Такие вещи можно спокойно
печатать и столь же спокойно не печатать. Ничего от этого не изменится -
не умножится в мире мера добра, не уменьшится мера зла. И всех бед от
непубликации - автор остается без мизерного гонорара и столь же небольшой
известности. А то, что это вот и есть Литература, никого не волнует. Душа
автора в расчет вообще не принимается. Ладно, разберемся. Но для начала
мне нужно несколько крепких, бесспорных, так сказать, произведений. Надо
же с чего-то начинать...
А вот это стоп, с этого мне начинать не хотелось бы. Я осторожно
сняла с плеча Санечкину руку, которую он пристроил, сделав вид, что сильно
заслушался стихами. Стихи читал Дар - уже знакомый мне человек из породы
вечных мальчиков, бывший профессиональный актер, выгнанный последовательно
из трех местных театров. За что выгоняли - я не очень поняла. Скорее
всего, за характер. Стихи в его прочтении - блеск, мини-спектакль, хоть
билеты продавай. Вот и народ собрался, обступил нашу лавочку, молчит,
слушает, дышит.
Я люблю этих сумасшедших. Вот этих, которые посреди города, на
перекрестье двух центральных проспектов могут устроить турнир трубадуров
или на полном серьезе сыграть под окнами райотдела милиции бой Тибальта и
Ромео, или моментом втеревшись в доверие к трем сопливым девчонкам,
выпросить у них мелки и расписать серый бетонный забор немыслимыми
фантазиями...
Дар закончил, откинул с глаз белую прядь, закурил. Поглядел вокруг
снисходительно - ясно, мол, вам, чижики? "Чижики" робко захлопали. Кто-то
попросил у Дара автограф, рыжая девчонка кинула в него спелым яблоком, еще
одна сделала Дару такие глазки, что в них, казалось, был написан номер
телефона. Из кофейни притащили дымящиеся чашки.
И тут над нашей скамейкой нависла глыба жаркого потного мяса,
упакованная в трикотаж с крокодилом. Глыба небрежно смахнула с края
скамейки двух мальчишек, плюхнулась рядом с нами и, дыша перегаром,
обратилась к Дару:
- Слышь, мужик, классно ты это... Я тебя уважаю. Ты не подумай чего,
мы люди простые, но поэзию эту самую понимать можем. Вот я тут... кореша
мои, Серега с Васей... Изобрази еще, а?
Дар нехорошо побледнел и сузил глаза.
"Крокодил", Вася и Серега плюс минимум две поллитры и цистерна пива -
это серьезно. А вот Дар, Стас и Саня - не очень-то. Девчонки и вся
кофейная компания вообще вне расклада.
Собственно, располагала я неким стратегическим оружием, но сильно
секретным. Демонстрировать его сейчас - завалить всю работу, еще не начав.
"Крокодил" выжидательно покачивался, нависая над ладной, но
миниатюрной фигуркой Дара. А тот, не замечая искательно протянутую ему
пачку "Мальборо", четко, чеканно начал произносить совсем не изящные
словеса. Хотя, впрочем, поэзия такими не гнушалась, известны прецеденты.
Минуты три "Крокодил" ошеломленно разбирался в подробностях адреса,
названного Даром. А потом Дар, естественно, получил свое. Рикошетом попало
и Сане.
Я отмывала окровавленные их физиономии в комнатке за буфетом. Тетя
Нина проливала горькие слезы и одеколон на устрашающие, но в общем
неопасные ссадины двух невольников чести.
- Та що ж ты, Дарочко, связався с теми скаженными? Та воны ж пьяни,
що ты им зробыш? Та прочитав бы им якогось виршика, та и пишлы б воны
соби...
Дар, не отвечая, скрутил комбинацию из трех пальцев и мрачно ткнул ею
в сторону предполагаемого местонахождения "Крокодила".
Гордый. Люблю. Но трудно.
Мы вышли из кафе с черного хода. Настроение было поганое. Шли молча,
Дар держал руки в карманах, пинал ни в чем не повинный камушек и злился.
Санечка попытался независимо насвистывать, но разбитые губы не слушались.
Он пару раз сплюнул кровью, потом купил мороженое и, не раскрывая
пакетика, приложил его к своим боевым ранам. И вдруг без всякой видимой
причины залился краской до ушей, задышал бурно и торопливо нырнул в
ближайшую клумбу, даже не простившись с нами. Донесся сочный хруст
ломаемых стеблей и листьев.
- Чего это с ним?
- А... сейчас цирк начнется. Пошли отсюда.
- Почему? Я как раз очень цирк обожаю...
