Хорошо бы
компьютер, а то все по старинке работаем. Эх, бедность наша...
Ворковала горлица на карнизе. Рассветный ветер тронул ветви
шелковицы, черные ягоды просыпались на пол и подоконник. За воротами
кричала молочница.
Я выглянула во двор. Возле столика для домино разминался Кешка. Он
двигался очень быстро и совершенно бесшумно, присев пружинисто, проделывал
короткие серии ударов по воздуху, лягался тощими ногами. Новомодные веяния
и сюда докатились... Кешка играл в Черного Дракона.
Он поднял голову и увидел меня. Помахал рукой, изобразил совершенно
уже головоломный финт и шепотом - было все-таки еще очень раннее утро -
завопил:
- Меня мать на рынок гонит, пойдем вместе?
Ну что ж, пойдем.
На рынке мы быстро укупили все по списку Кешкиной матери, съели по
большущей горячей лепешке. Я тоже наполнила корзинку, не удержавшись от
соблазна покупать вишни за рубль кило и мелкие желтые сливы по восемьдесят
копеек.
Было воскресенье, и Кешке не терпелось избавиться от домашних
повинностей - он уговорился с друзьями поехать на побережье. Пригласил и
меня. Пришлось отказаться, как ни хотелось окунуться в соленую упругую
волну. Я еще никогда не видела моря... Мелькнула в окне вагона какая-то
серая лужа, но это ж не море...
Быстро же я отогрелась после Москвы: в полдень высунула нос на улицу
и поняла, что не хочу я лезть в это пекло. Город притих. Полдень.
Полдень... Сильно, терпко пахнут цветы, над раскаленным асфальтом
струится кипящий воздух, голуби толкаются у лужицы возле водоразборной
колонки, посреди двора в тени старого тутовника валяется ошалевшая кошка,
которая смотрит на голубей прямо-таки с отвращением.
Полдень... У бочки с теплым квасом спит продавщица, осы лениво
ползают по лотку, поблескивая слюдяными крылышками. Проехала поливальная
машина, россыпь капель задела ноги продавщицы, но она не проснулась,
только дернула ногой, уронив босоножку. Прошла дама под белым зонтиком,
четко стуча каблучками, ровно ставя изящную туфлю, презирая жару.
Остановилась под каштаном, прикрываясь его корявым стволом, оглянулась
смущенно и сняла свои красивые туфли, освобождая красные распаренные
ступни. И дальше пошла босиком. Пламенный полдень.
Пойду в город вечером. А пока займусь полезным делом: посмотрю
картотеку.
Я выставила на стол ящики, вынула из них стопки желтых библиотечных
карточек. Над ними заклубилась невесомая золотистая пыль.
А пошло оно все... Не хочу я этого читать. Не хочу я знать, за кем
тут присматривал "старший уполномоченный", что он карябал своим вечным
пером на волокнистом картоне. Не видела я, что ли, такой "документации"?
Хоть и пари держать, записана там всякая гадость - был, имел, привлекался,
исключен, разведен...
То, что называется компромат.
Я сгребла карточки и сунула их в печку. Веселый огонь сожрал
двадцатилетние труды старшего уполномоченного. Все, ребята! Ничего я про
вас не знаю, будем знакомиться заново, постараемся забыть про красную рожу
старшего уполномоченного. Иные времена! Мои времена!
Вечером я вышла на разведку. В седьмом часу город все еще был горяч,
но тихо-тихо, еле ощутимо текла по ногам синяя прохлада, полная ледяных
иголочек. Вот тебе и на - кто бы подумал, что в этом пекле вечером не
обойтись без куртки или свитера. Да ну, авось после промозглой Москвы не
замерзну и в красной маечке с портретом Б.Г. А уж Б.Г. меня и на северном
полюсе согреет...
Идиотская, кстати, маечка. Ничего не попишешь - она у меня нечто
вроде спецодежды. Это еще можно вытерпеть, а вот каково приходится
некоторым моим коллегам!
Я вспомнила, как однажды на практике в Калуге сидела под тентом
автовокзала и вдруг почувствовала спиной взгляд. Особенный такой взгляд.
Оборачиваюсь - Алка с факультета музыки. Сидит в компании каких-то
длинноволосых задохликов и этак значительно на меня смотрит - дескать, не
узнавай, не подходи, я на задании. Специальность Алкина - "Йоко". Это в
честь жены Леннона. Значит, вокруг нее сейчас сплошные глинки и
чайковские. Поглядела я на них - и не понравились они мне. Но это еще
что... Костюмчик на Алке был... я бы сразу застрелилась, если бы меня
заставили надеть эту черную рокеровскую броню из негнущейся подделки под
кожу... с заклепками... цепями... бр-р-р...
