреть и запечатлеть на пленку Люська требовала русский гонорар – бутылку; но всем напиткам она предпочитала не русскую водку, а виски «Джонни Уокер». Впрочем, если не было виски, сходило все. Первую бутылку этого виски преподнес ей Хемингуэй, и она хранила ее (пустую, конечно) как память о встрече с ним. Хемингуэй хорошо заправился на ее бензоколонке как в прямом, так и в переносном смысле – лыка не вязали ни он, ни Люська, ни его лендровер (т.е., никак не мог завестись). Жила Люська в обычной крестьянской хижине, ее рисовали Дали, Малевич, Кандинский – весь джентльменский набор художников XX века, – даже, кажется, Пикассо. Ей привозили со всей Африки лучшие бананы и апельсины, из Европы – лучшие шоколадные конфеты. Все сполна оплачивалось офирским банком. Из описания анонимного путешественника:
«Телохранители королевы назвали нам пароль: „Bouteille“ . Мы поняли. О'кей, сказали мы, и дали им bouteille «Черного Джонни». Входим. Ее Величество откладывает переписывание очередного письма-щастья (она каждый день сочиняет и рассылает эти письма по всему свету, желая всем счастья) и внимательно смотрит на нас. Мы достаем bouteille, и она благосклонно принимает наше подношение с веселым бродягой Джонни на этикетке. Это обнаженная но пояс хрупкая женщина с девичьей грудью и морщинистым лицом. Бедра ее обернуты куском пестрой ткани, спадающей до земли. Королева приглашает нас осмотреть свой дворец. Это обычное крестьянское жилище, если не считать груды пустых бутылок у входа. Мы просим сфотографироваться па память. «Bouteille», – говорит королева. О'кей. Получив вторую бутылку, она изъявляет готовность облачиться по такому случаю в королевское платье, но и не удивляется нашему настойчивому желанию запечатлеть ее в будничном виде – ведь парадных изображений вельможных особ по свету гуляет более чем достаточно, а мы хотим иметь фотографию королевы «как она есть». Ей все было до фени – кроме «Черного Джонни». Мы просим на память черновик письма-щастья с ее стола. «Bouteille», – опять говорит она. О'кей, грустно отвечаем мы. После ее смерти в хижине нашли все те же груды пустых бутылок и очередной черновик письма-щастья , к сожалению, уже не сексуального, а политического содержания.
ГЛАВА 9. Перспективный труп
ГОЛИАФ родил ДОСААФА, ДОСААФ родил ОСВОДА, ОСВОД родил ВАСХНИЛА, ВАСХНИЛ родил ВХУТЕМАСА и т. д.
Л. Измайлов «Родословная АББРЕВИАТУР»
Сорокоградусная жара, дьявольская проницательность и навязчивое плетение словес майора Нуразбекова окончательно сбили Гайдамаку с толку. Надо было собраться с мыслями, но от утренней выпивки сильно разболелась голова, будто в ней прогарцевал эскадрон. Вроде бы товарищ майор вызывал Гайдамаку на откровенность, но сам был настолько откровенным, что места для откровенности не оставалось! Все-то он знал, майор. И про уголь, и про реголит, и про самосвал, и даже про Элку Кустодиеву – все, все, все знал майор! Неизвестно, знал ли майор о трех сторублевых купюрах в «Архипелаге ГУЛАГе», но по всему выходило: знал!
А теперь еще этот «труп»… Гайдамака уже перестал вникать в это странное собеседование, а чувствовал лишь головную боль и озлобление к этому американскому шпиону – дурак он, что ли? Какой уважающий себя шпион из-за бугра станет записывать секретные сведения в записную книжку?
Но следователь ожидал какого-то резонанса после конца цитаты.
– Почему это Сковорода – труп? – тупо, безо всякого интереса спросил Гайдамака.
