Скорее даже, какая-то кукла, как две капли воды похожая на
Малмиранет, но не она.
Я отпустил ее и отошел. Не спуская с нее глаз, я взял одежду из
сундука и стал одеваться. Так всегда бывало со мной, после чего, как я
совершал одно их величайших чудес в жизни, я чувствовал себя - в силу
своих ощущений или обстоятельств - мальчишкой, сыном Эттука, которого
только что отшлепали. Я не мог стоять, обнаженный, под ее ожесточенным
взглядом, которым она, казалось, хотела пронзить меня, как кинжалом. Как
часто наши обнаженные тела соприкасались - и вот теперь огонь превратился
в лед.
Я надел на себя первую попавшуюся одежду из Малинового дворца. Она
была пригодна только для того, чтобы лежать в ней на подушках - так тонка
была ткань. Среди украшений я обнаружил редкой работы пояс из белой
змеиной кожи с золотой чеканкой и пряжкой из лазурита - она мне его
когда-то подарила. Я показал его ей, вспомнив, как она его тогда
застегнула на мне своими руками и что за этим последовало.
Вытянув руку вперед, она шагнула ко мне, и я весь напрягся, ожидая,
что же произойдет на этот раз.
А произошло вот что: ее оцепенение как рукой сняло, она закинула
голову назад, широко раскрыла рот и закричала. Но это был не крик женщины,
а душераздирающий, пронзительный вопль смертельно раненного животного.
Я подбежал к ней и привлек ее к себе. Я пытался успокоить ее,
прекратить этот крик, но страшный вой не замолкал. Тогда я прижал к себе
ее голову - и она вонзила зубы мне в плечо. Но даже грызя зубами мою
плоть, она продолжала кричать - гортанным животным криком.
Кровь моя застыла в жилах, меня трясло, как в лихорадке. Не помню,
что я говорил, что я делал, пока в отчаянии не решился сделать то, что
было мне ненавистно и отвратительно - проникнуть в ее ум и там отыскать
причину.
Тайны бытия покрыты мраком - для меня больше, чем для других, так
как, будучи не таким, как все остальные, я долго не мог постичь того, чему
другие учатся очень быстро. Плод познания зачастую горек, но когда он
созреет, его необходимо вкусить. Одна истина открылась мне в этой золотой
гробнице: человеческая плоть разрушается, и с ее смертью то, что в ней
заключено, переселяется в другое место. Может быть, как считают масрийцы,
в некий огненный мир, или, как думают в моем крарле, в черную яму, или в
какой-то удивительный мир, который и представить себе невозможно, а может,
обращается в ничто - в дым, в воздух, в молчание. Как бы то ни было, ни
один волшебник, даже самый могущественный, не может вернуть это - то, что
называют духом или душой - в ту оболочку, где оно хранилось раньше. Хотя
нет, поправлюсь, скажу только, что Вазкору не удалось после смерти
Малмиранет вернуть _е_е_. Я восстановил лишь оболочку. Она была цела,
здорова, дышала, сердце ее билось. Но она, она сама была далеко. Это
существо двигалось, жило, издавало звуки, но внутри была пустота, как в
саркофаге, откуда я ее поднял.
Мозг, в который я проник, походил на туманные сумерки, когда сквозь
дымку вырисовываются какие-то предметы, иногда реальные, иногда мнимые. От
ее разума остались лишь бессмысленные обрывки, как остаются на камне
обрывки надписи, наполовину уничтоженной дождем и ветром. Эта вспышка
ярости была ничем не обоснована, порыв блуждающего впотьмах. Ибо существо,
которое я воскресил, было в растерянности, в притупленном и неясном
состоянии. Ее сознание сохранило мой неясный образ, но что он означал, она
припомнить не могла. Вспышка бешенства была вызвана первобытными
инстинктами. Я пробудил в ней беспокойство, значит, меня нужно уничтожить.
Возможно, в этом и была какая-то логика, но лишь логика паруса,
направляемого ветром, не более того. Я искал внутри этого черепа разум
женщины, а нашел лишь заброшенную пустыню.
Меня, казалось, наполнила такая же пустота, какая была внутри этого
существа; как будто душа покинула мое тело.
И все-таки я был необычайно нежен, возвращая к смерти это существо. Я
словно остановил заведенный мной часовой механизм внутри деревянной куклы.
Ее тело снова погрузилось в небытие.
