Тонкие черные струйки ручейков, которые иногда встречаются на равнине,
текут с соляных болот, что расположены по направлению к побережью, вода в
этих ручейках соленая и непригодна для питья. К началу девятого дня путник
входит в Пустыню - так все называют территорию, отделяющую архипелаги Сима
и Тинзен от плодородных земель центрального юга.
Пустыня. Пустое место. Это скалистая страна, где чередующиеся плато и
холмы принимают разнообразные причудливые очертания. Днем, когда небо, как
всегда в конце лета, постоянно изменяется - от лазурно-голубого к
свинцово-белому или грозовому, Пустыня высвечена, как слоновая кость. А на
заре и на закате пыль, постоянно поднимающаяся с земли, как клубы дыма,
превращает и небо, и землю в огромный ковер, сотканный из
кроваво-красного, шафранового, пурпурного и коричневого цветов. Огромные
пространства и цветовое однообразие вытягивают способность мыслить, разум
отделяется от тела и уносится в космос. Вот тут возникают миражи и
видения.
И разбойники. Однако, шрийцы уже привыкли к этой неприятной мелочи и
платят подать всем, кто требует ее по дороге, считая, что это все-таки
дешевле, чем платить за корабль. Грабителям, по виду мало чем отличающимся
от диких зверей, приятно вежливое и любезное обращение шрийцев, готовых
сразу без лишней суеты отдать то, что от них требуют, поэтому грабят их не
сильно и вреда не причиняют. Нападают по-настоящему только на богатые
купеческие караваны, владельцы которых пожалели денег на путешествие по
морю или на достойную охрану. У них отнимают все, до последней заклепки, а
мертвых оставляют в пищу крысам, после захода солнца вылезающим из своих
нор. Удивительно, как много таких караванов продолжают упорствовать в
своих попытках пересечь эту местность и становятся добычей ее обитателей.
Поэтому шрийцы испытывают перед разбойниками некое подобие суеверного
ужаса.
Тот факт, что в скалах обитают и люди и животные, свидетельствует о
том, что вода здесь все-таки есть. Шрийцы говорят, что если кто-нибудь
находит источник, то им пользуются все сообща - и крыса, и змея, и убийца
- все сидят рядом и не трогают друг друга. Даже желтый тигр, который
иногда проходит по песчаным дюнам, оставляя за собой извилистый след, даже
он не убивает свою добычу на водопое. Путешествие по Пустыне длится
тридцать-сорок дней - дольше, чем если бы вы повернули на юг перед
Сима-Сэминайо (дорогой по дамбе, ведущей в Симу, которая проложена по
перешейку и цепи островов). Повернуть на юг перед дамбой - значит
углубиться в юго-западный океан, а на это способен лишь сумасшедший,
потому что до земель, расположенных за ним, нужно добираться несколько
месяцев при неустойчивой погоде, и успех в торговле также сомнителен.

Мне был двадцать один год. В душе я чувствовал себя гораздо старше,
возможно, на несколько десятков лет, и, вместе с тем, в какие-то моменты я
был еще неопытным зеленым юнцом. В голове у меня была путаница, присущая
этому возрасту, но в остальном я был зрелым человеком. Любовь, надежда,
страх - все это было уже позади. Внутри меня сидел на привязи лев по имени
Сила, и я не должен был спускать его с цепи. Бога, чью слабость могла бы
скрыть эта сила, уже не было. Принц-волшебник, стремящийся к власти, тоже
исчез. Остался лишь человек, которому почти ничего не нужно было от жизни.
Одним ярким пятном осталось лишь мое ночное видение, которое
заставило меня сойти с намеченного пути. Я бы до сего дня оставался в
племени и пользовался бы почетом и уважением, если бы меня постоянно не
преследовали эти два духа - белый и черный.
Мне нечего было предложить Гайсту и его людям, но они взяли меня с
собой. Я, чем мог, старался помочь им. Быки - не лошади, но я быстро
научился с ними обращаться. Я сделался заправским погонщиком симейзских
быков - впрягал их в повозку, укладывал спать, кормил, вел на водопой,
после чего их животы раздувались, как бурдюки, что потом помогало им
выдержать переход по пустыне. Вазкор - погонщик скота, Вазкор, который был
дикарем, мечтателем, целителем, предателем-мессией, воскресшим магом.
Вазкор, сын Вазкора, Вазкор, рожденный от Белой ведьмы.

