Дрова у стены. Свеча на подоконнике.
Она подошла к окну, взяла свечу, поставила ее на один из табуретов. Села на кровать, скрестила ноги и посмотрела на него снизу вверх. Ничего не говорила, ждала.
Через несколько мгновений Берн спросил:
— Почему никто не починил эту ступеньку?
Она пожала плечами.
— Может, мы недостаточно платим? Мне так нравится. Если кто-то захочет подняться наверх, он должен знать о той дырке. Никаких неожиданностей.
Он кивнул. Прочистил горло.
— Здесь больше никого нет?
— Позже придут. Приходят и уходят. Я тебе говорила. Они обе в таверне.
— А ты… почему не там?
Опять она пожала плечами.
— Я новенькая. Мы выходим позже, после того как другие начнут свою ночь. Они не любят, если мы приходим слишком рано. Колотят нас, оставляют шрамы, знаешь ли…
Он не знал.
— Так ты… скоро уйдешь?
Она приподняла брови:
— Зачем? У меня здесь мужчина, не так ли?
Он сглотнул.
— Нельзя, чтобы меня нашли, ты это знаешь.
— Конечно, знаю. Гурд тебя убьет ради забавы.
— Кто-нибудь из них… может просто подняться сюда?
Она снова пожала плечами.
— Не знаю. Ты меня хочешь? Сколько можешь заплатить?
Сколько он мог заплатить? Берн полез в карман штанов и вынул кошелек, привязанный внутри, вокруг талии. Он бросил его ей.
— Вот все, что у меня есть, — сказал он.
Он снял кошелек с неосмотрительного купца к северу отсюда. Возможно, боги будут довольны, если он отдаст его ей.
Та смутная, только начавшая формироваться идея, которая пришла ему в голову на крыше, все еще шевелилась на краю сознания. В ней нет смысла, она ничего не значит, если он сегодня ночью не уцелеет.
Она открыла кошелек, высыпала содержимое на постель. Подняла на него взгляд.
Впервые в ней промелькнуло нечто юное, какое-то удивление.
— Это слишком много, — сказала она.
— Все, что у меня есть, — повторил он. — Спрячь меня до утра.
— Я уже это делаю, — ответила она. — Иначе зачем бы я тебя сюда привела?
Берн вдруг широко улыбнулся, его охватила легкомысленная беспечность.
— Не знаю. Ты мне не сказала.
Она смотрела на монеты на кровати.
— Слишком много, — повторила она.
— Может быть, ты — лучшая шлюха в Йормсвике, — сказал он.
Она быстро подняла глаза.
— Вовсе нет, — возразила она, словно защищаясь.
— Шутка. Все равно я сейчас слишком напуган, чтобы переспать с женщиной.
Он сомневался, что она привыкла такое слышать от воинов Йормсвика. Она смотрела на него.
— Ты собираешься бросить вызов на поединок утром?
Он кивнул.
— Поэтому и приехал. Но сделал ошибку, явившись сегодня ночью в таверну.
Она в упор смотрела на него, не улыбалась.
— Это святая правда, видит Ингавин. Почему же явился?
Он отвел назад меч, осторожно присел на табурет. Тот выдержал его вес.
— Не подумал. Хотел выпить. Последний глоток? Казалось, она задумалась над этим.
— На поединках не всегда убивают.
— Меня они убьют, — мрачно возразил он. Она кивнула.
— Думаю, это правда. Ты хочешь сказать, после сегодняшней ночи?
Он кивнул.
— Так что можешь оставить себе кошелек.
— Вот как! Поэтому?
Он пожал плечами.
— По крайней мере, мне следует тогда тебя обслужить, не так ли?
— Спрячь меня, — ответил Берн. — И хватит. Она посмотрела на него.
— Ночь длинная. Ты голоден?
Он покачал головой.
Она рассмеялась в первый раз. Девочка — где-то там, внутри йормсвикской шлюхи.
— Ты хочешь сидеть и разговаривать всю ночь? Она усмехнулась и начала развязывать узел на поясе туники.
— Иди сюда, — позвала она. — Ты для меня достаточно красив. Я могу отработать часть этих денег.