Постепенно все признаки жизни исчезли, голова ее мягко склонилась
набок, безжизненные глаза закрылись. Когда я вытер свою кровь с ее лица, я
снова увидел знакомые мне женские черты.
Я положил ее, но не туда, откуда поднял, а в саркофаг, который она
мне подарила.
Плоть ее еще не начала разлагаться, и в этот момент она была
прекрасна. Казалось, она спала. Я не просил у нее прощения, поскольку не
причинил ей боли. Я поднял огромную золотую крышку, лежавшую рядом с
гробом. Поднимая ее, я думал: "Я использую свою Силу в последний раз. Она
принесла мне только горе и разочарование. Я как ребенок, играющий с огнем.
Мне нужно вырасти и набраться разума. Я не стану вновь волшебником до тех
пор, пока не познаю самого себя и не научусь управлять собой и своей
Силой".
Тень от крышки спрятала от меня Малмиранет. Осталось лишь небольшое
отверстие для солнца. Павлин со сломанным хвостом, белый конь и все цветы
будут бросать на нее свет, а когда от нее останутся лишь кости, они будут
окрашиваться в голубой, розовый и золотистый цвета каждый раз, когда
солнце будет проходить по небосклону.
Звезда над крышей гробницы исчезла. Темнота начала рассеиваться.
Мне нужно было еще раз использовать свою Силу, чтобы открыть стену.
Сделать первый шаг, чтобы вступить в новую жизнь. На покрытой шелком
постели что-то блеснуло - это была бусинка, оторвавшаяся от красной юбки
Малмиранет.
Я сидел на постели и разглядывал ее, эту бусинку, а тем временем
приближался рассвет.
6
Люди всегда находят много поводов для волнения. Многие из них могут
показаться смешными, особенно если вас самих уже ничто не волнует.
В гробнице была дверь. Меня внесли сюда через нее, и она вошла сюда
таким же образом. Изнутри ее не было видно за ветвями нарисованных на
стене деревьев, но жрецы некрополя могли в любой момент использовать этот
вход, если бы им захотелось. Хотя, я думаю, им не часто хотелось наносить
подобные визиты. Они, без сомнения, постарались бы избежать и этого, если
бы их не принудили к тому обстоятельства.
Я не подумал о том, как это будет выглядеть со стороны.
В могиле находятся мертвые - беззвучные и неподвижные. И, хотя
масрийцы оставили для призраков лампы, никто не ожидает, что их
когда-нибудь зажгут.
Сначала раздались мои приглушенные вопли, затем крышка гроба с
грохотом упала на каменные плиты, за этим последовало разрушение стены и
звон бронзы - я открыл гроб Малмиранет. Гробница была построена очень
прочно, но звуки, раздававшиеся в ней, были слышны снаружи. Возможно,
рядом стоял не отличавшийся храбростью часовой, и в эту ночь ему пришлось
поволноваться. Наверное, он слышал, как я говорил, как двигался. И,
конечно, свет лампы был виден через отверстие. Наконец удар копья. И, в
довершение всего, ее жуткие крики - такие жуткие, что я долго слышал их во
сне. До жрецов, находящихся снаружи, они донеслись не так отчетливо, но
повергли их в еще больший ужас.
Они дождались рассвета. Темнота была опасна для Бар-Айбитни.
Дверь внезапно распахнулась, и в сумерки могилы ворвался яркий
солнечный свет. Где-то невдалеке послышалось голубиное воркование, и
жрецы, как бы давая мне насладиться пением птиц, долго молчали.
Жрецов было десятеро. Глаза их готовы были выскочить из орбит, как
будто вокруг их шей затянули невидимые петли. У кого-то из рук выпала
священная курильница - случайно, или это была попытка прогнать нечистую
силу? Один из них весь побагровел от страха, как это иногда случается с
полными людьми.
Забавное это было зрелище. У меня даже хватило чувства юмора
припомнить, что я не первый раз предстаю, воскресший, перед людьми и что
уже однажды жрецы вот так же таращились на меня, хотя в тот раз они были
сильно разгневаны, да и место было не такое роскошное.
Один из них хриплым голосом произнес мое имя и упал на колени. Скорее
всего, он сделал это не из почтения ко мне, а просто у него от страха
подкосились ноги. Тем не менее, остальные последовали его примеру. Вскоре
все они стояли передо мной на коленях, шепча: "Вазкор, Вазкор". Мне пришел
на память еще один эпизод из моей жизни, и я увидел горную крепость и
жителей Эшкорека в масках, преклонивших колени перед героем племени,
Вазкором, Черным Волком Эзланна, восставшим из могилы.
