Пришельцы, оказавшись среди людей каменного века, поняли, что цивилизация здесь неизбежна и оставили макет, специально сделав на девятой планете Ригеля символы. Тем самым они сообщают, что она похожа на Землю, что на ней есть жизнь, подобная нашей, там даже была изображена контуром человеческая фигура. Может, они еще что оставили, мы не знаем.
— Неизвестно. По словам отца это стекловидный прочный чечевицеобразной формы монолит метров трех в поперечнике с вкрапленными в него точками звезд и планеток — пылинок. В общем, точная копия нашей галактики. Мне было мало лет, когда папа изучал макет. Он для этого улетал куда-то на самолете.
— Боже! Такая ценность, и человечество о ней ничего не знает! Что это за средневековый церковник, что за сумасшедший держит у себя уникальный документ, принадлежащий всем. Где этот негодяй?
— В царство Анубиса его! — подхватил Квинт и отбросил ложку.
— Папа говорил, что с человеком, у которого находится макет, они вместе учились. Человек тот заносчив и высокомерен. У папы тоже характер нельзя назвать мягким. Потом у них что-то случилось, они крупно повздорили. Папа позже хотел его найти, но безуспешно. Откуда у него взялся макет, не знаю.
— Ты видел его? Человека?
— Приходилось. Помню, что у него квадратный подбородок, пятнистый нос и всегда он был в темных квадратных очках. И имя его — Ужжаз.
— Да-а. Ты ешь, Тоник, не смотри на меня.
— Спасибо, я сыт. Папа был уверен, что на той планете сейчас цивилизация примерно нашего уровня. Он хотел воссоздать на ПНЗ самого себя, то есть такую же самоуправляющуюся систему, которая вошла бы в контакт с обитателями той планеты и организовала бы связь с Землей. Это вроде он был бы сразу и там и здесь, но там, конечно, был бы, собственно, не он, а лишь созданная на основе информации об атомном и энергетическом устройстве тканей организма его модель с определенным временем существования. Я путанно говорю?
— Я вас отлично понимаю.
— В случае успеха эксперимента он свои труды хотел опубликовать. Вот все, что я знаю.
Тоник машинально вытащил из верхнего кармана пиджака авторучку и беспокойно завертел ее в пальцах. Отраженный от никелированного колпачка лучик света ударил ему в глаз, и он блеснул странным фиолетовым цветом. Чем-то он мне показался знакомым. Я прикусил губу и вспомнил. Я потащил Тоника в комнату, где стоял космоскоп, включил его и на секунду заглянул в окуляр. Немигающий, влажный фиолетовый глаз был на месте. Меня передернуло от одного его вида.
— Посмотри, — предложил я Тонику.
Он только глянул и сразу воскликнул:
— Это же папа! Это его глаз. Но почему он фиолетовый? Почему зрачок красный?
— Ты думаешь, я знаю? И не догадываюсь даже. В этот космоскоп я хотел увидеть планету ПНЗ, но он дает немыслимое увеличение, такое, что разобрать ничего нельзя. А глаз я открыл чисто случайно и теперь вижу, что пробил не окно, а скорее дырочку в четвертое измерение. Твой отец, безусловно, в нем. Большего я добиться не мог.
— И никак с ним связаться нельзя? Сигнал какой-нибудь подать?
— Бесполезно. Попрошу тебя долго на глаз не смотреть, он обладает способностью постепенно парализовывать нервные центры в мозгу. Со мной это уже было.
— Втроем оттаскивали, — сказал Квинт. — Вцепился тогда Фил в космоскоп, как клещ в антилопу.
Тоник заметно побледнел.
— Нет, нет, не бойся. Это не навсегда. Это пока Бейгер не в нашем измерении. Уж таков тот мир.
— Маме можно сказать про глаз?
— Говори, пусть придет посмотрит.
— Я знаю, что вы собираетесь лететь в космос. На чем же? Строительство ракеты — хлопотное дело.
— Зачем ракета? Полетим на луче.
— То есть, как на луче?
— А вот так, — сказал Квинт. — Наденем скафандры из ядерной ткани и твердого света, оседлаем луч и полетим.
— Вы шутите?
— Нет, серьезно, Тоник. Но, конечно, не так, как всадник седлает коня. Потом ты узнаешь. А сейчас мы страшно устали. Подожди минутку, переоденемся, скафандры снимем.
— Так это на вас скафандры?
— Они. Для проверки надели.
— А я все смотрю и не решаюсь спросить, что это за странные черные одеяния без складок, без морщин, без оттенков и почему вы в перчатках. Да, забыл еще сказать: у отца в столе есть потайной ящичек. Я узнал о нем случайно. В нем что-то должно быть.
