По-моему, он заново отстроил тамошнее святилище. Он там тоже изображен, на противоположной стене. Я помню, что она на меня не произвела столь сильного впечатления. Она выглядела совсем иначе.
— Вероятно, разные мастера, — заметил священник.
— Ты считаешь, что короли зависят от этого? От своих художников.
— Пока они живы — нет, мой господин. После — возможно, от художника зависит, какими их будут помнить.
— А что люди будут помнить о… — Элдред резко осекся, снова заговорил уже другим тоном: — Нам не следовало забывать его имя, — пробормотал он. — Он построил Святилище Джада в Сарантии, Сейнион. Как мы могли забыть?
— Забвение — часть нашей жизни, мой господин. Иногда это благословение, иначе мы бы не смогли пережить свои потери.
— Это другое.
— Да, мой господин.
— Я говорил о банях. У нас мало места и нет времени построить нечто подобное.
Он говорил это, вспомнил Сейнион, за высоким столом после пиршества прошлой ночью. Всего лишь прошлой ночью. Он сказал:
— Не всем нам предназначено строить бани и выкладывать мозаики, мой господин.
— Я это знаю. Конечно, знаю. Это… недостойно, чувствовать их отсутствие?
Не такой беседы Сейнион ожидал. Он задумался.
— Мне кажется… необходимо так чувствовать. Иначе мы не станем стремиться построить мир, который позволит нам их иметь.
Теперь замолчал Элдред.
— Знаешь, я собирался съездить с Ательбертом и с его братом в Родиас. В такое же путешествие. Чтобы снова увидеть великий город, поцеловать перстень патриарха. Вознести молитвы в Великом Святилище. Я хотел, чтобы мои сыновья увидели его и запомнили, как я.
— Ты вел войны, мой господин.
— Мой отец возил меня туда.
— Мой господин, я одних лет с тобой и жил в одно с тобой время. Я не считаю, что тебе есть в чем себя упрекнуть.
Тут Элдред обернулся. Сейнион увидел его лицо при свете сумерек.
— Увы, ты ошибаешься, священник. Я очень во многом себя упрекаю. Моя жена хочет покинуть меня, а мой сын ушел.
Они прибыли к месту назначения. У каждого человека своя дорога к таким местам. Сейнион сказал:
— Королева стремится вернуться домой, к богу, мой господин. А не покинуть тебя.
Элдред слегка скривил рот.
— Это недостойно, добрый клирмк. Умно, но не мудро. Сингаэльская игра слов, я бы оказал.
Сейнион вспыхнул, что случалось нечасто.
— Мы не можем всегда быть мудрыми, мой господин. Я первый скажу, что не отличаюсь мудростью.
Теперь Элдред поднялся и встал спиной к морю. Он сказал:
— Я мог бы разрешить Ательберту повести этот отряд вчера ночью. Мне не было необходимости быть здесь.
— Он об этом просил?
— Это не в его правилах. Но он сумел бы справиться с этим. Я только что оправился от приступа лихорадки. Мне не нужно было ехать. Мне следовало поручить это ему. — Его руки сжались в кулаки. — Я был так зол. Бургред…
— Мой господин…
— Разве ты не понимаешь? Мой сын погиб. Потому что я не позволил…
— Не нам судить о том, что ждет впереди, мой господин! Мы не обладаем такой мудростью. Хотя бы это я знаю.
— В том лесу? Сейнион, Сейнион, ты знаешь, куда он ушел? Ни один человек никогда…
— Возможно, ни один человек не пытался. Возможно, пора отодвинуть старые страхи, во имя Джада. Возможно, это принесет много хорошего. Возможно… — Голос его замер. Он не видел ничего хорошего впереди. Его слова звучали фальшиво в собственных ушах. Перед его мысленным взором вставали картины пожара, здесь, у прохладного моря, где восходила луна.
Теперь Элдред пристально смотрел на него.