– Не труп, не труп, живой! – обрадовался майор Нуразбеков. – Смотрите сюда: видите, как у Шкфорцопфа записано – заглавными буквами? Он вас под Сковородой зашифровал. Ох, и намаялись мы с этой сковородой – хуже трупа. Никак не могли понять, что за сковорода такая. Я точно срисовал, смотрите: «Сковорода А. А. – Т.Р.У.П.» Вроде бы получается «труп», но это, конечно, не труп, а зашифрованная запись.
– Что же она означает?
– С вами работать – одно удовольствие! Не я вас спрашиваю, а вы – меня. Что ж, вы спрашиваете – мы отвечаем. Киевские хлопцы-дешифровщики постарались, всю книжку расшифровали, но относительно этой записи возникли разночтения. Буква «П» – вне всякого сомнения означает «перспективный». Эта характеристика к вам относится. Вы для Шкфорцопфа оказались в чем-то перспективным. Знать бы – в чем?
– У него спросите.
– Спрашивал. Не отвечает. Сами видите.
– Тогда я не знаю. Значит, плохо спрашивали. Не мне вас учить, как надо спрашивать.
– На что это вы намекаете?… На особые методы допроса, что ли? И вам не жаль Николая Степановича? Экий вы кровожадный. А что вы сами думаете об этом «П»?
– Не могу сообразить, голова разболелась. В чем я могу быть перспективным для американского шпиона?
– Коньяк – лучшее средство от головы. Сейчас принесут. А откуда вы взяли, что Николай Степанович – именно американский шпион? Кто вам сказал?
– Значит, японский.
– Иван Трясогуз сказал. Дур-рак он, ваш Трясогуз! Я его утром прогнал, потому что он тут Ванькой прикидывался – а когда дурак притворяется дураком, думаете, получается умный? Нет, получается дурак в квадрате! Хотя на Трясогузе в записной книжке тоже буква «П» стоит, по в нем Николай Степанович явно ошибся. Куда там американским шпионам до нашего Николая Степановича – как до Луны пешком. Шкфорцопф у нас – хо-хо! Но вернемся к нашим баранам… Сейчас Люська коньяк принесет, полечитесь. С «П» все понятно, а вот с остальными буквами посложнее. «У» – это, наверно, «уголь». Как вы думаете?
– «У» – это не «уголь», – наконец-то обозлился сам на себя Гайдамака, забывая держаться трясогузской дурацкой линии.
– Интер-ресно! Какая же ваша версия?
– «У» – это «уран».
– Как?
– «У» означает «уран». Однажды по пьянке за бутылку водки я выдал этому шпиону, япона мать, стратегические урановые залежи в районе Гуляй-града, – признался Гайдамака. – Вот почему я для него «перспективный».
– Вы настаиваете на этом урановом «У»?… Я могу, с вашего позволения, занести это чистосердечное признание в протокол?
– Можете заносить, можете не заносить – у вас и без протокола все на магнитофон записывается.
– Экий вы умница! Насмотрелись кинофильмов… – нимало не смутился майор Нуразбеков. – Я и забыл вас предупредить. Естественно! В этих дореволюционных застенках бывшего полицейского управления – оно же ЧК, ГПУ, НКВД, оно же сигуранца, гестапо, КГБ – все прослушивается, записывается и простреливается. Ну и что? Ну и пусть себе пишут, какое нам дело? Сейчас не 37-й год. Хотите, я сейчас заору во все горло: долой Советскую власть! А? Пусть пишут.
– Хочу! – немедленно возжелал Гайдамака.
ГЛАВА 10. Кто-нибудь знает трезвого поэта?
Значит, это не настоящий поэт. Такой ничего хорошего не напишет.
