Но он столько выстрадал, что может… может приказать их всех убить.
— О, Святое Сердце, — снова сказала Тирцея. — Не знаю.
Сестра Наджа отвернулась. Только не плакать, не думать о прошлом. Теперь лишь одно имело значение — избавить мир от еще одной мести, еще одного бесполезного страдания.
— Делай что велит тебе сердце, Тирцея. Я не стану принуждать тебя. Все мы в этом мире получаем то, чего заслуживаем. Но если ты думаешь, что так будет лучше, если ты думаешь, что еще что-то можно спасти, тогда разыщи его, Тирцея. Скажи ему все, что хочешь. Но приведи его ко мне.
Старая служанка опустила глаза и тут же вскрикнула. У ее ног ползла молодая шелковистая кобра, черная, как смерть.
— Не шевелись, — сказала Наджа просто.
Тирцея замерла. Она стала ждать, пока змея уползет, а потом развернулась и бросилась бежать. Она споткнулась, ободрала колено, увидела, как с ветки лениво спускается питон. Потом поднялась, подобрала юбки и снова со всех ног бросилась бежать. По заросшим мхом ступенькам она поднялась к калитке, открыла ее и не стала закрывать. Ей навстречу вышла старшая монахиня, которая привела ее сюда. Она чуть не сбила ее с ног, буркнула слова извинения и скрылась во мраке.
Сестра Наджа поднялась. Она была одна. Она сделала то, что должна была сделать. В любом случае, для нее уже ничего не изменится. Через несколько часов здесь будут сентаи. Но для него — для него еще была надежда: для него было завтра и другие места на земле. Она верила в это. Она верила в него. Так же, как верила в Единственного.
Акт IV
А потом было Изгнание,
и корабли уплыли,
оставив позади труп Единственного.
«Смертоносное евангелие», Книга Вихрей
Они приближались.
Он чувствовал это каждой клеточкой своего тела.
Когда он закрывал глаза, он видел каньоны — а сам он, как орел, кружил над необъятными просторами, над утесами и водопадами, над лесами и равнинами. Уносимый ветром, он летел над разоренными городами, над землей, превратившейся в смесь пепла и гниющих внутренностей.
Сентаи были похожи на насекомых. Они колонизовали захваченные города, обращали своих врагов в рабство и загоняли их в подземные ходы, в сточные канавы, в заброшенные храмы, а потом оплодотворяли их: оплодотворяли мужчин, женщин, стариков и детей, распространяли свое гнусное семя, чтобы взорвались животы, чтобы глотки стали кровоточить от криков, а пальцы истерлись от бесконечных попыток выбраться наружу. И все страдали, стонали от мучений. Огни меркли. Реки пересыхали. Повсюду чувствовалось дыхание смерти.
Лайшам открыл глаза.
Найан Окоон, с голыми руками на вечернем ветру, ишвен Наэвен, до сих пор не оправившийся после смерти Амона, акшан Ирхам, теребивший бороду усыпанными перстнями пальцами, семет Шай-Най со шпагой наголо и верный слуга Салим — все они были тут и скакали рядом с ним к верхней части города, к освещенному дворцу, рядом у которого их ждали обещанные десять тысяч девственниц.
— Все в порядке?
К нему подъехал Ирхам, который, выставив вперед подбородок, равнодушно глядел на собравшуюся по обе стороны дороги толпу.
Вождь варваров кивнул.
По правде говоря, он и сам не знал. Десять тысяч девственниц! Но ведь эти люди не сделали ему ничего дурного, они подчинились воле своего государя, а он отбирал у них их дочерей, самое дорогое, что у них было. Тоненькое жало совести, которое сначала было едва ли заметнее жала комара, превратилось в меч, раздиравший ему внутренности. Ее призрак повсюду следовал за ним. Она . Качающая головой.
«Не делай этого».
