Она с улыбкой приподняла бровь и без приглашения села напротив него. Даже в эту холодную осеннюю погоду на ней был тот же белый балахон. И он заметил, что тепло огня ей приятно — сколько-то человеческого в ней есть! Он отложил копье и порылся в ягдташе.
— Ты голодна?
Она кивнула.
Яблоко, расплющенный бутерброд с ветчиной и остатки чая в термосе.
Она жадно набросилась на еду, запивая чаем прямо из фляжки. Локти у нее были в крови, заметил Майкл, и его разобрала досада, словно у нее отняли частицу прелести. И, сказать правду, от нее пахло. Не цветками дрока на этот раз, но ею самой. Запах без названия, одновременно отталкивающий и волнующий.
Пошел дождь — капли стучали по поредевшему своду листвы и падали им на головы. Надвигался вечер, тучи гуще заволакивали небо. Майкл подбросил в огонь еще сук, взметнув искры, и залез в шалаш. Котт поглядела на небо с какой-то покорностью. Она показалась ему усталой, и он только теперь заметил, что лицо у нее грязное, а на балахон налипла глина.
Дождь припустил сильнее, капли шипели на раскаленных углях.
— Забирайся сюда, — сказал ей Майкл. Уже ее волосы намокли и прилипли к вискам.
— Я люблю дождь, — и улыбка. — А еще лучше бы — буря с громом.
Она вдруг стала так похожа на Розу, что Майкл одернул себя.
Хлынул ливень. По опавшей листве побежали ручейки, промывая русла в обнаженной глине, лес наполнился шумом струй, хлещущих по стволам. Капли начали просачиваться сквозь кровлю шалаша, но Майкл не раз пережидал в нем ливни и посильнее, он знал, что кровля выдержит. Пол был застелен старым одеялом. Он встряхнул его и позвал Котт.
— Иди же! Не то простудишься насмерть.
Откинув голову, она ловила ртом дождевые капли и даже высунула язык. Теперь она оглянулась на Майкла, пожала плечами и забралась в шалаш.
Там вдруг стало очень тесно. Она промокла насквозь. И почему ей нравится быть мокрой? Он ощущал ее тепло, с ее обнаженных рук уже поднимался пар. Темный сосок, казалось, вот-вот проткнет мокрую ткань. Она прижалась к нему, и он завернул затхлое одеяло вокруг них обоих, мучаясь от страха, опьяненный ее близостью. Его одежда сразу отсырела. От ее волос пахло землей, дождем и снова чуточку цветками дрока, совсем по-летнему, как запах скошенной травы. Он поцеловал ее мокрый висок, почувствовал, как под его губами затрепетало веко. Ее рука скользнула ему под куртку, ладонь забралась под джемпер и ледышкой прильнула к ребрам. Пальцы у нее застыли, хотя все тело было теплым, исходящим паром и запахами.
Она уже спала.
— Котт? (Шепотом).
Никакого ответа.
Так значит, и феи спят. Он откинулся на стенку шалаша, услышал зловещее поскрипывание и уставился на огонь, сражающийся с дождем. Котт остыла, ее кожа пошла пупырышками, и он притянул ее к себе на колени, крепко прижал к собственному теплому телу и закутал своей курткой.
«Я влюблен», — подумал он и тихонько засмеялся дождю и пустому лесу.

Потом дождь перестал, и он опять сдвинул ее, чтобы дать отдохнуть рукам. Котт сразу проснулась. Зрачки в открывшихся глазах были расширены, и в сумраке глаза казались совсем черными. В очаге, дымясь, дотлевала одна головня. Под прикрытием дождя на них надвинулась ночь.
Котт, вся дрожа, села, ее волосы слиплись в мокрые крысиные хвосты. Сырость пробралась и до затекшего тела Майкла. Она проспала в его объятиях не меньше часа. Поскрипывая суставами, он выбрался из шалаша и потянулся. С веток на его лицо сыпались капли. Огонь совсем погас. Надо возвращаться домой.
Котт сидела, обхватив колени руками, натянув одеяло на плечи, и смотрела на него.
— Что с тобой? — спросил он.
— Ничего… Ну, я замерзла, если хочешь знать.
— Так надевала бы приличную одежду.
— Приличную , он говорит! — она осторожно потерла ссадины на локтях. — Тебе-то хорошо!
— Ты о чем?
— Неважно. Разведи огонь. Не мое это время года! Холодные дожди, листья осыпаются, ночи длиной в день. Нет-нет.
Майкл занялся очагом, стараясь понять, о чем она говорит. Внезапно она стала сердитой, ворчливой. Ну да согреется и повеселеет, решил он.
На их лицах заиграли желтые отблески огня. Балахон Котт остался таким же мокрым, и Майкл не знал, хватит ли у него духа посоветовать, чтобы она его сняла и подсушила.
Хрипловатый смешок, перешедший в хихиканье. Она обнаружила его копье.