Берн только что считал, что страх прогонит желание. Глядя, как она начала раздеваться, увидев это неожиданное, насмешливое выражение ее лица, он обнаружил, что ошибался. Он подумал, что уже давно не был с женщиной. А последней была Йорд, вёльва, в ее доме на острове. И змей свернулся в кольца где-то в той комнате. Не слишком приятное воспоминание.
Ночь длинная. Через мгновение он начал снимать пояс с мечом.
Позже он размышлял — иногда на трезвую голову, иногда нет — о том, как могут повернуть жизнь человека совершенно ничтожные мелочи. Если бы он свернул в другой переулок, когда вышел из таверны, взобрался бы на другую крышу. Если бы они начали раздеваться чуть раньше…
— Тира! — услышали они голос внизу. — Ты еще наверху?
Он уже знал этот голос. “Гурд убьет тебя ради забавы”, — сказала она всего несколько минут назад.
— В очаг! — быстро прошептала она. — Полезай в дымоход. Быстро!
— Ты можешь меня выдать, — сказал он, удивляясь самому себе.
— Не ему, — возразила она, быстро снова завязывая пояс. — Полезай туда! — Она повернулась к двери и крикнула: — Гурд! Не забудь о четвертой ступеньке!
— Знаю! — услышал Берн.
Он поспешно пошел к дымоходу, согнулся и перешагнул через палку, на которой висел черный котелок. Двигался неуклюже, особенно мешал украденный меч. Ободрал плечо о шершавый камень, выругался. Выпрямился внутри, осторожно. Здесь было черным-черно и очень тесно. Он снова вспотел, сердце стучало молотом. Не лучше ли было остаться в комнате и схватиться с тем человеком, когда он поднимется? Гурд убил бы его или просто вернулся назад и позвал друзей. Берну некуда было бы деваться.
А девушка умерла бы тоже, если бы его здесь нашли. И смерть ее от рук этих мужчин была бы нелегкой. Должно ли его это беспокоить, если он хочет стать наемником в Йормсвике? Неважно, сейчас уже слишком поздно.
Выше дымоход слегка расширялся, больше, чем Берн мог ожидать. Он вытянул обе руки над головой, царапая камень. Со стуком посыпались камешки. Берн нашел места, за которые можно ухватиться, подтянулся, уперся сапогами по обе стороны от поперечной балки и передвинул меч, чтобы он висел вертикально. Хорошо бы забраться выше, но он ничего не видел в темноте дымохода, не мог нашарить опору для ног. Он поставил ноги прямо на края балки, прижимая их к камню. Балка выдержала. Он не знал, надолго ли, и не хотел об этом думать. Представил себе, как рухнет вниз, не сможет пошевелиться в дымоходе и человек в комнате проткнет его насквозь, как визжащую свинью. Славная смерть.
Гурд барабанил в дверь; девушка подошла и открыла ее. Он внезапно вспомнил: оставалось лишь надеяться, что она догадалась спрятать кошелек.
Он услышал ее голос:
— Гурд, я думала, ты не…
— С дороги. Мне нужно твое окно, а не твои тощие кости.
— Что?
— Никто не видел его на улицах, нас десять человек его ищет. Этот вонючий пастух может быть на крыше.
— Я бы его заметила, Гурд. — Берн услышал ее шаги, она подошла вслед за наемником к окну. — Пойдем в постель?
— Ты бы ничего не заметила, кроме того из нас, с кем можно трахнуться. Глаз Ингавина, меня просто бесит, что этот болван от нас ускользнул!
— Так давай я подниму тебе настроение, — предложила девушка по имени Тира вкрадчивым голосом. — Раз уж ты все равно здесь, Гурд.
— Тебе нужны только монеты. Шлюха.
— Не только монеты, Гурд, — возразила она. Берн услышал ее тихий смех и понял, что она притворяется.
— Не сейчас. Возможно, я вернусь потом, если тебе так приспичило. Но без денег. Я сделаю тебе одолжение.
— Не пойдет, — резко ответила Тира. — Я спущусь вниз, в таверну Храти, и найду мужчину, который позаботится о девушке.
Берн услышал удар и стон.
— Придержи свой грубый язык, шлюха. Не забывайся.