Он закусил губу, глядя, как солдаты Императора взламывают двери и окна, отрывают дочек от матерей, и скидывают вниз, как товар. Ее призрак был тут — смертельно раненный, с отрубленными руками, — но не из-за этого он так страдал, нет: из-за девушек, которых сгоняли на площадь, из-за животной тупости в глазах солдат, из-за бессмысленности всех этих страданий. А ведь это все из-за него.
Пятеро всадников подъехали к дворцу.
Они знали, что произошло: знали о восстании сенаторов и о том, каким чудовищным образом оно было подавлено. Лайшам не знал, что и думать. Свергнуть Императора значило избавить его от заслуженного возмездия. Но это было и свидетельством того, каким хрупким было равновесие сил в Дат-Лахане. В любой момент все могло рухнуть.
Последняя улица: он не помнил ее названия, но на ней стояли гвардейцы в больших шлемах, вооруженные копьями и хлыстами, которые должны были внушить народу страх. К их ногам, иногда попадая им в спину, падали гнилые фрукты, трупы мелких животных; это пробуждало в нем давние воспоминания, и он машинально мотал головой. Азенаты ненавидели их — их, варваров. Теперь все наоборот: они поставили азенатов на колени. «Но зачем? — снова и снова спрашивал себя Лайшам. — О, возлюбленная моя, все это я делаю лишь для тебя одной — в память о тебе».
Но правда ли это?
Народ ненавидел его, как он ненавидел его двадцать пять лет назад. Только на этот раз у него были на то причины.
Лайшам опустил голову. Он благословлял свой шлем, скрывавший его лицо от толпы и от генералов. О, если бы они видели его глаза! Он, гроза Архана; он, потрясающий Возмездием; надежда и проклятие целой империи. А он мучился сомнениями. И эти сомнения по кусочку откусывали от его души. Он уже не понимал, для чего все это затеял.
Но было уже слишком поздно. Он понял это, глядя на то, как сотни гвардейцев Императора расходятся по переулкам, стучатся в двери, с обнаженными мечами выкрикивают приказы, вытаскивают за волосы девушек из их домов. Он и не думал, что Император исполнит его просьбу. В глубине души он не верил в это. Он нарочно поставил самый невероятный ультиматум. Но Император выполнил его условия. Лайшам надеялся, что он будет упрямиться — и тогда он имел бы удовольствие унизить его, подчинить своей воле, доказать свое превосходство. Но Полоний сдался без боя. И сам того не зная, превратил свое поражение в победу.
Вождь варваров машинально провел рукой по забралу своего шлема. Азенаты что-то кричали ему вслед, но он не слышал их. Не хотел слышать. Он хотел бы ненавидеть их, как они его, но не мог. Он вспоминал об их оскорблениях, вспоминал о том, как они судили его, не зная сути дела, и как отправили на эшафот, как опасного преступника, и отдали в руки палача. Тогда он чудом остался жив. Разве этого недостаточно?
— Хозяин!
Салим держал его лошадь за поводья. Конь Лайшама сбился с пути и чуть не покалечил разгневанных горожан. Вождь варваров буркнул «спасибо» и стал сам править своим конем. На него нахлынули новые чувства, воспоминания двадцатилетней давности. О том, что было до его смерти.
Лайшам занял позицию впереди всех и оглянулся посмотреть на своих генералов.
Что они думали? Они поклонялись ему как богу, во всем ему подчинялись, потому что он привел их к победе и был для всех варваров символом надежды и отмщения. Но что они о нем знали? Готовы ли они утолить его ненасытную жажду мести? Вот эти пятеро всадников подъезжают к дворцу, чтобы потребовать несправедливой дани, а он даже не знает, что они чувствуют. О, если бы они сказали ему остановиться, встали на его пути — тогда он мог бы все это прекратить. Какое безумие.
