— Ты, я смотрю, не очень-то встревожен, — сказала Аланда.
— Надо же чем-то поддерживать силы.
— Зачем? Похоже, мы все так и умрем здесь. Фуртал отложил ложку и обратил к Аланде свои незрячие глаза.
— Ты ведь знаешь, кому суждено умереть, разве не так?
Аланда отвела взгляд. Она старалась не применять своего дара к друзьям, чтобы не страдать от предчувствия их смерти, но порой ей виделся череп под чьим-то лицом — так этим вечером было с Зараманом. Аланда боролась с холодом охватившего ее недоброго предчувствия, а Фуртал вцепился в ее руку.
— Конец скоро постигнет всех нас, — сказал он без следа своей обычной веселости, — и все же надо верить. Сереш что-нибудь да придумает.
Аланда обвела взглядом знакомую кухню: истоптанный каменный пол, низкие стропила над головой, огромные закопченные очаги, начищенные до блеска медные кастрюли па стенах — все, что окружало ее последние семь лет. Мирная как будто картина — но Аланда очень надеялась покинуть все это в полночь и больше сюда не возвращаться.
Однако Фуртал прав: пока что ничего нельзя сделать. Аланда улыбнулась старику, хотя он и не мог этого видеть. Он всегда был рядом — за семь лет своего рабства они не раз поддерживали друг друга среди мелкой храмовой тирании.
Когда-то все было иначе. Дворец Иллгилла на Серебряной Дороге, наполненный траллской знатью. Возможно, Аланда тогда вела себя высокомерно, смотрела на слуг свысока, говорила с ними резко. Теперь она уже не могла вспомнить, так ли это было, но знала твердо: все будет не так, если она снова станет свободна. Она ко всем будет относиться с полным беспристрастием. Только рабы знают цену свободе.
— Помнишь, как ты играл для барона Иллгилла? — спросила Аланда.
— Помню. Пусть я ослеп, но память осталась при мне. Помню, как молодая госпожа прибыла во дворец после своей помолвки. Был большой пир, и я играл «Лэ о любви Идрас и Иконокласа». Оно имело большой успех, и барон подарил мне кошелек с десятью дуркалами, хотя я пару раз сфальшивил...
— Я тоже помню тот день — ты пел тогда, как ангел.
— А теперь пою, как евнух — такие времена.
— Но наши несчастья длятся всего семь лет...
— Да я и не горюю. Меня лишили глаз и пола, зато теперь я окружен красотой, которая не наносит ран, плотью, которой не желаю... а этой ночью я верну себе свободу.
— Аминь. Сереш скоро придет и что-нибудь придумает, как ты говоришь.
— Если будет на то воля Ре. А пока что мы должны вести себя, как всегда. Который теперь час?
— Должно быть, как раз сменили свечи.
— Тогда я пойду обратно — любовникам скоро захочется музыки.
— Убаюкай их ко сну, старый друг, — чем меньше недругов будет тут в полночь, тем лучше.
— Не волнуйся, мы спасем Талассу. — Фуртал пожал Аланде руку своими тонкими и изящными, несмотря на возраст, пальцами — старинные фамильные кольца на них представляли священных созданий Огня: грифона, саламандру и дракона. Аланда поцеловала его руку.
— Прими мое благословение, Фуртал, скоро для нас опять настанут лучшие времена.
— Для тебя, госпожа, но не для меня: нить моей жизни близится к концу. Знаешь, слепые тоже бывают прозорливцами.
Аланда промолчала, и холод вновь охватил ее: неужто она лишится и Фуртала? На окне горела помеченная кольцами свеча — по кольцам узнавали время. Да, пора.
Фуртал нащупывал гриф лютни, прислоненной к скамье. Аланда направила его руку, и он благодарно улыбнулся.
— Приободрись: что бы Ре ни делал, все к лучшему, даже и в эти последние дни, — весело, хоть и с тяжелым сердцем, сказал он.
— Да услышит тебя Огонь. А теперь иди, не то Маллиана опять задаст тебе трепку.