Молчание. Потом:
— Почему ты меня хочешь провести, Гурд? Мужчина не должен так поступать. Что я тебе плохого сделала? Возьми меня и заплати.
Берн почувствовал, что у него онемели руки, вытянутые почти прямо над головой и вцепившиеся в каменную стенку. Если человек в комнате повернется к очагу и посмотрит, он увидит сапоги по обе стороны от котелка.
Человек в комнате сказал женщине:
— Подними тунику, не снимай совсем. Повернись и встань на колени.
Тира издала слабый стон.
— Две монеты, Гурд. Ты знаешь. Зачем тебе меня обманывать из-за двух монет? Мне тоже нужно есть.
Наемник выругался. Берн услышал, как деньги упали на пол и раскатились. Тира сказала:
— Я знала, что ты добрый, Гурд. Кем ты хочешь меня видеть? Принцессой из Фериереса? Ты меня взял в плен? А теперь заполучил меня?
— Женщиной из сингаэлей, — прорычал мужчина. Берн услышал, как упал меч. — Сингаэльской сучкой, гордой, как богиня. Но теперь уже не гордой. Сейчас нет. Опусти лицо. Ты лежишь в грязи. В поле. Я тебя поймал. Вот. Вот так. — Он застонал, девушка тоже. Берн услышал скрип лежанки.
— Ах! — закричала Тира. — Спасите меня! — Она кричала, но тихо.
— Все мертвы, сучка! — прорычал Гурд. Берн слышал звуки их движений, сильный шлепок, потом мужчина опять застонал. Берн застыл на месте, с закрытыми глазами, хотя в темноте это не имело значения. Снова услышал голос наемника, который теперь хрипло дышал: — Всех порубили. Твоих мужчин. Сейчас узнаешь… что такое эрлинг, корова! А потом умрешь. — Еще один шлепок.
— Нет! — закричала Тира. — Спасите меня!
Гурд снова застонал, потом громко зарычал, потом все стихло. Через секунду Берн услышал, как он встал.
— Это тянет на одну монету, не больше, Ингавин свидетель, — сказал Гурд из Йормсвика. — Вторую я заберу, шлюха. — Он рассмеялся. Тира ничего не сказала. Берн услышал, как он подобрал меч, как его сапоги протопали по полу к двери. — Если увидишь кого-нибудь на крыше, крикни. Слышишь?
Тира издала приглушенный звук. Дверь открылась, закрылась. Берн услышал топот на лестнице, потом грохот и проклятия. Гурд забыл о четвертой ступеньке. Короткий всплеск радости по этому поводу. Потом радость исчезла.
Он подождал еще несколько секунд, затем осторожно слез с балки, согнулся почти вдвое и вылез из дымохода. На этот раз он ободрал спину.
Девушка лежала на своей лежанке, волосы скрывали ее лицо. Свеча горела на табуретке.
— Он сделал тебе больно? — спросил Берн. Она не шевельнулась, не повернулась.
— Он отобрал монету. Ему не следовало меня обманывать.
Берн пожал плечами, хотя она его не могла видеть.
— Ты получила от меня полный кошелек. Что значит одна монета?
Она по-прежнему не оборачивалась.
— Я ее заработала. Тебе этого не понять. — Она произнесла это в колючее одеяло на лежанке.
— Да, — согласился Берн. — Наверное, не понять. — Это было правдой, он не понимал. Да и как ему было понять?
Тут она повернулась, села и быстро поднесла руку ко рту — снова девичьим жестом. И рассмеялась.
— Глаз Ингавина! Посмотри на себя! Ты черный, как житель южной пустыни.
Берн посмотрел на свою тунику. Он весь перепачкался в пепле и саже из камина. Повернул руки ладонями вверх. Они были черными, как уголь, от стен дымохода.
Он грустно покачал головой
— Может, я их напугаю утром. Она все еще смеялась.
— Только не их. Но садись, я тебя вымою. — Она встала, поправила тунику и пошла к лохани у противоположной стены.
Давно ни одна женщина за ним не ухаживала. С тех пор, когда у них были слуги, до того, как его отец убил второго человека в драке в таверне и отправился в изгнание, разрушив их мир. Берн сел на табурет, как она велела, а шлюха из поселка у стен Йормсвика мыла и причесывала его так, как девы в чертогах Ингавина, по слухам, ухаживают за тамошними воинами.