— Я был очень несправедлив. Ты мой друг и гость. Это мои личные заботы, а у тебя горе. Сын принца Оуина недаром ушел в лес призраков. Я огорчен, священник. Мы слишком медленно скакали. Нам необходимо было добраться сюда раньше, чем корабли отплыли.
Сейнион молчал. Затем сказал, как ему следовало сказать с самого начала, с наступлением темноты:
— Помолись вместе со мной, мой господин. Пора вечерней молитвы.
— В моем сердце нет благочестия, — возразил Элдред. — Я не в таком состоянии, чтобы обращаться к богу.
— Мы никогда не бываем в таком состоянии. Так мы живем в этом мире. И мы просим у бога прощения за свое несовершенство. — Теперь он ступил на знакомую почву, но он почему-то этого не чувствовал.
— И за наш гнев?
— И за это тоже, мой господин.
— За горечь?
— И за нее тоже.
Король снова отвернулся к морю. Он стоял неподвижно, как монолит, как памятный знак, воздвигнутый на прибрежной полосе теми людьми, которые жили в давние времена и верили не в Джада и не в родианский пантеон, а в более темных богов и в силы природы: в море, в небо, в черный лес вдали.
Сейнион снова сказал:
— Мы не должны самонадеянно полагать, будто знаем, что нас ждет.
— На сердце у меня темно. Ему… не следовало поступать так, как он поступил, Ательберту. У него есть… обязанности.
Они снова вернулись к сыну. Который уже не был ребенком.
— Мой господин, сыну великого отца необходимо проложить собственный путь в этом мире. Если ему суждено наследовать тебе и стать чем-то большим, а не только сыном Элдреда.
Король снова обернулся:
— Смерть не открывает никаких путей в мире. Они не смогут пройти через этот лес.
Священник позволил голосу набрать силу. Опыт всей жизни. Так много бесед он вел с охваченными горем и страхом людьми.
— Мой господин, я могу сказать тебе, что Алун аб Оуин — один из самых способных людей, которых я знаю. Эрлинг — нечто гораздо большее, чем слуга. И я наблюдал в эти минувшие сутки за принцем Ательбертом и восхищался им. Теперь я буду уважать его за храбрость.
— Вот как! И ты скажешь это его матери, когда мы вернемся в Эсферт? Каким это будет для нее утешением!
Сейнион вздрогнул. Позади них люди собирали хворост, зажигали на берегу ночные костры. Они останутся здесь до утра. Отряд измотан, голоден, но они должны ощущать гордость, глубокое удовлетворение тем, что совершили. Эрлингов прогнали, заставили бежать, и три десятка пиратов погибло на земле англсинов. Эта история разнесется повсюду, перелетит через эти темные воды к Фериересу, Каршу, на восток, к самому Винмарку и дальше.
Для Элдреда Англсинского этот день мог бы стать триумфом, достойным песни под арфу и празднеств после траура по графу. Для сингаэлей все может быть наоборот.
— Помолись вместе со мной, — повторил он. Должно быть, что-то такое прозвучало в его голосе, резкая настойчивость. Элдред смотрел на него в угасающем свете дня. Дул ветер.
Сегодня ночью он наполняет паруса эрлингов. Сейнион видел их мысленным взором, украшенные драконами носы кораблей, разрезающие черную воду, поднимающиеся и опускающиеся. С жаждущими мести мужчинами на борту. Он пережил подобные набеги столько раз в течение многих лет. Он видел Энид, и огонь окаймлял его мысленные картинки, потом проникал в них, и Бринфелл горел, а она погибала.
С тех пор как его жену опустили в землю позади святилища в Льюэрте, в том месте, откуда было видно и слышно море, он никогда не молился только об одном: о жизни тех, кого любил. Но он видел ее, видел всех в Бринфелле, и ладьи на воде, подобные клинкам, которые приближались.
Взгляд Элдреда смущал его, словно король читал его мысли. Он был к этому не готов. Его роль заключалась в том, чтобы нести утешение.