Мне все это больше не казалось забавным.
"НА СЕГОДНЯ ДОСТАТОЧНО", подумал я.
Я не произнес ни слова, не сделал ни жеста. Пройдя мимо
коленопреклоненных жрецов, я вышел на Солнечную аллею Королевского
некрополя.
В тот момент я мог провозгласить себя королем, повелителем Масрийской
империи. Кто бы мог противостоять бессмертному богу-волшебнику? Я мог бы
стать императором и отправиться завоевывать другие империи, как этого
хотел мой отец еще до моего рождения. Он сам начал военные походы, когда
ему было немногим больше лет, чем мне в этот день.
Но империи меня не интересовали. Можно считать это достижением или,
наоборот, шагом назад, но подобных амбиций я лишился.
Выйти за ограду не составило труда. Часовой строил глазки садовнику и
не обратил на меня особого внимания; вероятно, увидев на мне одежду из
дворца, он принял меня за знатного господина, пришедшего в храм помолиться
за друга или родственника.
Улицы Бар-Айбитни, освещенные множеством желтых огней, предстали
передо мной такими, какими я увидел их в первый раз: оживленными и
богатыми, даже роскошными. Мимо меня проносили носилки под балдахином, шли
по своим делам купцы, пробегали девушки в одежде, украшенной блестками,
спешили по поручениям рабы-хессеки. Все это походило на странный сон, как
будто все напасти - восстание, пожары, мухи, насланные Шайтхуном, и желтая
чума - были всего лишь ночным кошмаром, рассеявшимся при появлении зари.
Я был ослеплен. Я слишком долго находился вдали от солнца и от людей.
Я повернул к востоку, чтобы оставить в стороне это воскресшее, так быстро
залечившее раны чудо и выйти на открытое пространство за старым палисадом,
виноградниками и рощами, туда, куда я спустился с небес на белом коне,
туда, где мы с ней, охваченные жарким пламенем любви, едва не просмотрели
сигнал, поданный нам пламенем горящих доков.
На дороге, недалеко от границы Пальмового квартала, я повстречал
женщину.
Судя по виду, она была рабыней богатого аристократа, скорее даже
наложницей, потому что одета была красиво и по моде; за ней шел ее
собственный раб, державший зонтик от солнца над ее курчавой головой. К
поясу его была привязана дубинка для защиты от слишком назойливых горожан.
Она вышла из ворот большого дома, стены которого были украшены
изображениями кошек - я потому и заметил девушку, что остановился
посмотреть на этих кошек - неизменный символ Уастис. Девушка шла в одном
направлении со мной и плакала.
Но, когда она заметила меня, плач ее прекратился. Она поднесла руку
ко рту и остановилась, как будто перед ней разверзлась пропасть. Ее раб,
увидев это, шагнул вперед, сердито глядя на меня, и сказал, что, пока он
рядом, никакая опасность ей не грозит. Но она ответила:
- Нет, Чэм. Все в порядке. Этот господин не причинит мне вреда. -
Затем, продолжая слегка всхлипывать, она приблизилась ко мне.
Не помню точно, что я чувствовал в тот момент. Я был уверен, что она
узнала меня и ясно было, что она хотела меня о чем-то попросить. И я уже
знал о чем.
Она была масрийкой, высокой и стройной. И, выгляди она немного
повеселей, она была бы очень похожа на Насмет.
- Извините, я, наверное, сошла с ума, - произнесла она. - Не может
этого быть, нам ведь сказали, что он мертв, уже тридцать дней как мертв и
тайно похоронен по приказу императрицы.
Мне нечего было ответить. Она продолжала:
- Но я его часто видела здесь, в Пальмовом квартале. Он был
волшебником и мог вылечить любую болезнь. Возможно ли, мой господин, что
Вазкор - это вы?
Сам того не желая, я ответил:
- Ну а если бы я был Вазкором?
Из глаз ее хлынули слезы. Она тоже упала на колени.
- О, господин мой. Мой ребенок. Говорят, что вы больше не занимаетесь
целительством, но я заплачу сколько угодно. Мой хозяин богат и
благосклонен ко мне - все, что угодно, мой господин.
Раб, до сих пор стоявший рядом и слушавший наш разговор, подошел к
ней и положил руку ей на плечо.