— Немедленно идем к вам. Не возражаешь?
Я вылез из скафандра, прислонил его к стенке, наспех проглотил несколько ложек остывшей каши и, дав Квинту кое-какие мелкие распоряжения, вышел с Тоником из дому.
Лавния встретила меня приветливо. В комнате стоял уже накрытый стол. Ноздри приятно щекотал запах жареной индейки. Лавния за эти дни осунулась, темные тени легли на ее лицо, но она старалась казаться веселой.
Отказавшись от угощения, я прошел в кабинет Бейгера. После нескольких попыток нам удалось выдвинуть потайной тонкий ящичек с разбросанными бумагами. Так выдвигалась коробка с запасными иглами в старинных пружинных патефонах. Лавния удивилась:
— А я и не знала.
— Вы позволите просмотреть эти бумаги? — спросил я.
— Если они помогут делу, то пожалуйста.
К сожалению, это были сугубо личные бумаги Бейгера. Значит, весь рабочий материал его сгорел в сейфе лаборатории. Мне было очень неловко, когда я подавал Лавнии записки и письма, адресованные ей от молодого Бейгера и ее собственные девичьи письма.
— Сохранил ведь! — шепотом говорила Лавния и, уйдя в воспоминания, жадно читала письма.
Одно письмо меня заинтересовало. Бейгер его получил, как показывало число на почтовом штемпеле, перед самым исчезновением. Какой-то Веер убедительно просил профессора выслать ему, как владельцу, три тома трактатов о воде, пустоте и об идеально твердом теле. Судя по содержанию письма, они учились вместе. А не знает ли этот Веер человека, у которого хранится макет галактики? Должен бы знать. Не мешкая, попросил Тоника написать Вееру письмо с просьбой помочь найти этого человека.
Потом я с разрешения Лавнии порылся в книгах и вытащил три увесистых, затребованных Веером тома в тисненых переплетах.
— Отправим посылку, — сказал я. — Сегодня же. И письмо приложим к ней. Наша просьба будет выглядеть убедительнее. А сейчас, дорогая Лавния, я не откажусь от угощения. Честно говоря, я чертовски голоден.
За столом мы о Бейгере не обмолвились ни словом. Тоник говорил о своих заботах. Защита диплома на носу, а он столько времени потерял из-за болезни. Теперь нажимать да нажимать надо. И, конечно, он уверял и клялся, что как только покончит со своими делами, будет помогать нам с Квинтом.
— Посылку отправлю сам, — сказал я на прощание. — Мне все равно мимо почты идти. Если придет положительный ответ, сразу известите меня. Макет галактики нужно найти и вернуть человечеству. Прощайте, Лавния.
Посылку я отправил без промедления.
Квинт сидел у порога и, поджидая меня, клевал носом.
Ох и спал же я! Даже режим нарушил. Квинт тоже от меня не отстал. А уж после отдыха работа развернулась вовсю и если прерывалась ненадолго, так только из-за соседей. Я не думал, что они такие любопытные. Под разными предлогами, то по одному, то вместе они заглядывали к нам. Впрочем это и не удивительно. Каких только звуков не раздавалось в нашей квартире: стук, скрип, треск, звон, лязг, скрежет. Поневоле заинтересуешься.
Редко какой завод обходится без дыма, без копоти, без грязи. Даже на фабриках-автоматах без грязи не обойтись. Чтобы отлить из металла деталь или отковать ее — нужен огонь, а где огонь — там и дым и сажа. А куда денешься? Окалина, формовочный песок — грязь. Станки требуют масла — это грязь. Изоляция, краска — тоже грязь. Металл выплавляют тоже не в белых халатах.
У нас же было чисто, и поступали мы, на первый взгляд, гораздо проще. В подвале и во дворе песку неограниченное количество, и легко догадаться, что мы получаем из него нужные нам химические элементы.
Все окружающее нас состоит в конце концов из протонов, нейтронов и электронов. Они объединены в стройные системы, в атомы. А беспорядочная смесь атомных ядер, и можно сказать, без преувеличения, содранных с оболочек атомов электронов — есть плазма.
Вот мы для начала и взяли лопату песку, взвесили его и превратили в плазму. Ох уж эта плазма! И повозился же я когда-то с ней, а особенно с получением магнитного поля чудовищной напряженности, эдакой магнитной бутылки, в которой бушевала плазма. При таком состоянии вещества, чтобы расщепить ядра, требовалась небольшая энергия.