- Хочешь посмотреть? Неудобно вроде... А, ладно. Все равно не
сегодня, так завтра кто-нибудь тебе растреплет про эту историю, а может, и
сам Санька не утерпит. Он же у нас местное радио. Если хочется быстро и
бесплатно распространить новость, сообщи ее Сане. Через день весь город
будет знать. Давай-ка вот сюда встанем.
Дар уволок меня под зеленый занавес плакучей ивы напротив летнего
ресторана.
У входа как раз остановился серебристый "вольво". Вот тебе и
провинция... экие тут автомобильные звери водятся... Из машины вышел седой
элегантный мужчина, которого так и хотелось назвать мелкопоместным
светским львом. Он не спеша обошел машину, изящно согнул стан, открыл
дверцу. На асфальт ступила узкая ножка в длинной черной туфельке, потом
пролился подол вечернего платья, скрыл точеную щиколотку, и наконец
появилась... Темная Звезда.
Она лениво подтянула легкое манто из лебединого пуха, тонкими
пальчиками подобрала шелковый подол, другой рукой опираясь на крепкий
локоть "светского льва".
Они поднимались по ступеням к двери ресторана, не замечая
прижавшегося у колонны Саньку, который смотрел на Темную Звезду во все
глаза, держа у груди примерно половину оборванной им клумбы. Спутник
Темной Звезды толкнул зеркальную дверь, и тут Санька швырнул под ноги
женщины охапку цветов. Она мельком глянула, и на лице ее явственно
нарисовалось неудовольствие. Шевельнула блестящей бровью и проследовала в
зал. Светский лев секунду колебался, - идти ли за своей дамой, либо
объясняться с дерзким мальчишкой.
Кажется, Саньку сейчас опять будут бить. Для одного дня это уж
слишком. Дар рассудил так же. Он вылез из-под ветвей ивы и заорал:
- Санька! Вот ты где! А мы тебя ищем! Иди сюда!
Джентльмен правильно оценил ситуацию. Он молча скрылся за зеркальной
дверью. Санька медленно подошел к нам.
- Видали фраера? Э, жаль, спугнул ты его, Дар. Надо было тебе орать?
Я б с ним потолковал...
- Потолковал бы он... Пижон, дешевка. Ты хоть знаешь, кто это?
- А в гробу я его видал, кто бы он ни был.
- Ну, в гробу мы тебя увидим, если ты захочешь с ним толковать. Это
Сабаневский.
Немая сцена. Фамилия явно произвела впечатление на Саньку. Он как-то
тяжело задумался.
- Слушайте, парни, я тут человек новый. Объясните мне, кто такой
Сабаневский, чтобы и я ненароком не собралась с ним толковать. Ребята
засмеялись. Дар снисходительно посмотрел на меня, вернее, на мою маечку с
портретом Б.Г. и джинсы.
- Ты, Оля, не волнуйся. С тобой толковать он и сам не захочет. Ему,
понимаешь ли, телеса в гарнире из меха и жемчуга требуются.
- Он что, такой бедный?
- Да нет... я даже поверю в то, что жемчуга он снимет, взамен алмазы
повесит, но дело не в этом. У него просто взгляд поверх твоей головы
поставлен. У него все - дамы, а ты...
Да уж. Вот чего нет - того нет. Не дама я. Вот же язва... и не
обидишься ведь.
- ...А чтоб ты знала - Сабаневский бывший тренер сборной. Чемпион
мира, олимпийский и так далее. Крутой боец был.
- Так был же... это все в прошлом...
- Да, конечно, теперь он - местная достопримечательность, но
позвоночник Саньке сломать вполне еще может. Да и не в том беда... Темный
он, неясный человек...
- Ой, парни, не делайте мне смешно, как говорят в Одессе. Тоже мне,
граф Монте-Кристо!
- Да бог его знает. Но ведет себя соответственно, это точно.
Санька, не отрывая глаз от ресторанной двери, вдруг попросил:
- Дар, у тебя деньги есть? Завтра отдам.
- Во-первых, нет денег. А во-вторых, даже если бы и были, я тебе
сейчас не дал бы!
- Это еще почему?
- Что я - не вижу? Туда намылился?
- Сдается мне, Дар, что не твое это дело...
- Ну чего ты там забыл? Ведь знаю, как все будет. Сначала сядешь за
дальний столик, спросишь водки и соленый огурец, пить начнешь, да на нее
пялиться, потом пойдешь приглашать на танец, плохо при этом стоя на ногах.
Тебе брезгливо откажут. Ты попробуешь наскандалить, Сабаневский молча
вышвырнет тебя из кабака и, между прочим, будет прав. Ты обплачешь все
ступени, дожидаясь, когда они выйдут, но не дождешься, а уснешь возле
колонны - прямо на холодном цементе. И если не придут дружинники и не
вызовут ментовку, то утром ты поимеешь красивое воспаление легких. А
дальше - представляешь? Неделю ты будешь валяться в бреду, призывая ее.
