Видя это, филоквинтцы успокоились. Мужчины посмеивались, ребятишки высовывали языки, а он бесновался, рычал и сопровождал нас до того леса, где мы с Квинтом оставили свою кабину.
Наступила минута прощания. Вдруг из толпы вышла девушка и, нагнувшись, протянула нам поднос с горячими маленькими пирожками, испеченными из теста белых ягод.
— Примите это земное блюдо, ваше любимое кушанье.
— Аппетитное подношение, — растрогался Квинт и взял поднос. — Пахучие они и свежие.
Чтобы не обидеть великанов, мы съели по пирожку. Глаза у наших друзей подозрительно блестели. А у Фары по щекам текли слезы, и он даже не смахивал их.
Трудно расставаться! Я не стал говорить прощальных речей, я просто сказал:
— Будьте счастливы!
Квинт не мог удержаться, чтобы еще раз не напомнить:
— Нажимайте на тяжелую индустрию. Учитесь, открывайте. Ждем в гости.
Глава четырнадцатая
Хроноскоп включен. Над Бейгером. Квинтопертпраптех. Профессор гневается. В средневековье. Квинт падает на камни. Молодцы, кремняки.
Планета медленно уплывала из-под кабины.
— Где следующая остановка? — спросил Квинт.
— Хватит! Путь только начат, а мы уже успели два раза остановиться. Теперь вперед и вперед.
С этими словами я нажал кнопку. Луч подхватил кабину. Несколько секунд полета, и Филоквинт превратился в спокойно сияющую белую точку.
Прежде чем уйти в третий временной пояс, мы стали наводить в кабине порядок. Давно мы в ней не были.
Убирая с крышки ящика, где лежали два баллончика, лишние предметы, я взял плоскую склянку, куда были закупорены насекомые, эти кремняки с Амяка Сириуса, и обратил внимание, что они расположились на дне не хаотично, а соблюдая какой-то порядок. Похоже на циферблат часов. Десятка два кремняков на равном расстоянии друг от друга образовали окружность, а остальные — две неравные стрелки: часовую и минутную. Я посмотрел на часы. Было семь минут четвертого, что соответствовало углу между стрелками около пятидесяти градусов. Такой же угол стрелками образовали кремняки. Что это, совпадение?
Я позвал Квинта.
— У, — сказал он. — Букашки ожили. Построились. Дай-ка я встряхну их.
— Ты бы все встряхивал. Непростые это букашки. Подождем немножко.
Медленно ползла минутная стрелка часов. Угол между стрелками все увеличивался. С такой же скоростью он увеличивался и на циферблате кремняков.
— У, — опять сказал Квинт, — они что-то понимают.
— Или просто копируют. Сейчас проверим.
Я передвинул большую стрелку на цифру шесть. Маленькая соответственно встала между четверкой и пятеркой. Кремняки молниеносно повторили этот ход.
— Вот так букашки, — пропел Квинт.
Я взял блокнот, печатными буквами вывел свое имя и показал написанное насекомым. Они перестроились…
— Фил, — прочитал вслух Квинт. — Но букашки неграмотные.
— Мне кажется, они хотят привлечь наше внимание.
— Раз хотят, значит у них есть разум.
— Не знаю. Вряд ли.
— На экспертизу их.
— Никаких экспертиз. Думаю, что кремняки состоят из чистых полупроводников. В процессе эволюции у них возник микромодуль — это сопротивления, конденсаторы, катушки индуктивности и прочие микроэлементы. Сверхтонкая изоляционная пленка — это электронная схема. Мозга у кремняков не может быть. Это просто самосовершенствующееся электронное устройство. Природе лучше знать, для чего она их создала. У нее причуд хватает. Понять кремняков мы, видимо, не сможем. Но они, возможно, «поняли», что мы тоже являемся саморегулирующейся системой.
Квинт откупорил склянку.
— Ну и букашки. Попробую поговорить.
— В наших условиях искать с ними контакт бесполезно. Займемся ими на Земле. Не будем разбрасываться.
Мы зашли в третий временной пояс. Звезды стремительно проносились мимо нас. Простым глазом они с Земли невидимы. Не осталось ни одного знакомого созвездия. Мы в один голос быстро отсчитывали десятилетия: раз, два… Через триста лет вернулись к стенке и проверили готовность приемника изображений хроноскопа.
— Ну, Квинт, будем обгонять свет. Мы уже достаточно далеко, чтобы прочертить гигантскую дугу. Пора!
— Нулями не станем?
— А нам сам нуль не позволит. Нуль-пространство.