Вождь варваров со вздохом провел рукой по плечу, чтобы убедиться, что его меч по-прежнему на месте. Потом бессильно опустил руку. Отказаться от выкупа значит потерять уважение этих людей. Его воины не поймут его. Ведь они проделали ради него огромный путь. И теперь он должен привести их к победе.
Наконец они выехали на Большую Эспланаду. Там стояли тысячи юных девушек, охраняемых вооруженными солдатами. Они были более или менее спокойны, но время от времени по их рядам, как судорога, пробегала волна паники. На площади не осталось уже ни одного свободного сантиметра.
Варвары пустили лошадей галопом.
Лайшам старался не смотреть на девушек. Они ехали по левой стороне площади и из открытых окон до них доносились выкрикиваемые во все горло проклятия и оскорбления. Девушки глядели на них, не понимая. Одно лишь чувство — страх. Их судьба отныне была в руках этих вооруженных до зубов людей в шлемах, у некоторых из которых были обнажены торсы, а волосы развевались по ветру. На какие злодеяния способны эти варвары? Некоторые пытались успокоить себя. Им случалось видеть туземцев: акшанских купцов, продававших ткани их отцам, странствующих ишвенских укротителей диких зверей, семетских наемников с безупречной осанкой, и им казалось невероятным, что эти люди могут причинить им вред. Но ведь сейчас война. А война сводит людей с ума.
Подъехав к ступенькам дворца, варвары спешились. Они велели позаботиться о своих конях; азенатские стражники повиновались. К Лайшаму бросилось несколько посланников Императора в длинных платьях. В воздухе Зала Побед витал тяжелый и пьянящий запах.
— Его величество нездоров, — объявил один из них. — Он не может сейчас вас принять.
Вождь варваров не сдвинулся с места. Вокруг него слуги снимали со стен тяжелые гобелены. Некоторые прямо на полу сворачивали их и куда-то уносили. Громкие приказы, лихорадочная суета.
— Полночь уже близко, — ответил Лайшам, не поднимая забрала. — Мы должны видеть Императора. Что это за запах? Что делают эти люди?
Он указал на слуг.
— Не знаю, господин. Что же касается его величества…
Лайшам усталым жестом оттолкнул его и велел своим людям следовать за ним. Посланник Императора поднял руку. В тот же миг раздался металлический лязг, и на них оказались направлены несколько десятков арбалетов.
Лайшам вздохнул.
— Разве вы не понимаете, что времени осталось мало?
* * *
В комнатах и коридорах, в гостиных и столовых, — везде сворачивали и уносили гобелены, сшивали их друг с другом, опрыскивали духами. Никто не понимал, что это значит. Советники Императора, даже самые близкие люди не знали, что происходит. Задействованы были все слуги: от писарей и кухарок до садовников и каменщиков. И все они снимали со стен тяжелые гобелены, громоздили рулоны друг на друга. Генерал Аракс смотрел на все это, почесывая макушку. «Почему вы так торопитесь?» — «Таков приказ», — отвечали слуги. Раджак Хассн и сенатор Адамант расступались, давая слугам дорогу. Они тоже не знали, что происходит. Император заперся в своих покоях и не желал никого видеть. Перед его дверями выстроилась дюжина стражников. Принц Орион, такой же растерянный, как и все остальные, четверть часа барабанил в дверь под равнодушным взглядом гвардейцев, пока, наконец, кто-то не положил ему руку на плечо и не попросил уйти.
Сановники сталкивались в коридорах, указывали пальцами на опустевшие залы. Гобелены складывали внизу. Люди задавали друг другу вопросы, обменивались мнениями; рождались все новые и новые слухи. Но никто и представить не мог, что замыслил Император. Стоя перед окном с пергаментом в руке, его величество слагал оду в память о девушках, собравшихся на Большой Эспланаде. Только он один знал, что произойдет. Он был хозяином этого праздника.
Варвары в Зале Побед постепенно начали выходить из себя. Арбалеты были по-прежнему направлены на них, и теперь уже все знали, как погиб Амон.