С. Есенин
Наконец поняли, что заставить Сашка хотя бы приблизительно повторить судьбу арапа Петра Великого никак не получится – да и не надо: эволюция сама вытащит, надо только немного задать начальные сходные условия задачи и слегка подправлять и тормозить на поворотах, если занесет, – и просто выбрали юную нетроганую шоколадную негритяночку с европейскими чертами лица по имени Гураге из одноименного племени, побочную 48-ю дочь вождя гураге, великолепный промежуточный расовый экземпляр, голубоглазую, с сотнями тоненьких косичек-канатиков, похожую на неспившуюся Люську Екатеринбург в юности. Хороша была девочка. Она еще не знала лифчиков, ее груди напоминали формованные полушария из натурального горького шоколада. Нгусе-негус приберегал Гураге в своем гареме для собственных надобностей, но, пораскинув мозгами, уступил ее в жены Сашку. Гамилькар еще пытался по возможности следовать русской пушкинской легенде и подарил Сашка нгусе-негусу вместе с германским аккордеоном и русскими частушками в придачу. Нгусе-негус полюбил частушки и блатные песни городских русских слободок – всех этих подолов, молдаванок, бугаевок, люберцов и Васильевских островов. Вскоре этот жанр сделался в Офире национальным, и никто уже не помнил, откуда в Африке появились частушки. Их распевали во всех концах страны, от Джибути до Голубого Нила, от Эритреи до самых до окраин южных офирских границ – а т. к. устойчивых границ у Офира вообще не существовало, то частушки по пустыням, саваннам и джунглям доходили до самой Руанды и мыса Доброй Надежды на юге, до Марокко и Карфагена на севере, шли через Конго к Атлантическому океану, а на востоке заполонили Мадагаскар. Кочевники везли русские частушки на верблюдах и пирогах через экватор и тропики в Кению и Анголу, в Камерун и Замбези, в Мали и Берег Слоновой Кости. Верблюжьи погонщики распевали на привалах:
Эх, яблочко,
Да с боку мятое!
Девки щупают попа
По-за хатою!
Сам нгусе-негус любил «Кирпичики» и по утрам, бреясь опасной бритвой из золингеновой стали «Два близнеца», подаренной ему Гамилькаром, напевал:
По винтику, по кирпичику
Наша юность в труде родилась,
Лет семнадцати, горемычная,
Проституцией я занялась…
В этой песенке нгусе-негусу нравилась очаровательная необъяснимость русского юмора, какая-то неуловимая глуповатая взаимосвязь пафоса свободного труда и горемычными заботами юной проститутки. Негус напевал:
…И по винтику, по кирпичику
Растащили кирпичный завод…
Нгусе-негусу отчего-то было смешно, хотя сам «нам» он не мог объяснить, что же тут смешного, если весь кирпичный завод растащили?
Но «им» было смешно. Смешно. Смешно, и все.
Нгусе– негус намыливал белой пеной черные щеки и прислушивался к набору слов, которые горлопанил Сашко внизу на дворцовых ступеньках:
Бананчики!
Ананасики!
Микоянчики!
Анастасики!
Сашко пел теперь не для подаяния, а по привычке, или от скуки, или из любви к искусству.
Одуванчики!
Карнавальчики!
Корвалольчики!
Корваланчики!
«Пушкин говорил, что поэзия должна быть глуповатой, – раздумывал нгусе-негус, кромсая бритвой подбородок. Он никому не позволял себя брить, чтобы не быть однажды зарезанным. Нгусе-негус всегда готов был согласиться с великим Пушкиным: – Да, Пушкин как всегда прав, поэзия для государства важна, нужна, должна быть и должна быть немного глуповатой, чтобы и дурак понял, но не до такой же степени!» Что означают эти странные слова: «Микоянчики! Анастасики!» – офирский нгусе-негус не знал, не мог знать, да и знать не хотел. «Корвалольчики! Корваланчики!» Ровным счетом ничего не означали. Сашки их тоже не понимали. Но в этих странных словах чувствовалось что-то пророческое и смешное. Нгусе-негусу почему-то было смешно и страшно от этой галиматьи.