Потом ваш участковый эскулап скажет над тобой отходняк, тебя уложат в
гроб, и мы, рыдая, понесем его на своих плечах. Ты будешь лежать строгий и
прекрасный, покинувший сию юдоль скорбей. Стихи свои ты завещаешь ей.
Однажды ночью, в глубокой старости она вдруг надумает их прочесть. И
восплачет, и раскается, бия себя в усохшую грудь, отдаст бриллианты в
Детский фонд, а сама удалится от мира, дабы в тесной келье отмолить у Бога
страшный грех - гибель юного поэта по ее вине...
Дар балагурил, но сам напряженно ловил взгляд Саньки. А тот улыбался
насильственно, и лихорадочный румянец цвел на его щеках, и губы сохли в
жажде и нетерпении. Безнадежен. Все симптомы налицо.
Этого мне только не хватало. Самый никудышный из вариантов, когда вот
такой дворовый щенок влюбляется в юную пантеру из королевского зверинца.
Чаще всего это плохо кончается.
И, между прочим, я в такую любовь не верю. Что-то тут есть от
болезненной жажды самоутверждения.
И что я могу сделать? Взять огнетушитель и поливать Санечку, пока не
остынет?
Я отложила все эти размышления на потом. А пока, изо всех сил болтая
пустяки, мы увлекли Саньку от сияющего огнями ресторана, где сидел
страшный Сабаневский с Темной Звездой.
На вокзале мы слопали по две порции чебуреков, после чего Санька
собрался домой, а я поехала к Дару, чтобы получить для прочтения рукописи.
Это просто удивительно, до чего легко молодые авторы раздают свои творения
всем, кто соблаговолит проявить к ним хоть какой-нибудь интерес. У Дара
засиделись, пили чай, трепались. Домой я возвращалась заполночь, и Дар
меня не провожал. Я вообще никогда не позволяю себя провожать, потому что
мне необходимо вот это время - от встречи с человеком до моего дома. Мне
думать надо.
В городе было тихо - провинция рано отходит ко сну. Ни ветерка,
листва садов кажется вырезанной из черного камня, облитого сиянием полной
луны. Остро пахнет горячей пылью, горьким тополем и самой отчаянной
парфюмерией: зацвела ленкоранская акация. Розовыми кисточками ее цветов
засыпаны улицы. Розовыми кисточками и... белыми буквами.
Я вдруг поняла, что уже давно ступаю по строчкам стихов, написанным
на бетонных плитках тротуара.
Крупные буквы строчек сонета блестящим ковром поднимались на две
ступени крыльца, вели через парадный вход, небольшой вестибюль. Сонет
заканчивался у двери, обитой вишневым дерматином, привалившись к которому
спад Санька. Из его испачканных пальцев выкатился почти стертый кусочек
мела.
Я представила себе, как вернется из ресторана Темная Звезда. Машина
подкатит к самому крыльцу, стирая колесами сонет. Немного пьяная женщина,
покачиваясь на высоких каблуках, войдет в вестибюль, быть может, заметит,
что испачкала подол платья, досадливо отряхнет ладонью - и на мозаичный
пол просыплется слово "вечность". У двери она остановится, чтобы найти
ключи. И увидит Саньку. Спящего, беспомощного, нежного. Она отопрет замок,
шипя сквозь зубы. А потом пнет мальчишку носком бальной туфельки и громко
захлопнет дверь. А если за ней еще будет идти Сабаневский...
Тухлые дела. Заберу-ка я его отсюда. Если даже Темная Звезда не
придет сегодня домой, Саньке утречком будет несладко понять, что она
уехала с Сабаневским.
Как же я его потащу? А, ладно, глухая полночь, будем надеяться -
никто не увидит. Тем более - нам недалеко.
Я провела ладонями над телом уютно сопящего Саньки. Тело медленно
поднялось в воздух, безвольно распрямилось, расправилось. Санька
возмущенно фыркнул, потыкал кулаком воздух под головой, перевернулся на
бок, поджав ноги. Я осторожно провела плывущее в невесомости тело сквозь
дверь подъезда.
Так мы и проследовали по безлюдной улочке: я, вытянув левую руку с
раскрытой ладонью, а над ладонью покачивался безмятежно дрыхнущий Санька.
У перехода тело вдруг зависло, отказываясь двигаться дальше. Я напряглась
- ни в какую. Санька упорно висел в полутора метрах над землей. Что такое?
Я огляделась. Ну, конечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12