Элдред сказал:
— Я не могу послать корабли из Дренгеста наперехват, друг мой. Они слишком далеко уплывут к тому времени, как мой приказ придет в крепость, а если мы ошибаемся и эрлинги отправились не на запад…
— Я знаю, — ответил Сейнион. Конечно, он знал.
— Мы ведь даже не союзники, мой господин. Твои солдаты на Реденской Стене охраняют ее от набегов сингаэлей…
— Чтобы держать вас за стеной, да. Но дело не в этом. Я бы это сделал после вчерашней ночи. Но мои корабли слишком новые, наши моряки только знакомятся друг с другом и с кораблями. Может быть, они сумеют перекрыть пути, если эрлинги повернут сегодня домой, но…
— Но они не смогут поймать их по дороге на запад. Я это знаю.
Некоторое время они молчали. Сейнион думал о ладьях, которые плывут где-то далеко. Волны прибоя накатывали и отбегали с грохотом, звучали голоса людей у них за спиной на прибрежной полосе, шумел лагерь, дул ветер в ночи. “Трех вещей всегда боится мудрый человек: ярости женщины, языка глупца, кораблей с драконами на носу”.
— Брин ап Хиул убил Вольгана, Сейнион. Он и его воины — великолепные бойцы.
— Брин стар, — ответил Сейнион. — Как и большая часть его воинов. Та битва была двадцать пять лет назад. Их некому предупредить. Возможно, их там даже нет сейчас. Твои люди сказали, что здесь стояло пять кораблей. Ты знаешь, сколько человек на них, даже без тех, которых вы убили.
— Что мне сказать?
Каким-то образом они поменялись местами. Он пришел сюда, чтобы утешить. Возможно, он и утешил; возможно, для некоторых людей это единственный способ получить утешение.
— Ничего, — ответил он.
— Тогда будем молиться. — Элдред заколебался, но это была пауза на обдумывание, а не неуверенность. — Сейнион, мы сделаем все, что сможем. Пошлем корабль к Оуину в Кадир. Они поплывут к нему под флагом перемирия с письмом от меня и с письмом от тебя. Скажи ему, что задумал его сын. Он может перехватить отряд эрлингов на обратном пути к морю, если они действительно отправились к вашим берегам. А я пошлю весточку на север, к Реденской Стене. Они смогут передать сообщение на другую сторону. Там будет кому его получить?
— Понятия не имею, — сказал Сейнион.
Так и было. Что происходит на тех землях за Стеной, покрыто мраком и туманом, туда не простиралась власть короля. Долины и черные холмы хранили свои тайны. Он подумал о другом. “На обратном пути к морю”.
Если эрлинги будут возвращаться, значит, в Брин-фелле все кончено. А он здесь, знает это, видит это и не может сделать ничего большего, чем… ничего не может сделать. Он понимал, почему Алун отправился в лес. Оставаться на месте невыносимо, от этого может сердце разорваться.
Он будет молиться за Ательберта и за сына Оуина в лесу, но не за тех, которых любит сильнее всех. Однажды он это делал, молился за нее, вкладывал в слова все силы своего существа, прижимая ее к себе, но она умерла.
Он чувствовал взгляд Элдреда. И приказал себе быть достойным своего сана. Король потерял друга всей жизни, а его сын ушел.
— Они могут пройти… этот лес, — снова повторил он. Элдред покачал головой, но теперь уже спокойно.
— Джад в милости своей благословил меня еще одним сыном. Я тоже был младшим сыном, вспомни, а мои братья погибли.
Сейнион посмотрел на собеседника, потом дальше, в море. На этой продуваемой ветром полоске он сделал знак солнечного диска, с которого начиналась молитва. Король опустился на колени перед ним. Ниже на берегу, где горели костры, воины отряда увидели это и один за другим опустились на колени, чтобы вместе совершить вечернюю молитву, которую поют в тот час, когда Джад, бог Солнца, начинает свое путешествие в холоде под миром и ведет битву с темными силами и злыми духами, стремясь сдержать как можно большую их часть, чтобы они не добрались до его смертных детей, пока свет не придет к ним снова на рассвете.