Государственные дела стояли, a Pohouyam думал о каком-то кирпичном заводе…
«Мы согласны, поэзия должна быть глуповатой, но поэт-то, поэт должен быть умницей, – продолжал думать нгусе-негус – Глуповатая поэзия – лишь на первый взгляд что-то не то; но на второй, более внимательный взгляд, Пушкин прав. Умная проза – на первый взгляд, все верно; на второй, внимательный, – нет, все-таки и проза должна быть глуповатой».
– Хоп-стоп, Соя, сачем дафала стоя? – напевал негус.
«Наверно, все искусства должны быть глуповатыми, как глуповата сама жизнь, – делал вывод Фитаурари I. – Жизнь глуповата изначально. В самом деле: сначала появляется какое-то концентрированное протопланетпое облако, потом свет и тьма, вода и твердь, дезоксирибонуклеиновая (названьице-то!) кислота, вирусы и сине-зеленые водоросли, шесть дней творения, и увидел он, что это хорошо – хорошо-то как! Да вот негаразд: человеку без пары скучно, без пары Адам бледен, хмур, неразвит, онанирует в кустах – сделаем ему из его же ребра самочку с дырочкой; плодитесь и размножайтесь; а процесс пложения-размножения умственно глуповат, а зрелищно смешон: при виде прелестей красивой самки мужской половой орган набухает, поднимается, вводится в женский половой орган, ходит туда-сюда, испускает сперму и пр.».
«Глупо, смешно», – думал он.
ГЛАВА 11. Долой Советскую власть!
Пятьдесят восьмую дают статью,
Говорят: «Ничего, вы так молоды!»
Если б знал я, с кем еду, с кем водку пыо,
Он бы хрен доехал до Вологды.
В. Высоцкий
Майор Нуразбеков опять выглянул в окно. Полный город людей… Курортники понаехали.
– Что, вот так прямо и крикнуть: «Долой Советскую власть»? – с сомнением переспросил майор.
– Во все горло! – подзуживал Гайдамака.
– Нет, орать нельзя, – решил майор. – Некрасиво. Неэстетично. Что люди на улице подумают?… Милицию вызовут, милиция прибежит, не хватало нам здесь в КГБ милиции!
– А вы не кричите, а просто громко скажите.
– Что именно сказать? Напомните.
– То, что вы хотели сказать, – увернулся Гайдамака.
– Долой Советскую власть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
«Телохранители королевы назвали нам пароль: „Bouteille“ . Мы поняли. О'кей, сказали мы, и дали им bouteille «Черного Джонни». Входим. Ее Величество откладывает переписывание очередного письма-щастья (она каждый день сочиняет и рассылает эти письма по всему свету, желая всем счастья) и внимательно смотрит на нас. Мы достаем bouteille, и она благосклонно принимает наше подношение с веселым бродягой Джонни на этикетке. Это обнаженная но пояс хрупкая женщина с девичьей грудью и морщинистым лицом. Бедра ее обернуты куском пестрой ткани, спадающей до земли. Королева приглашает нас осмотреть свой дворец. Это обычное крестьянское жилище, если не считать груды пустых бутылок у входа. Мы просим сфотографироваться па память. «Bouteille», – говорит королева. О'кей. Получив вторую бутылку, она изъявляет готовность облачиться по такому случаю в королевское платье, но и не удивляется нашему настойчивому желанию запечатлеть ее в будничном виде – ведь парадных изображений вельможных особ по свету гуляет более чем достаточно, а мы хотим иметь фотографию королевы «как она есть». Ей все было до фени – кроме «Черного Джонни». Мы просим на память черновик письма-щастья с ее стола. «Bouteille», – опять говорит она. О'кей, грустно отвечаем мы. После ее смерти в хижине нашли все те же груды пустых бутылок и очередной черновик письма-щастья , к сожалению, уже не сексуального, а политического содержания.