— Могучим же ты станешь охотником с таким оружием! — поворотом кисти она сдернула каменный наконечник с древка.
— Э-эй! — его охватило возмущение. Он попытался выхватить у нее наконечник, но она вывернулась, как угорь, и швырнула камень куда-то в темноту. Он опрокинул ее на сырую землю, навалился на нее всем весом, не отдавая себе отчета в том, что делает, но прежде чем он разобрался, ее узкий кулачок шмякнул его по носу, и из глаз у него посыпались искры. Он перекатился на сторону, хватаясь за лицо, а ее смех звенел в ночном воздухе.
— Чересчур торопишься, Майкл!
— Ты… чертовка, — пробурчал он, а по его верхней губе ползли струйки крови. Он стер их, вымазав тыльную сторону ладони.
Котт мгновенно оказалась рядом с ним, ее колени погрузились в размокшую глину. Она пощупала кончиками пальцев его расквашенный нос.
— Прости. Я не хотела.
— Да ладно.
Она притянула его к себе.
— Я никогда не причиню тебе зла, Майкл.
Отразился ли в ее глазах огонь, или в них зажегся свет, желтый, как свет свечи?
Она слизнула кровь с его губы, точно кошка, лакающая молоко, и он ощутил вкус этой крови, когда ее язык скользнул к нему в рот. И опять то же напряжение, тот же разгорающийся жар у него под животом. Ее пальцы погладили его там, и он вздрогнул, задохнулся.
— Кто ты? — прошептал он.
Его голос замер у нее во рту. Они лежали возле потрескивающего огня, и она вздернула балахон выше пояса. Он увидел черную курчавость между ее ног, густую, как мех, и расстегнул брюки. Холод воздуха и жар огня на его обнаженной коже. Он лежал на ней, а она направляла его, тихо шептала ему что-то, словно он был конем, которого требовалось успокоить. И он там, в ней.
— Господи!
Он нажимал, толкал, подчинившись чему-то новому в себе. Ее пальцы когтями впивались ему в плечи, и он услышал, как она застонала, когда он вдавил ее ягодицы в холодную землю. Ветер гудел в древесных вершинах по-особому, точно море в раковине: бешеная гонка его бурлящей крови. А затем его словно свела судорога, он вскрикнул в ее плечо, почувствовал ее ладонь у себя на затылке.
Он был в лесу, внутри леса, вплетен в ткани деревьев. И лес был внутри него, корни леса — сеть его артерий. На миг ему почудилось, будто он знает, что такое Иное Место, где оно скрыто.
Но все исчезало. Его локти глубоко ушли в глину, лицо прижималось к ключице Котт. Он выскользнул из нее, дряблый, истощившийся. Внизу было мокро, скользко, словно от растаявшего масла.
— Мой! — пробормотала Котт.
— Что?
Внезапно улыбнувшиеся губы были в дюйме от его собственных. Она чмокнула его в нос, ее колени стиснули его бока.
— Весь мой.
Блуд, подумал он. Вот, что это было. От библейского слова его пробрала дрожь. Он встал, стыдясь обмазавшей его слизи, и торопливо натянул брюки. Котт одернула балахон.
«Я … фею», — вдруг понял он. Жуткое запретное слово вползло в его сознание, как змея. Это смертный грех? Ему на миг представилась исповедь — что скажет об этом священник в своей темной будочке? Что он сказал Розе, когда она призналась ему?
— У тебя будет ребенок? — спросил он Котт. Она спокойно помешивала головни.
— А ты этого хочешь? — ее это словно позабавило.
— То, что мы сделали. Так зачинаются дети. Я знаю.
Она рассмеялась.
— Ты слишком много тревожишься, Майкл. Сядь.
Он послушался. К ее спине налип лесной мусор. Он счистил листья, и его ладонь осталась там, радуясь тугим мышцам под балахоном. Темные волосы полуночным каскадом ниспадали с одного плеча, и в них тоже запутались листья, веточки, кусочки коры.
— Ты сказала «мой». Что это значит? Что я твой?
— А я твоя, — ответила она, не отводя взгляда от огня. — Мы принадлежим друг другу.
Он растерянно отнял руку. Ему нужно было помочиться, но при ней он не мог.
— Послушай, Майкл! — она словно ожила, повернулась лицом к нему и взяла его руки в свои. — Не хотел бы ты отправиться куда-то? В неведомые места, каких ты никогда не видел? Куда-то далеко-далеко?
— Волки… — неуверенно сказал он.
— Не только волки. Там есть много другого. Замки и соборы, города и корабли, плавающие по морям. Это целый мир, Майкл.
Он вспомнил то, что видел всего мгновение, — долину Ванна с единственным огоньком во мраке.
Волки-оборотни и первозданная глушь.