После облучения «песка» нейтронным потоком ядра раскалывались, и нам оставалось лишь из отдельных элементарных частиц «лепить» атомы нужных нам элементов. Не руками, конечно, И не манипуляторами, а направленными концентрированными пучками космических лучей большой энергии. Не следует, разумеется, понимать все это примитивно. Это лишь принцип, без технических подробностей. И вот перед нами лежат чистые, охлажденные кубики цинка, золота, титана и для разнообразия баночка ртути. Причем, общий вес их был в точности равен весу лопаты песка. Получить из них сплавы — дело пустяковое, простая химия.
Наш твердый свет — фотонит — неистощимый источник энергии. Стоит брусочку фотонита сообщить определенные колебания, как он приобретает свой первоначальный вид, превращается в свет. Скорость превращения легко регулировать. Квинт между делом для умственной гимнастики подсчитал, что один грамм фотонита, превращаясь в свет, выделяет энергию в двадцать миллионов киловатт-часов.
Мы сделали всевозможные резаки, в ручках которых помещался фотонит, и воздействовали на него резонатором. Из отверстия резака бесшумно вырывался тончайший, ослепительно яркий луч, которым с микроскопической точностью можно резать и обрабатывать любой материал.
Уйма времени уходила на притирочные и шлифовальные работы. Ведь притирали вручную. Детали все разные, сложные. Не будешь же для каждой из них станок делать. А когда настала пора шлифовать фотонит, еще хуже стало, и неудобно, и долго, и трудно. И очередной конфликт с соседями возник. Приготовили мы с вечера порошок, чтобы с утра притереть клапаны, и легли спать. А ночью меня разбудил невыносимый, душераздирающий скрежет. С каждой секундой он нарастал, кажется, проникал внутрь, жалил мозг. Заткнув уши, ничего не соображая, я тряхнул головой и увидел Квинта, который сосредоточенно растирал что-то на столе. Почувствовав мой взгляд, Квинт бросил свое занятие. Скрежет прекратился. Стало слышно, как за стенкой вопят соседи. Густой бас дядя Коши перекрывал пронзительный визг тети Шаши. Квинт испуганно хлопотал надо мной:
— Что с тобой, что случилось?
— Это тебя надо спросить, что случилось? Чем занимался?
— Притирал обратный клапан к гнезду для шлема. Хотел обрадовать тебя, — растерялся он.
— Понятно. Клапан из фотонита, гнездо из него же, и притирочный порошок тоже. Оттого такой и звук. Это интересно! Как же ты терпел этот ужасный скрежет?
— Очень даже приятный скрежет. Ободряюще действует. Бравый марш. У нас в Египте играли такой. Помню.
Очевидно, за шесть тысяч лет спячки у Квинта в ушах что-то изменилось, и он воспринимает звуки по-другому.
— Оставь до утра притирку и не вздумай приниматься за нее без моего ведома.
Вопли соседей постепенно умолкли. Я обратил внимание, что, несмотря на позднюю ночь, в домах напротив светятся окна. Видимо, звуки проникли и туда. Хорошо, что никто не мог понять, где источник звука. Не миновать бы нам скандала.
Утром к нам заглянули соседи, и тетя Шаша осторожно осведомилась, не слышали ли мы чего-нибудь ночью.
— Как же, слышали, — ответил Квинт, — как вы у себя концерт устроили. И чего, думаем, людям по ночам не спится!
— А больше ничего не слышали?
— Ничего. У меня слух отменный. Были, конечно, разные шорохи ночные. Вроде этого.
Не успел я остановить Квинта, как он схватил клапан и раза три добросовестно провернул его по гнезду. Раздался знакомый скрежет. Тетя Шаша почти в беспамятстве опустилась на стул. Дядя Коша зажал уши руками, а лицо у него при этом было такое, что и описать невозможно. Я тоже испытал свои ночные ощущения.
Первым пришел в себя дядя Коша. С криком: «Это вам даром не пройдет!» он схватил за руку свою жену и уволок ее из комнаты.
Квинт, довольно потирая руки, закрыл за ними дверь. Я впервые не на шутку на него рассердился и гневно бросил:
— Что за фокусы! Ты соображаешь, что натворил? Они явятся сюда не одни, и все наше мероприятие может полететь ко всем чертям! Сколько раз тебе говорить, что с соседями, какие бы они ни были, нужно уживаться. У тебя что, руки чесались? Ты о последствиях думал своей фараоньей башкой?! Учти, ты еще и режим нарушил.
Как набедокуривший мальчишка стоял Квинт передо мной. Весь сник, руки опустил. Мне стало безгранично жаль его. Ну зачем я сказал «фараоньей башкой»! Нет для него большего оскорбления.
Я взял Квинта за плечи:
— Ладно-ладно, забудем этот инцидент. Я погорячился, лишнее сказал. А урок пойдет тебе на пользу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33