Сдержать большую их часть. Не всех.
Таков порядок в этом мире, что мужчины и женщины никогда полностью не защищены от тех сил, которые могут охотиться за ними и настигнуть их в темноте.
Глава 13
Учитывая то, что произошло дальше, возможно, было ошибкой провести здесь остаток ночи, но в тот момент им казалось, что у них нет выбора.
Все трое были закаленными и крепкими, а двое — молодыми, но они не спали уже два дня и две ночи, которые провели в седле. В этом лесу Торкел счел более опасным продолжать двигаться, выбившись из сил, на спотыкающихся от усталости конях, чем остановиться.
Он облегчил задачу другим тем, что сам попросил о передышке, хотя несколько испортил впечатление, предложив первым караулить у озера, которое они нашли. Они наполнили фляги. Вода была очень важна. Еда станет проблемой, когда закончится их небольшой запас. Они не решили, будут ли здесь охотиться; вероятно, им придется, хотя Торкел знал, что сказала бы его бабушка насчет убийства в лесу призраков.
Все трое жадно пили; кони тоже. Вода была прохладной и сладкой. Им и в голову не пришло развести костер. Ательберт совсем ничего не ел; Торкел дал ему в темноте хлеба и холодного мяса. Они привязали коней. Потом оба принца, англсинский и сингаэльский, почти сразу же уснули. Торкел это одобрял. Необходимо уметь это делать; это важный навык, ведь скоро придет их очередь стоять на страже.
Он вытянул ноги, прислонился к стволу дерева, положив молот на колени. Он очень устал, но спать не хотел. Было совсем черно, зрение почти не помогало. Ему придется в основном слушать. Подошел пес, лег рядом с ним, опустил голову на лапы. Торкел видел слабые огоньки его глаз. Ему не очень нравился этот пес, но у него было ощущение, что без пса Алуна аб Оуина нечего и надеяться совершить это путешествие.
Он заставил себя расслабить мышцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Вероятно, разные мастера, — заметил священник.
— Ты считаешь, что короли зависят от этого? От своих художников.
— Пока они живы — нет, мой господин. После — возможно, от художника зависит, какими их будут помнить.
— А что люди будут помнить о… — Элдред резко осекся, снова заговорил уже другим тоном: — Нам не следовало забывать его имя, — пробормотал он. — Он построил Святилище Джада в Сарантии, Сейнион. Как мы могли забыть?
— Забвение — часть нашей жизни, мой господин. Иногда это благословение, иначе мы бы не смогли пережить свои потери.
— Это другое.
— Да, мой господин.
— Я говорил о банях. У нас мало места и нет времени построить нечто подобное.
Он говорил это, вспомнил Сейнион, за высоким столом после пиршества прошлой ночью. Всего лишь прошлой ночью. Он сказал:
— Не всем нам предназначено строить бани и выкладывать мозаики, мой господин.
— Я это знаю. Конечно, знаю. Это… недостойно, чувствовать их отсутствие?
Не такой беседы Сейнион ожидал. Он задумался.
— Мне кажется… необходимо так чувствовать. Иначе мы не станем стремиться построить мир, который позволит нам их иметь.
Теперь замолчал Элдред.
— Знаешь, я собирался съездить с Ательбертом и с его братом в Родиас. В такое же путешествие. Чтобы снова увидеть великий город, поцеловать перстень патриарха. Вознести молитвы в Великом Святилище. Я хотел, чтобы мои сыновья увидели его и запомнили, как я.
— Ты вел войны, мой господин.
— Мой отец возил меня туда.
— Мой господин, я одних лет с тобой и жил в одно с тобой время. Я не считаю, что тебе есть в чем себя упрекнуть.
Тут Элдред обернулся. Сейнион увидел его лицо при свете сумерек.