Позже, не говоря ни слова, она снова легла на лежанку и сняла тунику, и они занимались любовью. Его несколько отвлекали громкие звуки занимающихся тем же в двух других комнатах внизу. Помня то, что он слышал из камина, он старался быть с ней нежным, но потом подумал, что это не имеет значения. Он отдал ей кошелек, и она отрабатывала деньги, как умела.
После она уснула. Свеча на табурете догорела. Берн лежал в темноте этой маленькой комнатки наверху, смотрел на окно без ставень, в летнюю ночь и ждал рассвета. Он слышал голоса и пьяный смех на улице внизу: наемники расходились по своим казармам. Они спали там всегда, чем бы ни занимались здесь по ночам.
Окно Тиры выходило на восток, в сторону, противоположную крепости и морю. Наблюдая, слушая дыхание лежащей рядом девушки, Берн заметил первый намек на рассвет. Встал и оделся. Тира не шевелилась. Он отодвинул засов на двери, тихо спустился по лестнице, перешагнув через четвертую снизу ступеньку, и вышел на пустынную улицу.
Берн пошел на север — не бежал в это утро, которое могло оказаться последним в его заурядной жизни, — миновал последние деревянные постройки и вышел в поле за ними. Холодный, серый час перед восходом солнца. Он пришел в лес. Гиллир был там, где он его оставил. Конь, должно быть, так же голоден, как он сам, но с этим ничего не поделаешь. Если Берна убьют, жеребца заберут и будут хорошо за ним ухаживать: он — великолепное животное. Он погладил коня по носу, прошептал приветствие.
Стало светлее. Восход солнца, ясный день, позже станет тепло. Берн вскочил на коня и покинул лес. Он медленно проехал через поля к главным воротам Йормсвика. Теперь нет смысла спешить. Он увидел зайца на опушке леса, настороженно за ним наблюдающего. Ему захотелось еще раз проклясть отца за то, что из-за Торкела он оказался здесь, в ужасном положении, но в конце концов он этого не сделал, сам не понимая почему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Она подошла к окну, взяла свечу, поставила ее на один из табуретов. Села на кровать, скрестила ноги и посмотрела на него снизу вверх. Ничего не говорила, ждала.
Через несколько мгновений Берн спросил:
— Почему никто не починил эту ступеньку?
Она пожала плечами.
— Может, мы недостаточно платим? Мне так нравится. Если кто-то захочет подняться наверх, он должен знать о той дырке. Никаких неожиданностей.
Он кивнул. Прочистил горло.
— Здесь больше никого нет?
— Позже придут. Приходят и уходят. Я тебе говорила. Они обе в таверне.
— А ты… почему не там?
Опять она пожала плечами.
— Я новенькая. Мы выходим позже, после того как другие начнут свою ночь. Они не любят, если мы приходим слишком рано. Колотят нас, оставляют шрамы, знаешь ли…
Он не знал.
— Так ты… скоро уйдешь?
Она приподняла брови:
— Зачем? У меня здесь мужчина, не так ли?
Он сглотнул.
— Нельзя, чтобы меня нашли, ты это знаешь.
— Конечно, знаю. Гурд тебя убьет ради забавы.
— Кто-нибудь из них… может просто подняться сюда?
Она снова пожала плечами.
— Не знаю. Ты меня хочешь? Сколько можешь заплатить?
Сколько он мог заплатить? Берн полез в карман штанов и вынул кошелек, привязанный внутри, вокруг талии. Он бросил его ей.
— Вот все, что у меня есть, — сказал он.
Он снял кошелек с неосмотрительного купца к северу отсюда. Возможно, боги будут довольны, если он отдаст его ей.
Та смутная, только начавшая формироваться идея, которая пришла ему в голову на крыше, все еще шевелилась на краю сознания. В ней нет смысла, она ничего не значит, если он сегодня ночью не уцелеет.
Она открыла кошелек, высыпала содержимое на постель. Подняла на него взгляд.
Впервые в ней промелькнуло нечто юное, какое-то удивление.
— Это слишком много, — сказала она.
— Все, что у меня есть, — повторил он. — Спрячь меня до утра.