ГЛАВА 9. Перспективный труп
ГОЛИАФ родил ДОСААФА, ДОСААФ родил ОСВОДА, ОСВОД родил ВАСХНИЛА, ВАСХНИЛ родил ВХУТЕМАСА и т. д.
Л. Измайлов «Родословная АББРЕВИАТУР»
Сорокоградусная жара, дьявольская проницательность и навязчивое плетение словес майора Нуразбекова окончательно сбили Гайдамаку с толку. Надо было собраться с мыслями, но от утренней выпивки сильно разболелась голова, будто в ней прогарцевал эскадрон. Вроде бы товарищ майор вызывал Гайдамаку на откровенность, но сам был настолько откровенным, что места для откровенности не оставалось! Все-то он знал, майор. И про уголь, и про реголит, и про самосвал, и даже про Элку Кустодиеву – все, все, все знал майор! Неизвестно, знал ли майор о трех сторублевых купюрах в «Архипелаге ГУЛАГе», но по всему выходило: знал!
А теперь еще этот «труп»… Гайдамака уже перестал вникать в это странное собеседование, а чувствовал лишь головную боль и озлобление к этому американскому шпиону – дурак он, что ли? Какой уважающий себя шпион из-за бугра станет записывать секретные сведения в записную книжку?
Но следователь ожидал какого-то резонанса после конца цитаты.
– Почему это Сковорода – труп? – тупо, безо всякого интереса спросил Гайдамака.
– Не труп, не труп, живой! – обрадовался майор Нуразбеков. – Смотрите сюда: видите, как у Шкфорцопфа записано – заглавными буквами? Он вас под Сковородой зашифровал. Ох, и намаялись мы с этой сковородой – хуже трупа. Никак не могли понять, что за сковорода такая. Я точно срисовал, смотрите: «Сковорода А. А. – Т.Р.У.П.» Вроде бы получается «труп», но это, конечно, не труп, а зашифрованная запись.
– Что же она означает?
– С вами работать – одно удовольствие! Не я вас спрашиваю, а вы – меня. Что ж, вы спрашиваете – мы отвечаем. Киевские хлопцы-дешифровщики постарались, всю книжку расшифровали, но относительно этой записи возникли разночтения. Буква «П» – вне всякого сомнения означает «перспективный». Эта характеристика к вам относится. Вы для Шкфорцопфа оказались в чем-то перспективным. Знать бы – в чем?
– У него спросите.
– Спрашивал. Не отвечает. Сами видите.
– Тогда я не знаю. Значит, плохо спрашивали. Не мне вас учить, как надо спрашивать.
– На что это вы намекаете?… На особые методы допроса, что ли? И вам не жаль Николая Степановича? Экий вы кровожадный. А что вы сами думаете об этом «П»?
– Не могу сообразить, голова разболелась. В чем я могу быть перспективным для американского шпиона?
– Коньяк – лучшее средство от головы. Сейчас принесут. А откуда вы взяли, что Николай Степанович – именно американский шпион? Кто вам сказал?
– Значит, японский.
– Иван Трясогуз сказал. Дур-рак он, ваш Трясогуз! Я его утром прогнал, потому что он тут Ванькой прикидывался – а когда дурак притворяется дураком, думаете, получается умный? Нет, получается дурак в квадрате! Хотя на Трясогузе в записной книжке тоже буква «П» стоит, по в нем Николай Степанович явно ошибся. Куда там американским шпионам до нашего Николая Степановича – как до Луны пешком. Шкфорцопф у нас – хо-хо! Но вернемся к нашим баранам… Сейчас Люська коньяк принесет, полечитесь. С «П» все понятно, а вот с остальными буквами посложнее. «У» – это, наверно, «уголь». Как вы думаете?
– «У» – это не «уголь», – наконец-то обозлился сам на себя Гайдамака, забывая держаться трясогузской дурацкой линии.