— Не нравится мне все это, — сквозь зубы сказал Шай-Най.
— Никому не нравится, — отозвался Ирхам, потирая переносицу. — Тьфу ты, ну и вонь! Вы не чувствуете?
— Это духи, — сказал Наэвен. — Вы разве не видели? Они опрыскивают ими гобелены.
— Да спасет нас Анархан, — вздохнул Окоон.
Лайшам наклонился к Салиму и что-то прошептал ему на ухо. Акшан поклонился и тут же исчез. После этого вождь варваров повернулся к своим воинам, но почти тут же метнул взгляд направо. Раджак Хассн! Генерал спускался по большой каменной лестнице в сопровождении сенатора Адаманта и нескольких вооруженных солдат. Лайшам не пошевельнулся. Они смерили друг друга взглядом. Воздух между ними накалился. Их разделял десяток шагов, но ненависть, кипевшая в них обоих, была так сильна, что, казалось, еще чуть-чуть, и они набросятся друг на друга. Вождь варваров почти с нежностью вынул из ножен Возмездие, любуясь бликами от факелов на его клинке. Генерал застыл на месте. Его голова сделала полный круг вокруг своей оси.
Азенатские посланники с тревогой переглянулись. Раджак Хассн долгое время стоял неподвижно, после чего сделал знак своей свите и направился к выходу, по-прежнему в сопровождении Адаманта. Под окнами дворца солдаты брали опрысканные духами гобелены и, развернув, укладывали на толпу девушек, полностью накрывая их. Постепенно на площади образовывалась гигантская мозаика.
— Он сошел с ума, — прошептал сенатор на ухо своему сообщнику.
Кольцо любопытных по периметру площади все больше и больше сжималось. Гвардейцы императора не давали горожанам подойти ближе. Никто не понимал, что происходит. Из дворца выходили все новые и новые прислужники и раскладывали гобелены на головах девушек, так что те почти скрылись из виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— О, Святое Сердце, — снова сказала Тирцея. — Не знаю.
Сестра Наджа отвернулась. Только не плакать, не думать о прошлом. Теперь лишь одно имело значение — избавить мир от еще одной мести, еще одного бесполезного страдания.
— Делай что велит тебе сердце, Тирцея. Я не стану принуждать тебя. Все мы в этом мире получаем то, чего заслуживаем. Но если ты думаешь, что так будет лучше, если ты думаешь, что еще что-то можно спасти, тогда разыщи его, Тирцея. Скажи ему все, что хочешь. Но приведи его ко мне.
Старая служанка опустила глаза и тут же вскрикнула. У ее ног ползла молодая шелковистая кобра, черная, как смерть.
— Не шевелись, — сказала Наджа просто.
Тирцея замерла. Она стала ждать, пока змея уползет, а потом развернулась и бросилась бежать. Она споткнулась, ободрала колено, увидела, как с ветки лениво спускается питон. Потом поднялась, подобрала юбки и снова со всех ног бросилась бежать. По заросшим мхом ступенькам она поднялась к калитке, открыла ее и не стала закрывать. Ей навстречу вышла старшая монахиня, которая привела ее сюда. Она чуть не сбила ее с ног, буркнула слова извинения и скрылась во мраке.
Сестра Наджа поднялась. Она была одна. Она сделала то, что должна была сделать. В любом случае, для нее уже ничего не изменится. Через несколько часов здесь будут сентаи. Но для него — для него еще была надежда: для него было завтра и другие места на земле. Она верила в это. Она верила в него. Так же, как верила в Единственного.
Акт IV
А потом было Изгнание,
и корабли уплыли,
оставив позади труп Единственного.
«Смертоносное евангелие», Книга Вихрей
Они приближались.
Он чувствовал это каждой клеточкой своего тела.