Я включил реле времени, рассчитанное на двенадцать минут работы электронного устройства, позволяющего изменять угол наклона иразера. Нити тяготения за это время повернули его на семь градусов. Ох, и скорость же у нас была! Ее и скоростью-то не назовешь. Это было невесть что. А мы сидим, беседуем. Тишина. Покой. Звезд нет, а какая-то прыгающая серебристая паутина.
Заложив программу в хроноскоп, я включил его. Излучившиеся когда-то с Земли световые волны сконцентрировались в пространстве вокруг кабины. Я знал, что увиденная картина будет объемной, и все же она поразила меня своей реалистичностью. Я замедлил скорость. Мы словно повисли над поверхностью реальной Земли на высоте двухсот метров. Полная иллюзия настоящего. Объем, свет, цвет, солнышко родное, но оно не согревало нас своими лучами, запахи не щекотали наши ноздри, ветерок не освежал наши лица. А так все живое, действительное, будто мы находимся в корзине воздушного шара. Внизу степи, переходящие в полустепи. Мы видели землю такой, какой она была за три с лишним года до нашего отлета.
— Нет, ты только погляди, Фил, — воскликнул Квинт, показывая на табун лошадей, — идут задом наперед.
Действительно, идут задом. Причем изрытая копытами земля находилась за хвостами лошадей и, наступая на свои же следы, табун тем не менее не оставлял их впереди себя. Получалось, что сначала появились следы, а потом по ним пошли лошади.
— Почему они так? — тормошил меня Квинт. — Что за массовое отступление?
— Подожди, подожди. Дай разобраться.
Табун остался позади. Появилось изображение какого-то города, под кабиной проплывали его улицы и улочки. Люди, машины, железнодорожный состав у вокзала — все двигалось задом наперед. На окраине находился стадион. Трибуны полны народу, трепетали разноцветные флаги, очевидно, был спортивный праздник. На середине поля валявшийся смятый парашют расправился, надулся, поднялся и вместе с парашютистом полетел вверх. Через считанные секунды он поравнялся с нами, и мы увидели красное, сосредоточенное лицо парашютиста, правой рукой подтягивающего стропы. Квинт приветливо кивнул ему:
— Как вы… Куда вы? Эй!
Спортсмен уносился ввысь. С запада к нему хвостом подлетал самолет. Купол парашюта погасился и сам сложился за плечами парашютиста. Тот, сразу раскинув руки и ноги в стороны, продолжал подниматься и, наконец, втянулся в брюхо подлетевшего самолета. Теперь я все понял. Обгоняя свет, мы обгоняли изображение и сначала видели конец события, а уж потом начало его.
Пришлось засесть за новую задачу. Я рассчитывал, чертил, а Квинт, пользуясь подручными средствами, мастерил регулятор хода времени изображения. С окончанием работ мы снова включили хроноскоп и обозревали открывшуюся картину уже в обычной последовательности.
Чтобы быстрее найти наш город, мы как бы поднялись над Землей километров на сто пятьдесят. Под кабиной распластался мутный Мадагаскар. Направление на северо-восток. Уже пересекли экватор. Дальше, еще дальше. Вот уже умеренные зоны, а вон там родной город, там мой дом, лаборатория, профессор Бейгер, милые дядя Коша и тетя Шаша. Я вращал ручку фокусировки изображения «ближе-дальше». Город стремительно летел навстречу. Казалось, что мы буквально падаем, и я вроде бы почувствовал некоторое ускорение и даже напрягся. Квинт вдавился в кресло и вцепился в подлокотники.
— Тише, Фил. Потише. Разобьемся — плакать будем от обиды.
Я «затормозил» и, подрулив к зданию моего бывшего научного учреждения, у самого окна второго этажа, где располагалась шестая лаборатория, поставил ручку фокусировки изображения на нуль.
Профессор Бейгер в неизменной меховой шапчонке сидел за низким пустым столом на низком стульчике и задумчиво почесывал мизинцем ухо.
— Знакомься, — сказал я Квинту. — Исчезнувший профессор.
— Которого мы должны были спасти?
— Почему были?
— А он, Фил, уже спасен, вот же он, сидит и думает. Сейчас спросим.
— У изображения-то?
— У какого? А… Фил, правильно. Он же не настоящий. — И все-таки не удержался, сказал:
— Здравствуйте.
Я впервые так близко лицо к лицу без стеснения разглядывал профессора. Я вздрогнул и отшатнулся, когда внимательно посмотрел в его глаза. Мне на миг показалось, что я нахожусь на Земле и вижу фиолетовый глаз, который приковал меня и парализовал. Я встряхнулся, переборол себя и снова посмотрел в глаза профессора. Теперь они не были фиолетовыми, они были серыми с красненькими прожилками на белках и обыкновенными черными зрачками. В эти глаза Бейгера я могу смотреть как угодно долго, и ничего не случится.