— Увы, ты ошибаешься, священник. Я очень во многом себя упрекаю. Моя жена хочет покинуть меня, а мой сын ушел.
Они прибыли к месту назначения. У каждого человека своя дорога к таким местам. Сейнион сказал:
— Королева стремится вернуться домой, к богу, мой господин. А не покинуть тебя.
Элдред слегка скривил рот.
— Это недостойно, добрый клирмк. Умно, но не мудро. Сингаэльская игра слов, я бы оказал.
Сейнион вспыхнул, что случалось нечасто.
— Мы не можем всегда быть мудрыми, мой господин. Я первый скажу, что не отличаюсь мудростью.
Теперь Элдред поднялся и встал спиной к морю. Он сказал:
— Я мог бы разрешить Ательберту повести этот отряд вчера ночью. Мне не было необходимости быть здесь.
— Он об этом просил?
— Это не в его правилах. Но он сумел бы справиться с этим. Я только что оправился от приступа лихорадки. Мне не нужно было ехать. Мне следовало поручить это ему. — Его руки сжались в кулаки. — Я был так зол. Бургред…
— Мой господин…
— Разве ты не понимаешь? Мой сын погиб. Потому что я не позволил…
— Не нам судить о том, что ждет впереди, мой господин! Мы не обладаем такой мудростью. Хотя бы это я знаю.
— В том лесу? Сейнион, Сейнион, ты знаешь, куда он ушел? Ни один человек никогда…
— Возможно, ни один человек не пытался. Возможно, пора отодвинуть старые страхи, во имя Джада. Возможно, это принесет много хорошего. Возможно… — Голос его замер. Он не видел ничего хорошего впереди. Его слова звучали фальшиво в собственных ушах. Перед его мысленным взором вставали картины пожара, здесь, у прохладного моря, где восходила луна.
Теперь Элдред пристально смотрел на него.
— Я был очень несправедлив. Ты мой друг и гость. Это мои личные заботы, а у тебя горе. Сын принца Оуина недаром ушел в лес призраков. Я огорчен, священник. Мы слишком медленно скакали. Нам необходимо было добраться сюда раньше, чем корабли отплыли.
Сейнион молчал. Затем сказал, как ему следовало сказать с самого начала, с наступлением темноты:
— Помолись вместе со мной, мой господин. Пора вечерней молитвы.
— В моем сердце нет благочестия, — возразил Элдред. — Я не в таком состоянии, чтобы обращаться к богу.
— Мы никогда не бываем в таком состоянии. Так мы живем в этом мире. И мы просим у бога прощения за свое несовершенство. — Теперь он ступил на знакомую почву, но он почему-то этого не чувствовал.
— И за наш гнев?
— И за это тоже, мой господин.
— За горечь?
— И за нее тоже.
Король снова отвернулся к морю. Он стоял неподвижно, как монолит, как памятный знак, воздвигнутый на прибрежной полосе теми людьми, которые жили в давние времена и верили не в Джада и не в родианский пантеон, а в более темных богов и в силы природы: в море, в небо, в черный лес вдали.
Сейнион снова сказал:
— Мы не должны самонадеянно полагать, будто знаем, что нас ждет.
— На сердце у меня темно. Ему… не следовало поступать так, как он поступил, Ательберту. У него есть… обязанности.
Они снова вернулись к сыну. Который уже не был ребенком.
— Мой господин, сыну великого отца необходимо проложить собственный путь в этом мире. Если ему суждено наследовать тебе и стать чем-то большим, а не только сыном Элдреда.
Король снова обернулся:
— Смерть не открывает никаких путей в мире. Они не смогут пройти через этот лес.
Священник позволил голосу набрать силу. Опыт всей жизни. Так много бесед он вел с охваченными горем и страхом людьми.
— Мой господин, я могу сказать тебе, что Алун аб Оуин — один из самых способных людей, которых я знаю. Эрлинг — нечто гораздо большее, чем слуга. И я наблюдал в эти минувшие сутки за принцем Ательбертом и восхищался им. Теперь я буду уважать его за храбрость.