Когда он закрывал глаза, он видел каньоны — а сам он, как орел, кружил над необъятными просторами, над утесами и водопадами, над лесами и равнинами. Уносимый ветром, он летел над разоренными городами, над землей, превратившейся в смесь пепла и гниющих внутренностей.
Сентаи были похожи на насекомых. Они колонизовали захваченные города, обращали своих врагов в рабство и загоняли их в подземные ходы, в сточные канавы, в заброшенные храмы, а потом оплодотворяли их: оплодотворяли мужчин, женщин, стариков и детей, распространяли свое гнусное семя, чтобы взорвались животы, чтобы глотки стали кровоточить от криков, а пальцы истерлись от бесконечных попыток выбраться наружу. И все страдали, стонали от мучений. Огни меркли. Реки пересыхали. Повсюду чувствовалось дыхание смерти.
Лайшам открыл глаза.
Найан Окоон, с голыми руками на вечернем ветру, ишвен Наэвен, до сих пор не оправившийся после смерти Амона, акшан Ирхам, теребивший бороду усыпанными перстнями пальцами, семет Шай-Най со шпагой наголо и верный слуга Салим — все они были тут и скакали рядом с ним к верхней части города, к освещенному дворцу, рядом у которого их ждали обещанные десять тысяч девственниц.
— Все в порядке?
К нему подъехал Ирхам, который, выставив вперед подбородок, равнодушно глядел на собравшуюся по обе стороны дороги толпу.
Вождь варваров кивнул.
По правде говоря, он и сам не знал. Десять тысяч девственниц! Но ведь эти люди не сделали ему ничего дурного, они подчинились воле своего государя, а он отбирал у них их дочерей, самое дорогое, что у них было. Тоненькое жало совести, которое сначала было едва ли заметнее жала комара, превратилось в меч, раздиравший ему внутренности. Ее призрак повсюду следовал за ним. Она . Качающая головой.
«Не делай этого».
Он закусил губу, глядя, как солдаты Императора взламывают двери и окна, отрывают дочек от матерей, и скидывают вниз, как товар. Ее призрак был тут — смертельно раненный, с отрубленными руками, — но не из-за этого он так страдал, нет: из-за девушек, которых сгоняли на площадь, из-за животной тупости в глазах солдат, из-за бессмысленности всех этих страданий. А ведь это все из-за него.
Пятеро всадников подъехали к дворцу.
Они знали, что произошло: знали о восстании сенаторов и о том, каким чудовищным образом оно было подавлено. Лайшам не знал, что и думать. Свергнуть Императора значило избавить его от заслуженного возмездия. Но это было и свидетельством того, каким хрупким было равновесие сил в Дат-Лахане. В любой момент все могло рухнуть.
Последняя улица: он не помнил ее названия, но на ней стояли гвардейцы в больших шлемах, вооруженные копьями и хлыстами, которые должны были внушить народу страх. К их ногам, иногда попадая им в спину, падали гнилые фрукты, трупы мелких животных; это пробуждало в нем давние воспоминания, и он машинально мотал головой. Азенаты ненавидели их — их, варваров. Теперь все наоборот: они поставили азенатов на колени. «Но зачем? — снова и снова спрашивал себя Лайшам. — О, возлюбленная моя, все это я делаю лишь для тебя одной — в память о тебе».
Но правда ли это?
Народ ненавидел его, как он ненавидел его двадцать пять лет назад. Только на этот раз у него были на то причины.
Лайшам опустил голову. Он благословлял свой шлем, скрывавший его лицо от толпы и от генералов. О, если бы они видели его глаза! Он, гроза Архана; он, потрясающий Возмездием; надежда и проклятие целой империи. А он мучился сомнениями. И эти сомнения по кусочку откусывали от его души. Он уже не понимал, для чего все это затеял.