— Я уже это делаю, — ответила она. — Иначе зачем бы я тебя сюда привела?
Берн вдруг широко улыбнулся, его охватила легкомысленная беспечность.
— Не знаю. Ты мне не сказала.
Она смотрела на монеты на кровати.
— Слишком много, — повторила она.
— Может быть, ты — лучшая шлюха в Йормсвике, — сказал он.
Она быстро подняла глаза.
— Вовсе нет, — возразила она, словно защищаясь.
— Шутка. Все равно я сейчас слишком напуган, чтобы переспать с женщиной.
Он сомневался, что она привыкла такое слышать от воинов Йормсвика. Она смотрела на него.
— Ты собираешься бросить вызов на поединок утром?
Он кивнул.
— Поэтому и приехал. Но сделал ошибку, явившись сегодня ночью в таверну.
Она в упор смотрела на него, не улыбалась.
— Это святая правда, видит Ингавин. Почему же явился?
Он отвел назад меч, осторожно присел на табурет. Тот выдержал его вес.
— Не подумал. Хотел выпить. Последний глоток? Казалось, она задумалась над этим.
— На поединках не всегда убивают.
— Меня они убьют, — мрачно возразил он. Она кивнула.
— Думаю, это правда. Ты хочешь сказать, после сегодняшней ночи?
Он кивнул.
— Так что можешь оставить себе кошелек.
— Вот как! Поэтому?
Он пожал плечами.
— По крайней мере, мне следует тогда тебя обслужить, не так ли?
— Спрячь меня, — ответил Берн. — И хватит. Она посмотрела на него.
— Ночь длинная. Ты голоден?
Он покачал головой.
Она рассмеялась в первый раз. Девочка — где-то там, внутри йормсвикской шлюхи.
— Ты хочешь сидеть и разговаривать всю ночь? Она усмехнулась и начала развязывать узел на поясе туники.
— Иди сюда, — позвала она. — Ты для меня достаточно красив. Я могу отработать часть этих денег.
Берн только что считал, что страх прогонит желание. Глядя, как она начала раздеваться, увидев это неожиданное, насмешливое выражение ее лица, он обнаружил, что ошибался. Он подумал, что уже давно не был с женщиной. А последней была Йорд, вёльва, в ее доме на острове. И змей свернулся в кольца где-то в той комнате. Не слишком приятное воспоминание.
Ночь длинная. Через мгновение он начал снимать пояс с мечом.
Позже он размышлял — иногда на трезвую голову, иногда нет — о том, как могут повернуть жизнь человека совершенно ничтожные мелочи. Если бы он свернул в другой переулок, когда вышел из таверны, взобрался бы на другую крышу. Если бы они начали раздеваться чуть раньше…
— Тира! — услышали они голос внизу. — Ты еще наверху?
Он уже знал этот голос. “Гурд убьет тебя ради забавы”, — сказала она всего несколько минут назад.
— В очаг! — быстро прошептала она. — Полезай в дымоход. Быстро!
— Ты можешь меня выдать, — сказал он, удивляясь самому себе.
— Не ему, — возразила она, быстро снова завязывая пояс. — Полезай туда! — Она повернулась к двери и крикнула: — Гурд! Не забудь о четвертой ступеньке!
— Знаю! — услышал Берн.
Он поспешно пошел к дымоходу, согнулся и перешагнул через палку, на которой висел черный котелок. Двигался неуклюже, особенно мешал украденный меч. Ободрал плечо о шершавый камень, выругался. Выпрямился внутри, осторожно. Здесь было черным-черно и очень тесно. Он снова вспотел, сердце стучало молотом. Не лучше ли было остаться в комнате и схватиться с тем человеком, когда он поднимется? Гурд убил бы его или просто вернулся назад и позвал друзей. Берну некуда было бы деваться.
А девушка умерла бы тоже, если бы его здесь нашли. И смерть ее от рук этих мужчин была бы нелегкой. Должно ли его это беспокоить, если он хочет стать наемником в Йормсвике? Неважно, сейчас уже слишком поздно.
