— Карит говорил, что ты пытался его задушить, — наблюдая за моими попытками порвать ошейник, негромко произнес старик. — Что ж, ко мне в Окраинную тюрьму попадало немало буянов. Я видел скинов, вообразивших, будто в городах калькаров им дозволено ходить посреди мостовой. Я видел рабов, осмелившихся поднять руку на своих хозяев. Я видел убийц, разбойников и воров, считавших себя недосягаемыми для правосудия. И я видел, как все эти униты горько раскаялись в своих заблуждениях. Скоро я увижу твое раскаяние, раб.
— Не дождешься! — сквозь зубы прорычал я. Но старик продолжал так, как если бы я ничего не сказал:
— Я поспорил с Каритом, что не успеет кончиться ула, как ты будешь выполнять любое мое приказание. Если я выиграю, Карит вернет полученные за тебя деньги…
— Тогда заранее простись со своими деньгами, ублюдок!
Старикашка целую вечность смотрел на меня ничего не выражающим взглядом, потом молча повернулся и вышел, и стражники последовали за ним.
Едва с той стороны двери загремел засов, как сидевшие на другом конце комнаты калькары зашевелились и начали подниматься.
Их было около двадцати, и когда они приблизились, я почти согласился с Наа-ее-лаа: обитатели Новых Городов — исчадия ада, или, как говорили в во-наа — твари из Бездны.
На меня смотрели жестокие грубые лица, испещренные шрамами и татуировками, заросшие густыми бородами. Широкоплечий чернобородый калькар, в крылышке носа которого поблескивало два кольца, нагнулся и схватил меня за волосы надо лбом.
— Итон! Да к тому же еще и раб, принадлежащий самому Сидуру! — он ткнул пальцем в свежее клеймо на моем плече, и я невольно вскрикнул от боли. — Посмотрите-ка!
Посмотреть пожелали все, но уже третий ткнувший меня в плечо калькар взвыл и упал. Хотя цепь не позволяла мне выпрямится во весь рост, руки и ноги у меня оставались свободными… Однако вскоре я убедился, что у меня нет ни малейших шансов защититься от двадцати отъявленных воров, бандитов и убийц, составлявших население верхней угловой камеры Окраиной тюрьмы города Ринта.
В первый раз меня отделали так, что я потерял сознание. Потом били уже менее жестоко, видимо, опасаясь лишить собственности начальника тюрьмы — почтенного Сидура. И все же, болтаясь на цепи, которая не позволяла ни лечь, ни выпрямиться во весь рост, я продолжал служить недурным развлечением для населявшего камеру отребья.
Каждые две олы арестанты уходили на работу, награждая меня на прощанье пинками потом возвращались, ели и принимались играть в азартные игры, ссориться, похваляться друг перед другом своими подвигами на воле… А я олу за олой оставался рядом с вонючим водостоком, по которому текли нечистоты, все больше слабея от голода и жажды.
Когда в камеру вносили чан похлебки и бочонок с водой, заключенные устраивали вокруг азартную толкотню и давку, но никто ни разу не подумал предложить мне пищу или воду.
Иногда в камере появлялся старикашка Си-дур, чтобы какое-то время пялиться на меня в ожидании изъявлений раскаяния. Так ничего и не дождавшись, он поворачивался и уходил… В конце концов мне помогала держаться лишь надежда на то, что однажды он подойдет достаточно близко, чтобы я смог до него дотянуться. Но этого не происходило, и каждый визит начальника тюрьмы оборачивался для нас обоих очередным разочарованием.
В глазах остальных арестантов Сидур стоял превыше бога Интара, и даже самые отпетые головорезы жались к дальней стене, когда начальник тюрьмы удостаивал верхнюю угловую очередным визитом.
Внутри камеры царила строгая иерархия: верховодил здесь профессиональный убийца Динк — тот, что первым «распознал» во мне итона, — а в самом низу здешней социальной пирамиды находился молодой парнишка по кличке Скрэк. Из разговоров обитателей камеры я узнал, что означает это слово: скрэками назывались животные, игравшие в лунных городах роль то ли кошек, то ли крыс — уличные падалыцики, длиннохвостая мерзость. Обычно они питались объедками, но в голодные года становились опаснее самого лютого тор-хо. При своих сравнительно небольших размерах скрэки с яростной злобой кидались на добычу много больше себя… Точно так же поступал и молодой вор, принадлежавший к самой презираемой касте унитов — скинов.