Но было уже слишком поздно. Он понял это, глядя на то, как сотни гвардейцев Императора расходятся по переулкам, стучатся в двери, с обнаженными мечами выкрикивают приказы, вытаскивают за волосы девушек из их домов. Он и не думал, что Император исполнит его просьбу. В глубине души он не верил в это. Он нарочно поставил самый невероятный ультиматум. Но Император выполнил его условия. Лайшам надеялся, что он будет упрямиться — и тогда он имел бы удовольствие унизить его, подчинить своей воле, доказать свое превосходство. Но Полоний сдался без боя. И сам того не зная, превратил свое поражение в победу.
Вождь варваров машинально провел рукой по забралу своего шлема. Азенаты что-то кричали ему вслед, но он не слышал их. Не хотел слышать. Он хотел бы ненавидеть их, как они его, но не мог. Он вспоминал об их оскорблениях, вспоминал о том, как они судили его, не зная сути дела, и как отправили на эшафот, как опасного преступника, и отдали в руки палача. Тогда он чудом остался жив. Разве этого недостаточно?
— Хозяин!
Салим держал его лошадь за поводья. Конь Лайшама сбился с пути и чуть не покалечил разгневанных горожан. Вождь варваров буркнул «спасибо» и стал сам править своим конем. На него нахлынули новые чувства, воспоминания двадцатилетней давности. О том, что было до его смерти.
Лайшам занял позицию впереди всех и оглянулся посмотреть на своих генералов.
Что они думали? Они поклонялись ему как богу, во всем ему подчинялись, потому что он привел их к победе и был для всех варваров символом надежды и отмщения. Но что они о нем знали? Готовы ли они утолить его ненасытную жажду мести? Вот эти пятеро всадников подъезжают к дворцу, чтобы потребовать несправедливой дани, а он даже не знает, что они чувствуют. О, если бы они сказали ему остановиться, встали на его пути — тогда он мог бы все это прекратить. Какое безумие.
Вождь варваров со вздохом провел рукой по плечу, чтобы убедиться, что его меч по-прежнему на месте. Потом бессильно опустил руку. Отказаться от выкупа значит потерять уважение этих людей. Его воины не поймут его. Ведь они проделали ради него огромный путь. И теперь он должен привести их к победе.
Наконец они выехали на Большую Эспланаду. Там стояли тысячи юных девушек, охраняемых вооруженными солдатами. Они были более или менее спокойны, но время от времени по их рядам, как судорога, пробегала волна паники. На площади не осталось уже ни одного свободного сантиметра.
Варвары пустили лошадей галопом.
Лайшам старался не смотреть на девушек. Они ехали по левой стороне площади и из открытых окон до них доносились выкрикиваемые во все горло проклятия и оскорбления. Девушки глядели на них, не понимая. Одно лишь чувство — страх. Их судьба отныне была в руках этих вооруженных до зубов людей в шлемах, у некоторых из которых были обнажены торсы, а волосы развевались по ветру. На какие злодеяния способны эти варвары? Некоторые пытались успокоить себя. Им случалось видеть туземцев: акшанских купцов, продававших ткани их отцам, странствующих ишвенских укротителей диких зверей, семетских наемников с безупречной осанкой, и им казалось невероятным, что эти люди могут причинить им вред. Но ведь сейчас война. А война сводит людей с ума.
Подъехав к ступенькам дворца, варвары спешились. Они велели позаботиться о своих конях; азенатские стражники повиновались. К Лайшаму бросилось несколько посланников Императора в длинных платьях. В воздухе Зала Побед витал тяжелый и пьянящий запах.
— Его величество нездоров, — объявил один из них. — Он не может сейчас вас принять.
Вождь варваров не сдвинулся с места. Вокруг него слуги снимали со стен тяжелые гобелены. Некоторые прямо на полу сворачивали их и куда-то уносили. Громкие приказы, лихорадочная суета.
— Полночь уже близко, — ответил Лайшам, не поднимая забрала. — Мы должны видеть Императора. Что это за запах? Что делают эти люди?