Выше дымоход слегка расширялся, больше, чем Берн мог ожидать. Он вытянул обе руки над головой, царапая камень. Со стуком посыпались камешки. Берн нашел места, за которые можно ухватиться, подтянулся, уперся сапогами по обе стороны от поперечной балки и передвинул меч, чтобы он висел вертикально. Хорошо бы забраться выше, но он ничего не видел в темноте дымохода, не мог нашарить опору для ног. Он поставил ноги прямо на края балки, прижимая их к камню. Балка выдержала. Он не знал, надолго ли, и не хотел об этом думать. Представил себе, как рухнет вниз, не сможет пошевелиться в дымоходе и человек в комнате проткнет его насквозь, как визжащую свинью. Славная смерть.
Гурд барабанил в дверь; девушка подошла и открыла ее. Он внезапно вспомнил: оставалось лишь надеяться, что она догадалась спрятать кошелек.
Он услышал ее голос:
— Гурд, я думала, ты не…
— С дороги. Мне нужно твое окно, а не твои тощие кости.
— Что?
— Никто не видел его на улицах, нас десять человек его ищет. Этот вонючий пастух может быть на крыше.
— Я бы его заметила, Гурд. — Берн услышал ее шаги, она подошла вслед за наемником к окну. — Пойдем в постель?
— Ты бы ничего не заметила, кроме того из нас, с кем можно трахнуться. Глаз Ингавина, меня просто бесит, что этот болван от нас ускользнул!
— Так давай я подниму тебе настроение, — предложила девушка по имени Тира вкрадчивым голосом. — Раз уж ты все равно здесь, Гурд.
— Тебе нужны только монеты. Шлюха.
— Не только монеты, Гурд, — возразила она. Берн услышал ее тихий смех и понял, что она притворяется.
— Не сейчас. Возможно, я вернусь потом, если тебе так приспичило. Но без денег. Я сделаю тебе одолжение.
— Не пойдет, — резко ответила Тира. — Я спущусь вниз, в таверну Храти, и найду мужчину, который позаботится о девушке.
Берн услышал удар и стон.
— Придержи свой грубый язык, шлюха. Не забывайся.
Молчание. Потом:
— Почему ты меня хочешь провести, Гурд? Мужчина не должен так поступать. Что я тебе плохого сделала? Возьми меня и заплати.
Берн почувствовал, что у него онемели руки, вытянутые почти прямо над головой и вцепившиеся в каменную стенку. Если человек в комнате повернется к очагу и посмотрит, он увидит сапоги по обе стороны от котелка.
Человек в комнате сказал женщине:
— Подними тунику, не снимай совсем. Повернись и встань на колени.
Тира издала слабый стон.
— Две монеты, Гурд. Ты знаешь. Зачем тебе меня обманывать из-за двух монет? Мне тоже нужно есть.
Наемник выругался. Берн услышал, как деньги упали на пол и раскатились. Тира сказала:
— Я знала, что ты добрый, Гурд. Кем ты хочешь меня видеть? Принцессой из Фериереса? Ты меня взял в плен? А теперь заполучил меня?
— Женщиной из сингаэлей, — прорычал мужчина. Берн услышал, как упал меч. — Сингаэльской сучкой, гордой, как богиня. Но теперь уже не гордой. Сейчас нет. Опусти лицо. Ты лежишь в грязи. В поле. Я тебя поймал. Вот. Вот так. — Он застонал, девушка тоже. Берн услышал скрип лежанки.
— Ах! — закричала Тира. — Спасите меня! — Она кричала, но тихо.
— Все мертвы, сучка! — прорычал Гурд. Берн слышал звуки их движений, сильный шлепок, потом мужчина опять застонал. Берн застыл на месте, с закрытыми глазами, хотя в темноте это не имело значения. Снова услышал голос наемника, который теперь хрипло дышал: — Всех порубили. Твоих мужчин. Сейчас узнаешь… что такое эрлинг, корова! А потом умрешь. — Еще один шлепок.
— Нет! — закричала Тира. — Спасите меня!
Гурд снова застонал, потом громко зарычал, потом все стихло. Через секунду Берн услышал, как он встал.
— Это тянет на одну монету, не больше, Ингавин свидетель, — сказал Гурд из Йормсвика. — Вторую я заберу, шлюха. — Он рассмеялся. Тира ничего не сказала. Берн услышал, как он подобрал меч, как его сапоги протопали по полу к двери. — Если увидишь кого-нибудь на крыше, крикни. Слышишь?