Между прочим, Лицей у нас почти сплошь женский. Этакий монастырь
искусств. По слухам, лет пять тому назад затесался один занудный очкарик.
Закончил курс, распределился, а через неделю явился в деканат со скандалом
и двумя фингалами, расположенными под его очками строго симметрично.
Поэты, к которым его распределили, оказались отнюдь не златокудрыми
ангелами с лютнями в изящных перстах. Они, видите ли, не сошлись с
выпускником нашего славного Лицея в толкованиях понятия творческого
метода.
Деканат повздыхал и отправил незадачливого молодого специалиста в
небольшой южный город - опекать феминисток из редколлегии самодеятельного
журнала "Мона Фэна". Журнальчик этот оттачивал зубки на диетических
сухариках - опусах начинающих фантастов, пишущих для женщин. Поработал
молодой специалист в этом городке несколько месяцев, после чего страницы
"Моны Фэны" стали подозрительно напоминать бесконечное продолжение
похождений Дон Жуана.
...Город потихоньку оживал после огненного полудня. Улочки
заполнялись народом, выползла откуда-то пестрая молодежь в одеждах, за
которые в Москве еще год тому назад выдавали дипломы райотдела милиции в
виде протокола о неподобающем поведении в общественных местах. Я
отвлеклась на одну очень интересную модель - весьма смелые брючки из белой
трикотажной сеточки... интересно, а как прикажете это кроить? Сеточка же
тянется по всем направлениям... а если с подрезом... Модель свернула в
переулок, отмеченный синей табличкой "Архивный спуск". Ага. Значит, вот
здесь и собираются эти "непуганые идиоты", как выразился бывший старший
уполномоченный. Ну, поглядим, поглядим...
В кафе вела узкая высокая дверь. Разойтись вдвоем в ней было
невозможно, поэтому минуты три мы - я и какой-то молодой человек -
танцевали менуэт вправо-влево, пытаясь уступить друг другу дорогу. Но
спасибо - сзади поднажали, и я все-таки попала в полутемный зальчик.
Удивительно, но пахло настоящим крепким кофе, очередь - человек пять,
натюрмортик над стойкой - явно оригинал. Симпатично, прохладно, уютно. Я
взяла большую чашку кофе - чтоб надольше хватило - и скромно пристроилась
в уголке, возле окна, откуда было видно весь зальчик.
Народу постепенно прибывало. Почти все вели себя здесь, как
завсегдатаи и старые знакомые. Очередь как таковая перестала существовать,
у стойки вилась небольшая толпа, в которой говорили все сразу.
- Тетя Нина, привет! - это буфетчице. - О, Стас, ты откуда взялся?
Трепали, что ты на Домбае... - это сильно загорелому блондину с надменным
выражением лица. - Девушка, у вас не занято? - это мне.
- Тетечка Ниночка, мне, как всегда. И вот эти книги передайте Женьке,
и скажите ему, что он свинтус. Нет, больше ничего не говорите. Да что
мучаешься, мать? Сдался тебе этот Жано! Ну, если уж так нужен, оставь
записку тете Нине, завтра он тебе сам позвонит. Чего? Во вторник! А пошли
они, надоели, я на Горького больше не ходок. Ну, это, положим, брехня, я
его позавчера видел с какой-то девицей лейб-гвардейского роста. Женька!!!
Иди сюда, тут тетя Нина должна была тебе сказать, что ты свинтус, так я
сам тебе это скажу! Да-да-да, запись у него на радио, кому ты мозги
пудришь? Я твой голос вообще слушать не могу, особенно, когда ты про
рекламу штанов нашей швейной фабрики... всегда выключаю... Принес? Ага,
почитаем...
Я слушала обрывки бесед, городские новости и сплетни, продолжения
старых споров, выяснения древних обид, постепенно замечая, что поток их
превращается в водоворот, точно сходясь к трем персонажам.
Это именно они - загорелый блондин, высокий очкарик с лицом
аксеновского студента и чрезвычайно подвижный человек из породы вечных
мальчиков - были центром внимания публики.
Мои или не мои? И тут Стас - тот самый загорелый блондин - жестом
фокусника достал из рукава довольно внушительную рукопись. Его кофейная
компания притихла и впилась глазами в первую страницу. Хорошо смотрели - с
завистью, жадностью, предвкушением: Ну, мы этому графоману как щас
да-а-дим! Мои. Точно.