Он указал на слуг.
— Не знаю, господин. Что же касается его величества…
Лайшам усталым жестом оттолкнул его и велел своим людям следовать за ним. Посланник Императора поднял руку. В тот же миг раздался металлический лязг, и на них оказались направлены несколько десятков арбалетов.
Лайшам вздохнул.
— Разве вы не понимаете, что времени осталось мало?
* * *
В комнатах и коридорах, в гостиных и столовых, — везде сворачивали и уносили гобелены, сшивали их друг с другом, опрыскивали духами. Никто не понимал, что это значит. Советники Императора, даже самые близкие люди не знали, что происходит. Задействованы были все слуги: от писарей и кухарок до садовников и каменщиков. И все они снимали со стен тяжелые гобелены, громоздили рулоны друг на друга. Генерал Аракс смотрел на все это, почесывая макушку. «Почему вы так торопитесь?» — «Таков приказ», — отвечали слуги. Раджак Хассн и сенатор Адамант расступались, давая слугам дорогу. Они тоже не знали, что происходит. Император заперся в своих покоях и не желал никого видеть. Перед его дверями выстроилась дюжина стражников. Принц Орион, такой же растерянный, как и все остальные, четверть часа барабанил в дверь под равнодушным взглядом гвардейцев, пока, наконец, кто-то не положил ему руку на плечо и не попросил уйти.
Сановники сталкивались в коридорах, указывали пальцами на опустевшие залы. Гобелены складывали внизу. Люди задавали друг другу вопросы, обменивались мнениями; рождались все новые и новые слухи. Но никто и представить не мог, что замыслил Император. Стоя перед окном с пергаментом в руке, его величество слагал оду в память о девушках, собравшихся на Большой Эспланаде. Только он один знал, что произойдет. Он был хозяином этого праздника.
Варвары в Зале Побед постепенно начали выходить из себя. Арбалеты были по-прежнему направлены на них, и теперь уже все знали, как погиб Амон.
— Не нравится мне все это, — сквозь зубы сказал Шай-Най.
— Никому не нравится, — отозвался Ирхам, потирая переносицу. — Тьфу ты, ну и вонь! Вы не чувствуете?
— Это духи, — сказал Наэвен. — Вы разве не видели? Они опрыскивают ими гобелены.
— Да спасет нас Анархан, — вздохнул Окоон.
Лайшам наклонился к Салиму и что-то прошептал ему на ухо. Акшан поклонился и тут же исчез. После этого вождь варваров повернулся к своим воинам, но почти тут же метнул взгляд направо. Раджак Хассн! Генерал спускался по большой каменной лестнице в сопровождении сенатора Адаманта и нескольких вооруженных солдат. Лайшам не пошевельнулся. Они смерили друг друга взглядом. Воздух между ними накалился. Их разделял десяток шагов, но ненависть, кипевшая в них обоих, была так сильна, что, казалось, еще чуть-чуть, и они набросятся друг на друга. Вождь варваров почти с нежностью вынул из ножен Возмездие, любуясь бликами от факелов на его клинке. Генерал застыл на месте. Его голова сделала полный круг вокруг своей оси.
Азенатские посланники с тревогой переглянулись. Раджак Хассн долгое время стоял неподвижно, после чего сделал знак своей свите и направился к выходу, по-прежнему в сопровождении Адаманта. Под окнами дворца солдаты брали опрысканные духами гобелены и, развернув, укладывали на толпу девушек, полностью накрывая их. Постепенно на площади образовывалась гигантская мозаика.
— Он сошел с ума, — прошептал сенатор на ухо своему сообщнику.
Кольцо любопытных по периметру площади все больше и больше сжималось. Гвардейцы императора не давали горожанам подойти ближе. Никто не понимал, что происходит. Из дворца выходили все новые и новые прислужники и раскладывали гобелены на головах девушек, так что те почти скрылись из виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40