— Вот как! И ты скажешь это его матери, когда мы вернемся в Эсферт? Каким это будет для нее утешением!
Сейнион вздрогнул. Позади них люди собирали хворост, зажигали на берегу ночные костры. Они останутся здесь до утра. Отряд измотан, голоден, но они должны ощущать гордость, глубокое удовлетворение тем, что совершили. Эрлингов прогнали, заставили бежать, и три десятка пиратов погибло на земле англсинов. Эта история разнесется повсюду, перелетит через эти темные воды к Фериересу, Каршу, на восток, к самому Винмарку и дальше.
Для Элдреда Англсинского этот день мог бы стать триумфом, достойным песни под арфу и празднеств после траура по графу. Для сингаэлей все может быть наоборот.
— Помолись вместе со мной, — повторил он. Должно быть, что-то такое прозвучало в его голосе, резкая настойчивость. Элдред смотрел на него в угасающем свете дня. Дул ветер.
Сегодня ночью он наполняет паруса эрлингов. Сейнион видел их мысленным взором, украшенные драконами носы кораблей, разрезающие черную воду, поднимающиеся и опускающиеся. С жаждущими мести мужчинами на борту. Он пережил подобные набеги столько раз в течение многих лет. Он видел Энид, и огонь окаймлял его мысленные картинки, потом проникал в них, и Бринфелл горел, а она погибала.
С тех пор как его жену опустили в землю позади святилища в Льюэрте, в том месте, откуда было видно и слышно море, он никогда не молился только об одном: о жизни тех, кого любил. Но он видел ее, видел всех в Бринфелле, и ладьи на воде, подобные клинкам, которые приближались.
Взгляд Элдреда смущал его, словно король читал его мысли. Он был к этому не готов. Его роль заключалась в том, чтобы нести утешение.
Элдред сказал:
— Я не могу послать корабли из Дренгеста наперехват, друг мой. Они слишком далеко уплывут к тому времени, как мой приказ придет в крепость, а если мы ошибаемся и эрлинги отправились не на запад…
— Я знаю, — ответил Сейнион. Конечно, он знал.
— Мы ведь даже не союзники, мой господин. Твои солдаты на Реденской Стене охраняют ее от набегов сингаэлей…
— Чтобы держать вас за стеной, да. Но дело не в этом. Я бы это сделал после вчерашней ночи. Но мои корабли слишком новые, наши моряки только знакомятся друг с другом и с кораблями. Может быть, они сумеют перекрыть пути, если эрлинги повернут сегодня домой, но…
— Но они не смогут поймать их по дороге на запад. Я это знаю.
Некоторое время они молчали. Сейнион думал о ладьях, которые плывут где-то далеко. Волны прибоя накатывали и отбегали с грохотом, звучали голоса людей у них за спиной на прибрежной полосе, шумел лагерь, дул ветер в ночи. “Трех вещей всегда боится мудрый человек: ярости женщины, языка глупца, кораблей с драконами на носу”.
— Брин ап Хиул убил Вольгана, Сейнион. Он и его воины — великолепные бойцы.
— Брин стар, — ответил Сейнион. — Как и большая часть его воинов. Та битва была двадцать пять лет назад. Их некому предупредить. Возможно, их там даже нет сейчас. Твои люди сказали, что здесь стояло пять кораблей. Ты знаешь, сколько человек на них, даже без тех, которых вы убили.
— Что мне сказать?
Каким-то образом они поменялись местами. Он пришел сюда, чтобы утешить. Возможно, он и утешил; возможно, для некоторых людей это единственный способ получить утешение.
— Ничего, — ответил он.
— Тогда будем молиться. — Элдред заколебался, но это была пауза на обдумывание, а не неуверенность. — Сейнион, мы сделаем все, что сможем. Пошлем корабль к Оуину в Кадир. Они поплывут к нему под флагом перемирия с письмом от меня и с письмом от тебя. Скажи ему, что задумал его сын. Он может перехватить отряд эрлингов на обратном пути к морю, если они действительно отправились к вашим берегам. А я пошлю весточку на север, к Реденской Стене. Они смогут передать сообщение на другую сторону. Там будет кому его получить?