Тира издала приглушенный звук. Дверь открылась, закрылась. Берн услышал топот на лестнице, потом грохот и проклятия. Гурд забыл о четвертой ступеньке. Короткий всплеск радости по этому поводу. Потом радость исчезла.
Он подождал еще несколько секунд, затем осторожно слез с балки, согнулся почти вдвое и вылез из дымохода. На этот раз он ободрал спину.
Девушка лежала на своей лежанке, волосы скрывали ее лицо. Свеча горела на табуретке.
— Он сделал тебе больно? — спросил Берн. Она не шевельнулась, не повернулась.
— Он отобрал монету. Ему не следовало меня обманывать.
Берн пожал плечами, хотя она его не могла видеть.
— Ты получила от меня полный кошелек. Что значит одна монета?
Она по-прежнему не оборачивалась.
— Я ее заработала. Тебе этого не понять. — Она произнесла это в колючее одеяло на лежанке.
— Да, — согласился Берн. — Наверное, не понять. — Это было правдой, он не понимал. Да и как ему было понять?
Тут она повернулась, села и быстро поднесла руку ко рту — снова девичьим жестом. И рассмеялась.
— Глаз Ингавина! Посмотри на себя! Ты черный, как житель южной пустыни.
Берн посмотрел на свою тунику. Он весь перепачкался в пепле и саже из камина. Повернул руки ладонями вверх. Они были черными, как уголь, от стен дымохода.
Он грустно покачал головой
— Может, я их напугаю утром. Она все еще смеялась.
— Только не их. Но садись, я тебя вымою. — Она встала, поправила тунику и пошла к лохани у противоположной стены.
Давно ни одна женщина за ним не ухаживала. С тех пор, когда у них были слуги, до того, как его отец убил второго человека в драке в таверне и отправился в изгнание, разрушив их мир. Берн сел на табурет, как она велела, а шлюха из поселка у стен Йормсвика мыла и причесывала его так, как девы в чертогах Ингавина, по слухам, ухаживают за тамошними воинами.
Позже, не говоря ни слова, она снова легла на лежанку и сняла тунику, и они занимались любовью. Его несколько отвлекали громкие звуки занимающихся тем же в двух других комнатах внизу. Помня то, что он слышал из камина, он старался быть с ней нежным, но потом подумал, что это не имеет значения. Он отдал ей кошелек, и она отрабатывала деньги, как умела.
После она уснула. Свеча на табурете догорела. Берн лежал в темноте этой маленькой комнатки наверху, смотрел на окно без ставень, в летнюю ночь и ждал рассвета. Он слышал голоса и пьяный смех на улице внизу: наемники расходились по своим казармам. Они спали там всегда, чем бы ни занимались здесь по ночам.
Окно Тиры выходило на восток, в сторону, противоположную крепости и морю. Наблюдая, слушая дыхание лежащей рядом девушки, Берн заметил первый намек на рассвет. Встал и оделся. Тира не шевелилась. Он отодвинул засов на двери, тихо спустился по лестнице, перешагнув через четвертую снизу ступеньку, и вышел на пустынную улицу.
Берн пошел на север — не бежал в это утро, которое могло оказаться последним в его заурядной жизни, — миновал последние деревянные постройки и вышел в поле за ними. Холодный, серый час перед восходом солнца. Он пришел в лес. Гиллир был там, где он его оставил. Конь, должно быть, так же голоден, как он сам, но с этим ничего не поделаешь. Если Берна убьют, жеребца заберут и будут хорошо за ним ухаживать: он — великолепное животное. Он погладил коня по носу, прошептал приветствие.
Стало светлее. Восход солнца, ясный день, позже станет тепло. Берн вскочил на коня и покинул лес. Он медленно проехал через поля к главным воротам Йормсвика. Теперь нет смысла спешить. Он увидел зайца на опушке леса, настороженно за ним наблюдающего. Ему захотелось еще раз проклясть отца за то, что из-за Торкела он оказался здесь, в ужасном положении, но в конце концов он этого не сделал, сам не понимая почему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71