– Интер-ресно! Какая же ваша версия?
– «У» – это «уран».
– Как?
– «У» означает «уран». Однажды по пьянке за бутылку водки я выдал этому шпиону, япона мать, стратегические урановые залежи в районе Гуляй-града, – признался Гайдамака. – Вот почему я для него «перспективный».
– Вы настаиваете на этом урановом «У»?… Я могу, с вашего позволения, занести это чистосердечное признание в протокол?
– Можете заносить, можете не заносить – у вас и без протокола все на магнитофон записывается.
– Экий вы умница! Насмотрелись кинофильмов… – нимало не смутился майор Нуразбеков. – Я и забыл вас предупредить. Естественно! В этих дореволюционных застенках бывшего полицейского управления – оно же ЧК, ГПУ, НКВД, оно же сигуранца, гестапо, КГБ – все прослушивается, записывается и простреливается. Ну и что? Ну и пусть себе пишут, какое нам дело? Сейчас не 37-й год. Хотите, я сейчас заору во все горло: долой Советскую власть! А? Пусть пишут.
– Хочу! – немедленно возжелал Гайдамака.
ГЛАВА 10. Кто-нибудь знает трезвого поэта?
Значит, это не настоящий поэт. Такой ничего хорошего не напишет.
С. Есенин
Наконец поняли, что заставить Сашка хотя бы приблизительно повторить судьбу арапа Петра Великого никак не получится – да и не надо: эволюция сама вытащит, надо только немного задать начальные сходные условия задачи и слегка подправлять и тормозить на поворотах, если занесет, – и просто выбрали юную нетроганую шоколадную негритяночку с европейскими чертами лица по имени Гураге из одноименного племени, побочную 48-ю дочь вождя гураге, великолепный промежуточный расовый экземпляр, голубоглазую, с сотнями тоненьких косичек-канатиков, похожую на неспившуюся Люську Екатеринбург в юности. Хороша была девочка. Она еще не знала лифчиков, ее груди напоминали формованные полушария из натурального горького шоколада. Нгусе-негус приберегал Гураге в своем гареме для собственных надобностей, но, пораскинув мозгами, уступил ее в жены Сашку. Гамилькар еще пытался по возможности следовать русской пушкинской легенде и подарил Сашка нгусе-негусу вместе с германским аккордеоном и русскими частушками в придачу. Нгусе-негус полюбил частушки и блатные песни городских русских слободок – всех этих подолов, молдаванок, бугаевок, люберцов и Васильевских островов. Вскоре этот жанр сделался в Офире национальным, и никто уже не помнил, откуда в Африке появились частушки. Их распевали во всех концах страны, от Джибути до Голубого Нила, от Эритреи до самых до окраин южных офирских границ – а т. к. устойчивых границ у Офира вообще не существовало, то частушки по пустыням, саваннам и джунглям доходили до самой Руанды и мыса Доброй Надежды на юге, до Марокко и Карфагена на севере, шли через Конго к Атлантическому океану, а на востоке заполонили Мадагаскар. Кочевники везли русские частушки на верблюдах и пирогах через экватор и тропики в Кению и Анголу, в Камерун и Замбези, в Мали и Берег Слоновой Кости. Верблюжьи погонщики распевали на привалах:
Эх, яблочко,
Да с боку мятое!
Девки щупают попа
По-за хатою!
Сам нгусе-негус любил «Кирпичики» и по утрам, бреясь опасной бритвой из золингеновой стали «Два близнеца», подаренной ему Гамилькаром, напевал:
По винтику, по кирпичику
Наша юность в труде родилась,
Лет семнадцати, горемычная,
Проституцией я занялась…
В этой песенке нгусе-негусу нравилась очаровательная необъяснимость русского юмора, какая-то неуловимая глуповатая взаимосвязь пафоса свободного труда и горемычными заботами юной проститутки. Негус напевал:
…И по винтику, по кирпичику
Растащили кирпичный завод…
Нгусе-негусу отчего-то было смешно, хотя сам «нам» он не мог объяснить, что же тут смешного, если весь кирпичный завод растащили?