— Понятия не имею, — сказал Сейнион.
Так и было. Что происходит на тех землях за Стеной, покрыто мраком и туманом, туда не простиралась власть короля. Долины и черные холмы хранили свои тайны. Он подумал о другом. “На обратном пути к морю”.
Если эрлинги будут возвращаться, значит, в Брин-фелле все кончено. А он здесь, знает это, видит это и не может сделать ничего большего, чем… ничего не может сделать. Он понимал, почему Алун отправился в лес. Оставаться на месте невыносимо, от этого может сердце разорваться.
Он будет молиться за Ательберта и за сына Оуина в лесу, но не за тех, которых любит сильнее всех. Однажды он это делал, молился за нее, вкладывал в слова все силы своего существа, прижимая ее к себе, но она умерла.
Он чувствовал взгляд Элдреда. И приказал себе быть достойным своего сана. Король потерял друга всей жизни, а его сын ушел.
— Они могут пройти… этот лес, — снова повторил он. Элдред покачал головой, но теперь уже спокойно.
— Джад в милости своей благословил меня еще одним сыном. Я тоже был младшим сыном, вспомни, а мои братья погибли.
Сейнион посмотрел на собеседника, потом дальше, в море. На этой продуваемой ветром полоске он сделал знак солнечного диска, с которого начиналась молитва. Король опустился на колени перед ним. Ниже на берегу, где горели костры, воины отряда увидели это и один за другим опустились на колени, чтобы вместе совершить вечернюю молитву, которую поют в тот час, когда Джад, бог Солнца, начинает свое путешествие в холоде под миром и ведет битву с темными силами и злыми духами, стремясь сдержать как можно большую их часть, чтобы они не добрались до его смертных детей, пока свет не придет к ним снова на рассвете.
Сдержать большую их часть. Не всех.
Таков порядок в этом мире, что мужчины и женщины никогда полностью не защищены от тех сил, которые могут охотиться за ними и настигнуть их в темноте.
Глава 13
Учитывая то, что произошло дальше, возможно, было ошибкой провести здесь остаток ночи, но в тот момент им казалось, что у них нет выбора.
Все трое были закаленными и крепкими, а двое — молодыми, но они не спали уже два дня и две ночи, которые провели в седле. В этом лесу Торкел счел более опасным продолжать двигаться, выбившись из сил, на спотыкающихся от усталости конях, чем остановиться.
Он облегчил задачу другим тем, что сам попросил о передышке, хотя несколько испортил впечатление, предложив первым караулить у озера, которое они нашли. Они наполнили фляги. Вода была очень важна. Еда станет проблемой, когда закончится их небольшой запас. Они не решили, будут ли здесь охотиться; вероятно, им придется, хотя Торкел знал, что сказала бы его бабушка насчет убийства в лесу призраков.
Все трое жадно пили; кони тоже. Вода была прохладной и сладкой. Им и в голову не пришло развести костер. Ательберт совсем ничего не ел; Торкел дал ему в темноте хлеба и холодного мяса. Они привязали коней. Потом оба принца, англсинский и сингаэльский, почти сразу же уснули. Торкел это одобрял. Необходимо уметь это делать; это важный навык, ведь скоро придет их очередь стоять на страже.
Он вытянул ноги, прислонился к стволу дерева, положив молот на колени. Он очень устал, но спать не хотел. Было совсем черно, зрение почти не помогало. Ему придется в основном слушать. Подошел пес, лег рядом с ним, опустил голову на лапы. Торкел видел слабые огоньки его глаз. Ему не очень нравился этот пес, но у него было ощущение, что без пса Алуна аб Оуина нечего и надеяться совершить это путешествие.
Он заставил себя расслабить мышцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71