- Не надо, госпожа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Малмиранет, но не она.
Я отпустил ее и отошел. Не спуская с нее глаз, я взял одежду из
сундука и стал одеваться. Так всегда бывало со мной, после чего, как я
совершал одно их величайших чудес в жизни, я чувствовал себя - в силу
своих ощущений или обстоятельств - мальчишкой, сыном Эттука, которого
только что отшлепали. Я не мог стоять, обнаженный, под ее ожесточенным
взглядом, которым она, казалось, хотела пронзить меня, как кинжалом. Как
часто наши обнаженные тела соприкасались - и вот теперь огонь превратился
в лед.
Я надел на себя первую попавшуюся одежду из Малинового дворца. Она
была пригодна только для того, чтобы лежать в ней на подушках - так тонка
была ткань. Среди украшений я обнаружил редкой работы пояс из белой
змеиной кожи с золотой чеканкой и пряжкой из лазурита - она мне его
когда-то подарила. Я показал его ей, вспомнив, как она его тогда
застегнула на мне своими руками и что за этим последовало.
Вытянув руку вперед, она шагнула ко мне, и я весь напрягся, ожидая,
что же произойдет на этот раз.
А произошло вот что: ее оцепенение как рукой сняло, она закинула
голову назад, широко раскрыла рот и закричала. Но это был не крик женщины,
а душераздирающий, пронзительный вопль смертельно раненного животного.
Я подбежал к ней и привлек ее к себе. Я пытался успокоить ее,
прекратить этот крик, но страшный вой не замолкал. Тогда я прижал к себе
ее голову - и она вонзила зубы мне в плечо. Но даже грызя зубами мою
плоть, она продолжала кричать - гортанным животным криком.
Кровь моя застыла в жилах, меня трясло, как в лихорадке. Не помню,
что я говорил, что я делал, пока в отчаянии не решился сделать то, что
было мне ненавистно и отвратительно - проникнуть в ее ум и там отыскать
причину.
Тайны бытия покрыты мраком - для меня больше, чем для других, так
как, будучи не таким, как все остальные, я долго не мог постичь того, чему
другие учатся очень быстро. Плод познания зачастую горек, но когда он
созреет, его необходимо вкусить. Одна истина открылась мне в этой золотой
гробнице: человеческая плоть разрушается, и с ее смертью то, что в ней
заключено, переселяется в другое место. Может быть, как считают масрийцы,
в некий огненный мир, или, как думают в моем крарле, в черную яму, или в
какой-то удивительный мир, который и представить себе невозможно, а может,
обращается в ничто - в дым, в воздух, в молчание. Как бы то ни было, ни
один волшебник, даже самый могущественный, не может вернуть это - то, что
называют духом или душой - в ту оболочку, где оно хранилось раньше. Хотя
нет, поправлюсь, скажу только, что Вазкору не удалось после смерти
Малмиранет вернуть _е_е_. Я восстановил лишь оболочку. Она была цела,
здорова, дышала, сердце ее билось. Но она, она сама была далеко. Это
существо двигалось, жило, издавало звуки, но внутри была пустота, как в
саркофаге, откуда я ее поднял.
Мозг, в который я проник, походил на туманные сумерки, когда сквозь
дымку вырисовываются какие-то предметы, иногда реальные, иногда мнимые. От
ее разума остались лишь бессмысленные обрывки, как остаются на камне
обрывки надписи, наполовину уничтоженной дождем и ветром. Эта вспышка
ярости была ничем не обоснована, порыв блуждающего впотьмах. Ибо существо,
которое я воскресил, было в растерянности, в притупленном и неясном
состоянии. Ее сознание сохранило мой неясный образ, но что он означал, она
припомнить не могла. Вспышка бешенства была вызвана первобытными
инстинктами. Я пробудил в ней беспокойство, значит, меня нужно уничтожить.
Возможно, в этом и была какая-то логика, но лишь логика паруса,
направляемого ветром, не более того. Я искал внутри этого черепа разум
женщины, а нашел лишь заброшенную пустыню.
Меня, казалось, наполнила такая же пустота, какая была внутри этого
существа; как будто душа покинула мое тело.
И все-таки я был необычайно нежен, возвращая к смерти это существо. Я
словно остановил заведенный мной часовой механизм внутри деревянной куклы.
Ее тело снова погрузилось в небытие.