Четыре дня пути по южной дороге через лес и обводненную часть равнины
пролетели как один большой день, в который несколько раз вклинивались
кусочки ночи. Я спал мало, мучаясь бесполезными раздумьями о том, как
избавиться от того, от чего я никогда не избавлюсь. Один раз, на минутку
задремав, я проснулся, и мне показалось, что я лежу в саркофаге. И я не
почувствовал ужаса.
Лежа на земле в слабом мерцании костра, я ждал, когда наступит моя
очередь сменить часового, которого уже порядком клонило в сон. Я пытался
понять, что со мной произошло: там, в некрополе я не умер, но умерли все
мои страхи, стремления и желания. Вскоре подходил дозорный и, дотронувшись
до моего плеча, "будил" меня; обычно это были Джеббо или Оссиф, - сводные
братья Гайста, владельцы другой повозки. На четвертую ночь в дозоре был
сам Гайст - он, в отличие от других, стоял на своем посту неподвижно, но
не дремал.
- Я вижу, Вазкору тоже не спится, - сказал он. Уверен, что он замечал
это и раньше. - Тогда вставай, поговорим.
Он подбросил в костер поленьев, и они занялись красным пламенем. Под
деревьями было холодно и сыро, собирался дождь. Лицо его, как всегда, было
закутано так что были видны только глаза. Джеббо и Оссиф одевались так же,
даже когда женщин - всего их было три или четыре - не было поблизости. Я
тоже перенял у шрийцев их манеру одеваться. Щедрость Гайста позволила мне
облачиться в штаны и тунику такого же цвета кости, как и сама Пустыня. Эта
маскировка делала меня похожим на шрийца на тот случай, если нам на пути
повстречались бы разбойники. Однако голову и лицо я оставил неприкрытыми -
с меня было достаточно эшкорекских масок.
Я спросил Гайста, не хочет ли он отправиться спать. Я даже посмел
высказать предположение, что его женщина, Ошра, будет без него скучать.
Это была совсем юная девушка; несколько раз очнувшись от задумчивости, я
ловил на себе ее взгляд. Я не хотел пользоваться ее благосклонностью, не
желая этим обидеть Гайста. Он был значительно старше ее, поэтому, видимо,
она и бросала на меня такие взгляды. Каково же было мое удивление, когда
он произнес:
- Моя женщина проводит эту ночь с моим братом Оссифом, и, уверяю вас,
ей вовсе не скучно без меня.
Кажется, я обрадовался тому, что был удивлен и даже слегка разгневан,
- значит, во мне еще остались какие-то человеческие эмоции.
- Помнится, ты уже говорил мне, что ваши женщины свободны, - сказал
я.
- Не только наши женщины, - отвечал он. - Все - и мужчины, и женщины.
Наши отношения основаны на привязанности, но в вопросах секса у нас нет
ограничений.
- Когда у тебя родится сын, он будет смотреть на мир глазами
владельца соседней повозки?
- Ах, - сказал он, - у нас нет своих и чужих детей. Все они шрийцы.
Их вскармливает та женщина, у которой есть молоко, а тот мужчина, который
идет рубить дрова, берет ребенка с собой в лес и учит его ремеслу
дровосека.
- Кому же вы оставляете повозку и товары после смерти?
- Тому, кто в пей нуждается. Шрийцам. Но почему ты заговорил о
смерти, Вазкор? Из всех твоих проблем это, несомненно, самая
несущественная.
- Так значит, Гайст верит рассказам масрийцев.
- Я могу все прочесть по твоему лицу, как я это делал до того, как
ведьма наложила на тебя проклятие.
- Это была не та ведьма, которую я искал, - ответил я.
- Ты еще поймаешь ее.
- Я уже закончил свои поиски, - произнес я. - Месть, преследование -
все стало прахом. Нет больше ненависти. Я не помню, что значит ненавидеть.
У меня нет причины ее разыскивать.
- Карракет, - сказал он. - Ты спрашивал, не встречалась ли мне богиня
с таким именем. Я думал над этим, Вазкор, и я призвал на помощь магию,
переданную мне поколением моего отца.
- Я тронут твоим вниманием, Гайст. Но я покончил с поисками. Оставим
это.
Он окинул меня внимательным взглядом, затем стал смотреть на огонь.