Сон или кошмар? Он не знал. Но это-то была явь — девушка и то, что произошло между ними. Она была такой же подлинной, как земля, и лес, и камень. Такая же из плоти и крови, как и он. Хотя только он мог ее видеть.
— Не знаю — час был поздний. Бабушка, наверное, беспокоится. Сколько времени он уже здесь?
— Ты думаешь это сказка, Майкл. Но это не так. Все это тут, все. Я тебе могу многое показать, — ее рука погладила его по животу.
— Я… я не знаю. Уже поздно. Мне надо идти.
— Они будут беспокоиться. Ты уже это говорил.
Он почему-то почувствовал себя виноватым.
— Тебе еще холодно?
— Ты меня согрел.
В свете огня его лицо стало багровым.
— Пойдем со мной, — сказала она. — Останься со мной.
Он встал, поднял дробовик и ягдташ. Ему не терпелось помочиться.
— Не могу. Не могу, Котт, — на мгновение ему представилось, как они вдвоем едут по залитой солнцем дороге, а на горизонте развиваются знамена замка. Рыцарь и его дама, как в романах.
Лес был безмолвным и темным, с листьев капали капли. Его одежда была вся выпачкана в глине. Он чувствовал себя глупо, голова налилась свинцом. Глаза Котт были точно два темных провала на ее лице. Ему захотелось сделать это еще раз, и его охватил стыд.
— Я люблю тебя, Майкл.
Его сердце заколотилось, и он невольно улыбнулся. И она ответила своей широкой улыбкой, а потом тоже встала. Балахон покрылся светло-темным узором — белая ткань и черная земля. И еще кровь. Он увидел пятно, похожее на раздавленную землянику вверху ее ног. Он поранил ее?
Она обняла его, словно он был ребенком, — как Роза в грозовые ночи. Глаза их оказались на одном уровне. «Я вырос», — подумал он. Уже не ребенок. Так, значит, мужчина?
— Я не пойду с тобой, — сказал он, а она затолкнула его в шалаш. Ее ловкие пальцы уже расстегивали пуговицы.
— Я знаю.
Желание помочиться исчезло. Он увидел, как балахон соскользнул на землю вокруг нее, точно бледная вода. И она уже была с ним, на нем, под ним, ее запах обволакивал его, а он дивился, каким это было чудом — прикасаться к запретным местам.
— Мой, — еле слышно шепнула она, когда он слился с ней. — Весь мой.
Они не заметили, как погас огонь, и не увидели, как зашла луна.

Она взошла над огромным лесом. Лига за лигой он разливался по миру, накатываясь на отроги гор. Деревья вздымали могучие ветви к звездам, а у их подножья осеребренные луной реки терпеливо петляли на пути к неведомому океану. Холмы и долины были равно одеты густыми дебрями, и в низинах курчавился туман, точно шерсть ягнят.
Там и сям башни крепости вырывались из цепких объятий дубов и вязов, лип и кленов, каштанов и тисов. В речных долинах росли ивы, ольха, терн, а на склонах холмов — березы, сосны и ели. У их подножья ютились шиповник и папоротник в ожидании весны.
Через лес вели дороги, и вдоль них на вырубках, очищенных огнем и топором, теснились хижины, оспаривая власть деревьев, и в лунном свете курился древесный дым. Дома жались вместе, словно боясь сырых дебрей, окруженные частоколом, оберегаемые распятиями. Посреди каждой деревушки, точно копье, торчала церковная колокольня. Но нигде в этом широком краю, в этом лунном царстве нельзя было встретить человека. Люди на ночь запирали двери, и во мраке бесстрашно бродили звери, щурясь на свет в окошках, властвуя над дебрями.
Майкл лежал обнаженный, обнимая ее. Костер погас, один-единственный тлеющий уголь насмешливо смотрел на него, как красный немигающий глаз. Она спала, но он лежал и слушал звуки ночи. Жесткий шум фазаньих крыльев, крик охотящейся совы. Другие, дальние звуки он не мог определить, а один раз до него донесся басистый рык какого-то большого зверя. Лес был полон звуков — бесконечные шорохи и шелест. Ему почудилось, что стоит застыть в неподвижности, и он услышит биение сердца этого края, огромного, звериного. Какой-то ночной зверек невидимо обнюхал дерево в десятках шагах от него, а затем протопал дальше.
— Котт. (Нежно, как дыхание летнего ветерка.) Котт, проснись!
Она пошевелилась. Он увидел, как открылись темные глаза.
— Ты устроила это? Устроила! Мы снова там.
Она села, оттолкнув его. Ему показалось, что ее ноздри втягивают воздух. Как далеко он от дома? На расстоянии скольких миль, или миров? Он грубо встряхнул ее за плечи.
— Котт!
— Ш-ш-ш! — ее пальцы впились ему в руку. Внизу их тела были переплетены. Его пенис лежал на его бедре, как обрезанная пуповина, и он чувствовал, как под холодным воздухом стынет пот, который еще покрывал его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44