Профессор, видимо, что-то вспомнил и, на ходу доставая ключ, быстро подошел к сейфу. Я схватил приготовленный фотоаппарат. Профессор сел за стол и, развернул большой лист бумаги. Я повернул ручку фокусировки и, проникнув в лабораторию, мы повисли над Бейгером. Он просматривал какую-то схему и делал в ней поправки. Я, конечно, заснял ее. Но мне нужны были все бумаги или хотя бы большая их часть. А чтобы заснять их, надо было ежедневно следить за профессором. С этим приходилось мириться. Но нам повезло. В один из дней он вздумал делать ревизию всем бумагам. К вечеру они были уже у меня на пленке.
Все! Теперь за изучение. Я выключил хроноскоп.
На первых нескольких листках ничего интересного не оказалось. Кое-где, среди формул и схем, попадались рисунки: женские профили, чертики, домики. А на одном листке был нарисован стоящий на хоботе плачущий слон в женских сапожках. Очевидно, Бейгер, размышляя, машинально занимался художеством.
Но постепенно чертики исчезли. Их сменили стройные ряды цифр, схемы, эскизы, формулы. Выяснилось, что вначале профессор пытался передать по радио мышь из клетки в свой недосягаемый сейф. Правда, неудачно. Вместо мыши там из «местных» атомов образовался большой комок слизи, который стал предметом тщательного исследования. Я помню, что мимо шестой лаборатории проходить было неприятно: такой отвратительный запах был там. А Бейгеру даже замечания не сделали, ходили, терпели. Попробуй сделать такое я! Что было бы! В чем бы меня только не обвинили!
Из бумаг было видно, что профессор не унывал, он искал ошибку. Вникая в его работы, я все более убеждался, что отлично бы с ним сошелся. Башковитый. Исправив ошибку, он снова передал мышь по радио и получил мышиный эмбрион. Это уже было что-то! Но потом профессор пошел по неверному пути. Ай, ай, я качал головой, как же так, профессор. Не чурался бы ты меня, жил бы и трудился в свое удовольствие в третьем измерении. А вот и расчеты, связанные с передачей шахматной фигуры на Филоквинт.
Так что же случилось? Грубо говоря, Бейгер разложил себя на атомы, но особым образом. Он как бы взорвался, но не хаотично, он размылся во Вселенной. Иначе говоря, каждый атом его организма отстоял от соседнего на огромном расстоянии, но тем не менее они были взаимосвязаны. Это кажется неправдоподобным. Согласен. Но что поделаешь. У четвертого измерения свои законы.
— Бедный человек, — жалобно проговорил Квинт. — Как он там питается, такой громадный — больше всех, такой разреженный — совсем пустой. Но раз он такой, Фил, как он дышит?
— А он не дышит. Как вздохнул в лаборатории, так этот воздух в легких и остался. Ему достаточно.
— Тогда скажи мне, как он мог за такое недолгое время распухнуть во вселенной, с какой скоростью он разлетался?
— Мгновенно.
— Но, Фил…
— Что но? Это тебе не третье измерение. Запомни.
— Запомнил. А я не знаю, как будем его спасать. Его нужно сжать. Уплотнить?
— В некотором смысле да. — Я вынул из стопы сложенный вчетверо лист под номером 112 и развернул его. — Вот схема аппарата «Б-1», который «помог» профессору покинуть наш мир. Аппарат давно сгорел, но мы, изменив конструкцию, должны построить его и заставить работать на другом режиме. Только вряд ли нам удастся это сделать здесь. Материала мало.
— Мы да не сумеем! Мои руки просят работы.
На часы мы не глядели и не знали, сколько времени, какой год и куда летим. А ведь пора искать планету для посадки, устанавливать иразер и возвращаться на Землю. Ужжаз беспокоится. Да еще надо увидеть убийцу Квинта.
Работу отложили и, включив реле времени, я дал команду поворотному устройству. Миг, и, прочертив в космосе уму непостижимую дугу, кабина догнала волны, отраженные от Земли 6000 лет назад. Я отрегулировал резкость изображения. Под нами проплывало волнистое плоскогорье с островками растительности. Наступала ночь. У горизонта виднелись яркие точки двух костров.
— Медведи и шакалы жечь не будут, — авторитетно заявил Квинт. — Значит, внизу люди. Спустимся и возьмем правее.
Кабина «повисла» над одним из костров. Казалось, языки пламени лизали наши ноги. Мы инстинктивно подняли их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33