Я не просил его рассказать мне про Бар-Айбитни, но он стал
рассказывать о том, что там произошло, отвечая на вопросы, которые мне и в
голову не пришло ему задать. Мое легкое удивление прошло, теперь оно
сменилось легким интересом, легким гневом, легким ожесточением - но не
более того. Даже тогда, когда он называл знакомые мне имена, даже имя
Малмиранет, я не ощущал ничего, кроме приглушенного любопытства, похожего
на неясное мерцание огня за покрытым копотью стеклом лампы. Я знал, что он
проверяет меня, как врач, осматривая человека со сломанным позвоночником,
проверяет, остались ли у него в ногах какие-нибудь рефлексы. И результат
этой проверки был так же неудовлетворителен, как и тот, что получает в
этом случае врач, поскольку хребет моих чувств был сломан.
Оказывается, как и следовало ожидать, в Бар-Айбитни произошло
следующее.
Я был последней жертвой чумы. Из моей смерти быстро состряпали
какую-то полуправдоподобную легенду. Через пятнадцать дней после того, как
меня тайно похоронили, было объявлено, что Желтое покрывало покинуло
город. Шесть дней спустя в город через Южные ворота вошел Баснурмон в
сопровождении войска, наскоро составленного из горных разбойников,
вчерашних крестьян из его собственных восточных поместий, кучки
перебежчиков и оппозиционеров с восточных границ. Пока Сорем и его совет
готовились к коронации, Баснурмон не дремал. Он ждал лишь подходящего
случая и, узнав об эпидемии чумы, подождал, пока она выкосит десятую часть
городского населения, а затем, когда его желтый союзник отступил, не
замедлил войти в город.
Бар-Айбитни, оставшийся без руля и без ветрил, не имея даже
формального правителя, с распростертыми объятиями принял Баснурмона,
который когда-то уже был наследником престола, и через пять дней его
сделали императором, использовав то, что готовилось для коронации Сорема.
Уж лучше такой король, чем никакого. Вскоре поползли слухи о том, что
Храгон-Дат умер, потому что Сорем с ним плохо обращался. Право же, надо
отдать должное гениальности Баснурмона.
В тот день, когда он вступил на трон, Малмиранет покончила с собой.
Она была мудра, и в этот последний момент тоже поступила мудро; из нее,
без сомнения, вышла бы прекрасная королева, но масрийцы не признавали
женщин на троне, несмотря на все другие дарованные им права. Сразу же по
вступлении в город Баснурмон заточил ее в тюрьму в ее собственном доме. У
двери встала охрана, и к ней никого не пускали. Увели даже обоих девушек,
которые не захотели покинуть свою госпожу. Кроме того, из ее комнат убрали
все, что она могла бы использовать против себя или своих тюремщиков.
Голова у новоявленного императора работала неплохо, и он знал, что может
прийти ей на ум. Можно только предполагать, какую судьбу он ей готовил.
Ходили слухи, что он к ней неравнодушен и что не прочь был бы с ней
поразвлечься, но, вероятно, в любом случае все кончилось бы смертью, а
продлевать свои мучения она не хотела.
В день коронации дисциплина пошатнулась, и охранники устроили пьянку.
Малмиранет удалось подкупить этих подонков. Она пожелала, чтобы к ней
доставили парикмахера; после того, как увели Насмет и Айсеп, у нее не было
никого, кто заботился бы о ее внешности. Охранники решили, что она
прихорашивается перед визитом Баснурмона, и были рады помочь ей в обмен на
горсть драгоценностей, которые ей каким-то образом удалось сохранить. За
эту цену ей прислали какую-то полусумасшедшую старую каргу с улицы в
торговой части города, всю жизнь делавшую прически проституткам. Охранники
решили, что это удачная шутка, над которой Баснурмон посмеется еще до
наступления ночи. Когда отряд возвратился из храма, охранник вошел в
комнату и увидел, что старуха-парикмахерша лежит, мертвецки пьяная, в
одном углу комнаты, а мертвая Малмиранет - в другом. Она заколола себя
посеребренной булавкой для волос. Эта булавка, даже не серебряная, как мне
показалось, была гордостью старухиной коллекции. Как истинная императрица,
она завещала передать свое тело жрецам Некрополя, где уже была готова
могила для нее, и накладывала на Баснурмона проклятие, если тот ее
ослушается. Мало кто, даже самый отъявленный циник, не осмелился бы
навлечь на себя посмертное проклятие императрицы. Кроме того, она была
королевской крови, прямым потомком Храгона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55