Постепенно все признаки жизни исчезли, голова ее мягко склонилась
набок, безжизненные глаза закрылись. Когда я вытер свою кровь с ее лица, я
снова увидел знакомые мне женские черты.
Я положил ее, но не туда, откуда поднял, а в саркофаг, который она
мне подарила.
Плоть ее еще не начала разлагаться, и в этот момент она была
прекрасна. Казалось, она спала. Я не просил у нее прощения, поскольку не
причинил ей боли. Я поднял огромную золотую крышку, лежавшую рядом с
гробом. Поднимая ее, я думал: "Я использую свою Силу в последний раз. Она
принесла мне только горе и разочарование. Я как ребенок, играющий с огнем.
Мне нужно вырасти и набраться разума. Я не стану вновь волшебником до тех
пор, пока не познаю самого себя и не научусь управлять собой и своей
Силой".
Тень от крышки спрятала от меня Малмиранет. Осталось лишь небольшое
отверстие для солнца. Павлин со сломанным хвостом, белый конь и все цветы
будут бросать на нее свет, а когда от нее останутся лишь кости, они будут
окрашиваться в голубой, розовый и золотистый цвета каждый раз, когда
солнце будет проходить по небосклону.
Звезда над крышей гробницы исчезла. Темнота начала рассеиваться.
Мне нужно было еще раз использовать свою Силу, чтобы открыть стену.
Сделать первый шаг, чтобы вступить в новую жизнь. На покрытой шелком
постели что-то блеснуло - это была бусинка, оторвавшаяся от красной юбки
Малмиранет.
Я сидел на постели и разглядывал ее, эту бусинку, а тем временем
приближался рассвет.
6
Люди всегда находят много поводов для волнения. Многие из них могут
показаться смешными, особенно если вас самих уже ничто не волнует.
В гробнице была дверь. Меня внесли сюда через нее, и она вошла сюда
таким же образом. Изнутри ее не было видно за ветвями нарисованных на
стене деревьев, но жрецы некрополя могли в любой момент использовать этот
вход, если бы им захотелось. Хотя, я думаю, им не часто хотелось наносить
подобные визиты. Они, без сомнения, постарались бы избежать и этого, если
бы их не принудили к тому обстоятельства.
Я не подумал о том, как это будет выглядеть со стороны.
В могиле находятся мертвые - беззвучные и неподвижные. И, хотя
масрийцы оставили для призраков лампы, никто не ожидает, что их
когда-нибудь зажгут.
Сначала раздались мои приглушенные вопли, затем крышка гроба с
грохотом упала на каменные плиты, за этим последовало разрушение стены и
звон бронзы - я открыл гроб Малмиранет. Гробница была построена очень
прочно, но звуки, раздававшиеся в ней, были слышны снаружи. Возможно,
рядом стоял не отличавшийся храбростью часовой, и в эту ночь ему пришлось
поволноваться. Наверное, он слышал, как я говорил, как двигался. И,
конечно, свет лампы был виден через отверстие. Наконец удар копья. И, в
довершение всего, ее жуткие крики - такие жуткие, что я долго слышал их во
сне. До жрецов, находящихся снаружи, они донеслись не так отчетливо, но
повергли их в еще больший ужас.
Они дождались рассвета. Темнота была опасна для Бар-Айбитни.
Дверь внезапно распахнулась, и в сумерки могилы ворвался яркий
солнечный свет. Где-то невдалеке послышалось голубиное воркование, и
жрецы, как бы давая мне насладиться пением птиц, долго молчали.
Жрецов было десятеро. Глаза их готовы были выскочить из орбит, как
будто вокруг их шей затянули невидимые петли. У кого-то из рук выпала
священная курильница - случайно, или это была попытка прогнать нечистую
силу? Один из них весь побагровел от страха, как это иногда случается с
полными людьми.
Забавное это было зрелище. У меня даже хватило чувства юмора
припомнить, что я не первый раз предстаю, воскресший, перед людьми и что
уже однажды жрецы вот так же таращились на меня, хотя в тот раз они были
сильно разгневаны, да и место было не такое роскошное.
Один из них хриплым голосом произнес мое имя и упал на колени. Скорее
всего, он сделал это не из почтения ко мне, а просто у него от страха
подкосились ноги. Тем не менее, остальные последовали его примеру. Вскоре
все они стояли передо мной на коленях, шепча: "Вазкор, Вазкор". Мне пришел
на память еще один эпизод из моей жизни, и я увидел горную крепость и
жителей Эшкорека в масках, преклонивших колени перед героем племени,
Вазкором, Черным Волком Эзланна, восставшим из могилы.