Скрэк всегда ел последним, спал в отдельном углу камеры, и другие арестанты безжалостно шпыняли и били его. Впрочем, парень сам то и дело напрашивался на неприятности: из ста пятидесяти фунтов его тощего тела как минимум половина приходилась на крысиную злобу. В каждой второй драке, вспыхивавшей в камере, был повинен Скрэк, а полученные побои не мешали ему вскоре затеять новую свару…
Но если Скрэк занимал низшее место в здешнем обществе, то я вообще стоял вне его. Обо мне вспоминали лишь для того, чтобы поколотить или пнуть, а когда это развлечение вконец приелось заключенным, я просто перестал для них существовать. В ответ на мои просьбы дать воды в меня просто швыряли миской или ботинком — после чего возвращались к своим делам.
На второй день я почти обезумел от жажды.
Ожоги на моем плече воспалились и горели так, как будто к ним до сих пор прижималось раскаленное железо, почти так же сильно горело в голове и в пересохшем рту. Прижимаясь лбом к каменной стене, я то проваливался в забытье, то просыпался и начинал лизать холодные железные звенья цепи.
На третий день пошел дождь.
К счастью, одно из окон было почти надо мной, я наконец-то смог напиться, ловя губами хлещущие косые струи. После дождя спала изнуряющая жара, ощущавшаяся даже в этом каменном мешке, и я ожил настолько, что снова попытался что-то сделать с ошейником…
От этого полезного занятия меня отвлек старикашка Сидур, который вошел в камеру в сопровождении неизменной охраны и, как всегда, застыл в нескольких шагах от вонючего водостока. В надежде, что мерзавец подойдет ближе, я притворился, будто вот-вот отдам концы, но старый хрыч не попался на трюк: выждав обычное время, он повернулся, чтобы уйти…
И тут случилась неожиданная и дикая вещь.
Скрэк, у которого недавно возникла размолвка с грабителем Ти-лаа — размолвка, кончившаяся весьма печально для скина — внезапно возник у своего недруга за спиной и резким ударом плеча бросил его в сторону уходящего Сидура. Ти-лаа поскользнулся на мокром полу, налетел на тщедушного старикашку и сбил с ног.
Все обитатели верхней угловой просто оцепенели, а я хрипло расхохотался. Зрелище начальника тюрьмы, с проклятьями барахтающегося на полу, было почти таким же упоительным, как вода, недавно лившаяся в мой пересохший рот!
Мгновение спустя Сидура подняли на ноги стражники, и старый негодяй, взглянув на бледного от ужаса грабителя, коротко приказал:
— Подвесить!
— Я не виноват! — взвыл Ти-лаа. — Это скин, клянусь мечом Интара!..
Но Сидур уже вышел из камеры, а еще через несколько минут громила заболтался, подвешенный за руки к решетке окна. Стражникам пришлось немало потрудиться, чтобы продеть веревку сквозь прутья, и, пока они карабкались друг другу на плечи, Скрэк крутился рядом с назойливыми предложениями помощи. Наградив скина за желание сотрудничать ударом дубинки, стражники удалились, а Ти-лаа остался висеть в полуфуте над полом.
— Вот таким ты мне нравишься, приятель, — проговорил Скрэк, с глумливой улыбкой обойдя вокруг него. — Может, в следующий раз тебя подвесят за ноги, тогда ты будешь смотреться еще лучше!
Ти-лаа с ругательством попытался пнуть скина, но вор отскочил и продолжал изощряться в насмешках над беспомощным противником. Решетка скрипела от рывков раскачивающегося на веревке разъяренного грабителя, в конце концов Ти-лаа все-таки удалось ударить Скрэка ногой по ребрам. Скин отлетел на два шага, упал и покатился по полу под дружный хохот арестантов, радовавшихся неожиданному развлечению.
Но когда парень вскочил и бросился к своему обидчику, хохот мгновенно смолк: в руке у Скрэка блеснул нож.
— Сейчас ты у меня попоешь, мразь! — прошипел вор. — Ну, что тебе отрезать в первую очередь?
— Откуда у тебя нож? — рявкнул Динк. Скрэк мгновенно обернулся к главарю арестантов, готовый пустить оружие в ход.
— Одолжил у знакомого стражника, — нагло ответил он.
— Ты украл оружие у охранника?! Безмозглый лаэтянин, из-за тебя нас всех отправят на рудники! Дай мне нож!
Динк протянул широкую лапу, но скин и не подумал выполнить приказание.
— Не подходи! — взвизгнул вор. — Искромсаю!..
Пятясь от надвигающегося убийцы, Скрэк совсем забыл про Ти-лаа, который не преминул воспользоваться такой забывчивостью: грабитель дернулся на веревке, намереваясь врезать ногами в тощую спину врага…
Но вдруг прут решетки, к которому была привязана веревка, вылетел из пазов, и Ти-лаа, Динк и Скрэк повалились на пол, образовав живописную кучу-малу.