Очкарик осторожно, крадучись потянул рукопись к себе и тут же
нарвался на претензию со стороны вечного мальчика:
- Женька, руки прочь! Я первый читаю! Я, можно сказать, у колыбели
стоял...
- Лежал ты у колыбели, - ехидно уточнил очкарик. - Когда идею
обкашливали, ты дрых.
- Клевета! А впрочем... давайте купим чаю, пирожков и пойдем ко мне.
Читать будем вместе.
Стас, чуть кокетничая бархатистым баритоном, сказал:
- Я читать не буду, я это уже читал, и глаза б мои на это не
смотрели. А вслух - не дождетесь, я охрип. Мы на Домбае одну ненормальную
сутки разыскивали - оборались в горах.
- Нашли?
- Ага. В койке у директора турбазы.
Компания уходила. Эх, мне бы сейчас с ними... Сидеть заполночь в
незнакомой кухне, пить черный чай, весело рассказывать автору рукописи,
почему он идиот, зачем от родительницы своей произошел и отчего это
безнадежно, хохотать над блистательно остроумными, но совершенно
невспоминаемыми наутро шуточками и подначками... Ладно, идите себе,
чижики, будет еще мой час. Еще мне ваши гениальные рукописи поперек глотки
встанут. Знаю по практике. Две недели семинара молодых прозаиков в еловых
снежных лесах Подмосковья - три объяснения в любви и глубокое отравление
на полгода: ни книг, ни рукописей, ни умных разговоров выносить
невозможно. Людей пугаться начинаешь, от громких голосов шарахаешься.
В старом парке над тихой речушкой звенела гитара. На скамейке
кантовалась развеселая банда здоровенных горластых парней. И чего они тут,
на юге, все такие красивые? Витаминов много, что ли...
Я прошла мимо, дернув плечом на обязательное: "Девушка, девушка!" Но,
словно брошенный в спину цветок, меня остановила песня. Догнала лихая,
горькая баллада, явно собственного сочинения. Это, знаете ли, сейчас
редкость. И кто же это у них такой способный? Я обернулась.
Парень, допев балладу, уставился на меня ехидно-выжидательно. А глаза
у тебя, друг, нехороши. Больные глаза. И баллада твоя повышенной
температуры.
Он смутился, опустил ресницы. А его жизнерадостные дружки, конечно
же, заинтересовались произведенным впечатлением:
- Девушка, девушка, ну как песенка?
- Песенка? А ничего песенка...
Я подошла поближе, жестом попросила уступить мне место рядом с
автором.
- Ничего песенка... А сонет наверное слабо написать?
- Ч-то?!
В синих глазах полыхнуло изумление. Ребята притихли. Он обвел своих
друзей растерянным взглядом и поджал губы.
- Слабо... ничего не слабо! Сонет наверное, подумаешь...
- А что, это интересно. Как договоримся?
- А ты приходи завтра в семь в кофейню на Архивном спуске. Я принесу.
В кофейню на Архивном спуске... И этот оттуда же. Впрочем, чему
удивляться? Не так уж часто на садовой скамейке можно обнаружить парня лет
двадцати, который бы знал, что такое баллада и сонет наверле.
- Зовут тебя как?
- Саня. А ты?..
- Ольга. Я филолог, понимаешь, вот мне и любопытно...
- Я так и понял. Пойдем, провожу, что ли.
Знакомство, так сказать, сделано. Вот и первая ниточка к моим гениям
и талантам...
Саня оказался веселым, что называется, развесистым, парнем. Только
странное это было веселье. Какая-то застарелая боль грызла его изнутри. А
теоретики утверждают, что таланту страдать необходимо, что-де литература
произрастает исключительно на душевных болезнях. Удобное рассуждение.
Простились на углу, уговорившись о завтрашней встрече.
Я, стараясь не скрипеть ступенями, взбежала к себе в мансарду.
Умылась, заварила чаю. Ну что ж, первый день работы можно считать удачным.
Сразу четверо. Новый роман и сонет наверле. И мне вдруг очень захотелось
посмотреть этот сонет немедленно. А почему бы и нет?
Я сделала необходимые пассы над белым пластиком стола. Пахнуло
дымком, проскочила искра, и на столешницу шлепнулась увесистая стопка
стихов, исполненных на жутко разбитой старой машинке "Москва".
...Ну, конечно, так я и думала. Вполне сонеты и не только наверле. Ну
и что? Такие вещи пишутся для друзей. Такие вещи публикуются исключительно
для десятка человек - высоколобой элиты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12