Мне все это больше не казалось забавным.
"НА СЕГОДНЯ ДОСТАТОЧНО", подумал я.
Я не произнес ни слова, не сделал ни жеста. Пройдя мимо
коленопреклоненных жрецов, я вышел на Солнечную аллею Королевского
некрополя.
В тот момент я мог провозгласить себя королем, повелителем Масрийской
империи. Кто бы мог противостоять бессмертному богу-волшебнику? Я мог бы
стать императором и отправиться завоевывать другие империи, как этого
хотел мой отец еще до моего рождения. Он сам начал военные походы, когда
ему было немногим больше лет, чем мне в этот день.
Но империи меня не интересовали. Можно считать это достижением или,
наоборот, шагом назад, но подобных амбиций я лишился.
Выйти за ограду не составило труда. Часовой строил глазки садовнику и
не обратил на меня особого внимания; вероятно, увидев на мне одежду из
дворца, он принял меня за знатного господина, пришедшего в храм помолиться
за друга или родственника.
Улицы Бар-Айбитни, освещенные множеством желтых огней, предстали
передо мной такими, какими я увидел их в первый раз: оживленными и
богатыми, даже роскошными. Мимо меня проносили носилки под балдахином, шли
по своим делам купцы, пробегали девушки в одежде, украшенной блестками,
спешили по поручениям рабы-хессеки. Все это походило на странный сон, как
будто все напасти - восстание, пожары, мухи, насланные Шайтхуном, и желтая
чума - были всего лишь ночным кошмаром, рассеявшимся при появлении зари.
Я был ослеплен. Я слишком долго находился вдали от солнца и от людей.
Я повернул к востоку, чтобы оставить в стороне это воскресшее, так быстро
залечившее раны чудо и выйти на открытое пространство за старым палисадом,
виноградниками и рощами, туда, куда я спустился с небес на белом коне,
туда, где мы с ней, охваченные жарким пламенем любви, едва не просмотрели
сигнал, поданный нам пламенем горящих доков.
На дороге, недалеко от границы Пальмового квартала, я повстречал
женщину.
Судя по виду, она была рабыней богатого аристократа, скорее даже
наложницей, потому что одета была красиво и по моде; за ней шел ее
собственный раб, державший зонтик от солнца над ее курчавой головой. К
поясу его была привязана дубинка для защиты от слишком назойливых горожан.
Она вышла из ворот большого дома, стены которого были украшены
изображениями кошек - я потому и заметил девушку, что остановился
посмотреть на этих кошек - неизменный символ Уастис. Девушка шла в одном
направлении со мной и плакала.
Но, когда она заметила меня, плач ее прекратился. Она поднесла руку
ко рту и остановилась, как будто перед ней разверзлась пропасть. Ее раб,
увидев это, шагнул вперед, сердито глядя на меня, и сказал, что, пока он
рядом, никакая опасность ей не грозит. Но она ответила:
- Нет, Чэм. Все в порядке. Этот господин не причинит мне вреда. -
Затем, продолжая слегка всхлипывать, она приблизилась ко мне.
Не помню точно, что я чувствовал в тот момент. Я был уверен, что она
узнала меня и ясно было, что она хотела меня о чем-то попросить. И я уже
знал о чем.
Она была масрийкой, высокой и стройной. И, выгляди она немного
повеселей, она была бы очень похожа на Насмет.
- Извините, я, наверное, сошла с ума, - произнесла она. - Не может
этого быть, нам ведь сказали, что он мертв, уже тридцать дней как мертв и
тайно похоронен по приказу императрицы.
Мне нечего было ответить. Она продолжала:
- Но я его часто видела здесь, в Пальмовом квартале. Он был
волшебником и мог вылечить любую болезнь. Возможно ли, мой господин, что
Вазкор - это вы?
Сам того не желая, я ответил:
- Ну а если бы я был Вазкором?
Из глаз ее хлынули слезы. Она тоже упала на колени.
- О, господин мой. Мой ребенок. Говорят, что вы больше не занимаетесь
целительством, но я заплачу сколько угодно. Мой хозяин богат и
благосклонен ко мне - все, что угодно, мой господин.
Раб, до сих пор стоявший рядом и слушавший наш разговор, подошел к
ней и положил руку ей на плечо.
- Не надо, госпожа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55