Первым опомнился убийца: он перехватил руку Ти-лаа, вооруженную железным прутом, и оттолкнул грабителя от Скрэка.
— Тихо! — прошипел он. — Сейчас не время! Похоже, нам всем светит выбраться отсюда… Ти-лаа, после проломишь ему башку! Димо, Ла-гон, встаньте под окном, живо!
Два самых высоких и мощных унита мгновенно подставили Динку плечи, главарь арестантов дотянулся до окна и принялся дергать два оставшихся прута решетки.
Все затаив дыхание следили за ним, даже Скрэк и Ти-лаа забыли о своем раздоре.
Я тоже напряжение смотрел на усилия Динка и наконец хрипло попросил:
— Отвяжите меня! Я смогу выломать прутья!
В тот же миг убийца выдернул второй прут; все встретили это событие приглушенными радостными восклицаниями.
— Скрэк! — зашептал я. — У тебя есть нож… Разрежь этот проклятый ошейник!
— Заткнись, раб! — отозвался Скрэк, не сводя глаз с окна.
— Во имя Интара…
— У Интара и проси!
— Есть! — хрипло вскрикнул Динк.
Последний прут полетел на пол, громила тут же начал протискиваться в окно. Вскоре он исчез из виду, но почти сразу в отверстии показалось его борода, и Динк прошептал:
— Давайте сюда веревку!
Ему кинули веревку с привязанным к ней железным прутом положив прут на угол окна, унит сбросил канат в оконный проем.
Обитатели верхней угловой начали покидать камеру в таком молчаливом согласии, какого я никогда не наблюдал среди них во время кормежки. Только мой голос нарушал тишину: раз за разом я умолял разрезать ошейник… Но не мог крикнуть громко, потому никто не обращал внимания на мои просьбы.
Наконец в камере оставались лишь я, Ла-гон и Скрэк.
Вконец потеряв надежду, я замолчал и в каком-то полубреду смотрел, как Ла-гон лезет к окну, как скрывается в нем, как Скрэк протягивает к веревке руку…
— Будь ты проклят, румит, — слабо прошептал я лаэтскому вору.
Скрэк со злобной ухмылкой обернулся, двумя жестами показал, куда я могу запихать свое проклятие… Но когда он снова повернулся к окну, веревка уже втягивалась в дыру в потолке. Обитатели верхней угловой смылись, оставив скина отвечать перед начальником тюрьмы за свой побег.
Теперь пришел черед Скрэка бесноваться и проклинать, а я тихо смеялся, глядя, как унит раз за разом пытается допрыгнуть до окна. Десять футов, которые были бы для меня сущим пустяком, являлись непреодолимым препятствием для парня, выросшего в малом притяжении во-наа. Наконец Скрэк понял всю тщетность своих попыток и в отчаянии замер под окном, изрыгая грязные ругательства.
— Если ты меня освободишь, я помогу тебе выбраться, — наконец перебил я его излияния. Скин, тяжело дыша, уставился на меня.
— Решай, пока еще есть время… Вытащив нож, он одним прыжком оказался рядом и приставил лезвие к моему кадыку.
— Если ты попробуешь выкинуть какую-нибудь подлую штучку, я вырежу тебе сердце, понял, раб?! — прошипел унит.
И я впервые с удивлением заметил, что глаза у него такие же голубые, как у Наа-ее-лаа — обычно они казались почти черными, такая в них кипела бешеная злоба.
Лезвие ножа заскрипело по заскорузлой коже, ошейник упал на пол вместе с цепью, столько дней не дававшей мне ни встать, ни лечь. Каким счастьем было наконец-то подняться на ноги!
Но едва я сделал это, как снова повалился на пол.
— Поднимайся быстрей, проклятый итон! — рычал Скрэк, тряся меня за плечи.
Я всеми силами пытался встать, но ноги меня не держали. Под ругательства Скрэка я ползком добрался до бочонка с водой в углу камеры и кое-как встал, цепляясь за него.
— На, лакай живее! — унит зачерпнул воду деревянной чашкой и протянул мне. — Чего тебе еще нужно, проклятый раб? Жратвы? На, жри, чтоб ты подавился!
Я жадно съел целую миску какого-то отвратительного варева, которую сунул мне Скрэк, и вор тут же поднял меня на ноги.
Дрожа от нетерпения, он потащил меня к окну, и на этот раз мне удалось не упасть, когда скин с ловкостью белки вскарабкался вверх, использовав мое колено и плечо в качестве упора. От толчка я снова рухнул и, лежа на спине, смотрел, как унит исчезает в окне… Он не только не подумал подать мне руку, но даже не сказал ни слова на прощанье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48