Но «им» было смешно. Смешно. Смешно, и все.
Нгусе– негус намыливал белой пеной черные щеки и прислушивался к набору слов, которые горлопанил Сашко внизу на дворцовых ступеньках:
Бананчики!
Ананасики!
Микоянчики!
Анастасики!
Сашко пел теперь не для подаяния, а по привычке, или от скуки, или из любви к искусству.
Одуванчики!
Карнавальчики!
Корвалольчики!
Корваланчики!
«Пушкин говорил, что поэзия должна быть глуповатой, – раздумывал нгусе-негус, кромсая бритвой подбородок. Он никому не позволял себя брить, чтобы не быть однажды зарезанным. Нгусе-негус всегда готов был согласиться с великим Пушкиным: – Да, Пушкин как всегда прав, поэзия для государства важна, нужна, должна быть и должна быть немного глуповатой, чтобы и дурак понял, но не до такой же степени!» Что означают эти странные слова: «Микоянчики! Анастасики!» – офирский нгусе-негус не знал, не мог знать, да и знать не хотел. «Корвалольчики! Корваланчики!» Ровным счетом ничего не означали. Сашки их тоже не понимали. Но в этих странных словах чувствовалось что-то пророческое и смешное. Нгусе-негусу почему-то было смешно и страшно от этой галиматьи.
Государственные дела стояли, a Pohouyam думал о каком-то кирпичном заводе…
«Мы согласны, поэзия должна быть глуповатой, но поэт-то, поэт должен быть умницей, – продолжал думать нгусе-негус – Глуповатая поэзия – лишь на первый взгляд что-то не то; но на второй, более внимательный взгляд, Пушкин прав. Умная проза – на первый взгляд, все верно; на второй, внимательный, – нет, все-таки и проза должна быть глуповатой».
– Хоп-стоп, Соя, сачем дафала стоя? – напевал негус.
«Наверно, все искусства должны быть глуповатыми, как глуповата сама жизнь, – делал вывод Фитаурари I. – Жизнь глуповата изначально. В самом деле: сначала появляется какое-то концентрированное протопланетпое облако, потом свет и тьма, вода и твердь, дезоксирибонуклеиновая (названьице-то!) кислота, вирусы и сине-зеленые водоросли, шесть дней творения, и увидел он, что это хорошо – хорошо-то как! Да вот негаразд: человеку без пары скучно, без пары Адам бледен, хмур, неразвит, онанирует в кустах – сделаем ему из его же ребра самочку с дырочкой; плодитесь и размножайтесь; а процесс пложения-размножения умственно глуповат, а зрелищно смешон: при виде прелестей красивой самки мужской половой орган набухает, поднимается, вводится в женский половой орган, ходит туда-сюда, испускает сперму и пр.».
«Глупо, смешно», – думал он.
ГЛАВА 11. Долой Советскую власть!
Пятьдесят восьмую дают статью,
Говорят: «Ничего, вы так молоды!»
Если б знал я, с кем еду, с кем водку пыо,
Он бы хрен доехал до Вологды.
В. Высоцкий
Майор Нуразбеков опять выглянул в окно. Полный город людей… Курортники понаехали.
– Что, вот так прямо и крикнуть: «Долой Советскую власть»? – с сомнением переспросил майор.
– Во все горло! – подзуживал Гайдамака.
– Нет, орать нельзя, – решил майор. – Некрасиво. Неэстетично. Что люди на улице подумают?… Милицию вызовут, милиция прибежит, не хватало нам здесь в КГБ милиции!
– А вы не кричите, а просто громко скажите.
– Что именно сказать? Напомните.
– То, что вы хотели сказать, – увернулся Гайдамака.
– Долой Советскую власть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47