— Ничего, я привык! Будь осмотрительна, и все решится еще до полуночи. — Аланда довела его до тяжелой двери, открыла ее — и сразу поняла, что дело неладно. Коридор и зал тонули во мраке, который едва рассеивали одна-две еще не догоревшие свечи. Фуртал, не подозревая об этом, двинулся было вперед, но Аланда втащила его обратно.
— Что случилось? — спросил он, слыша, как Аланда гремит засовами.
— Свечи, — выдохнула она, задвинув последний, — все свечи погасли!
ГЛАВА 21. КОНЕЦ ХРАМА СУТИС
Пока Таласса поднималась с незнакомцем к себе в комнату, в голове у нее царил полный сумбур. Маллиана велела ей выяснить, кто это такой, — тогда верховная жрица, быть может, пощадит Аланду. Но ведь этот человек — друг Сереша, они вместе вошли в зал. Если бы ей удалось переговорить с Серешем после танцев, узнать, что происходит... Но Маллиана проделала все слишком быстро. Сереш исчез, бросив Талассу одну со жрецом в маске. Кто он — переодетый друг или настоящий жрец Исса? Серешу, безусловно, можно доверять. Он сын графа Дюриана, он скрывается и подвергает себя большому риску, приходя сюда... Но зачем он привел с собой жреца Исса? И что пыталась знаками передать ей Аланда во время танцев?
Фаран. Ничто в Тралле не свободно от его влияния, и это, возможно, последняя шутка, которую он и Маллиана решили сыграть с Талассой. Таласса знала, что ее может спасти только чудо, а полночь надвигалась с пугающей быстротой. Скоро, как всегда, пробьет гонг в храме Исса, возвещая приход самого глухого времени ночи. И это будет последний раз, когда Таласса услышит его вне стен храма Червя.
Что ж, придется выполнить приказ верховной жрицы: так хотя бы Аланда будет спасена. Таласса играла эту роль годами — от двух лишних часов не будет вреда, а польза может быть.
Они уже подошли к двери комнаты. Таласса была женщина со всеми присущими женщине чувствами; прежде она хотела нежности и искала ее в этих роскошных покоях. Дым леты притуплял все, и легко было, отдавшись неге, совершать то, о чем Таласса теперь сожалела, позволять плоти взять верх над духом. Впервые попав сюда вместе с Аландой, изголодавшаяся, поруганная солдатами, Таласса не надеялась на многое. Уют, тепло, свет, пристанище — вот и все, чего ей хотелось, и собственное тело не казалось чересчур высокой платой за все эти блага.
Все изменилось после того первого полуночного посещения храма Исса — грубые руки стражей, переход по холодным улицам, голубые огни, освещающие путь, сырой тяжелый воздух, насыщенный туманом, струи пара, бьющие из носовых отверстий масок-черепов. Потом склеп глубоко под храмом, руки, раздевшие ее донага, Фаран в своем плаще, похожем на крылья летучей мыши, пахнущий плесенью...
С тех пор ее жизнь стала сущей мукой, и маленькие вольности, которые Таласса позволяла себе с гостями, сделались ей ненавистны; теперь она держала себя холодно и отстраненно, и ее редко выбирали во второй раз.
Но с этим жрецом ей придется вспомнить свои прежние манеры, когда она, еще сравнительно невинная, старалась угодить тщеславным, себялюбивым мужчинам, приходившим в эту комнату. Таласса была уверена, что Маллиана будет наблюдать за ней. Придется играть свою роль, зная, что в полночь, даже если она сделает все, как велела Маллиана, ее навсегда отдадут Фарану. Фарану, который ценит лишь то, что может уничтожить в любое мгновение.
Взявшись за дверную ручку, Таласса безмолвно помолилась, как молилась каждый день в храме Сутис. Это была молитва из переплетенной в кожу, украшенной драгоценностями Книги Света, которую Таласса открывала каждое утро всю свою жизнь, как только солнце вставало над горами. Книга Ре, Жизни, Света — книга огня, который горит в душе каждого человека и которому Таласса дала угаснуть, попав сюда и потеряв в роскоши храма. Но девушка по-прежнему открывала книгу каждое утро, и аметисты с изумрудами, украшавшие переплет, вспыхивали на утреннем солнце, льющемся с балкона; Таласса читала, и святые слова, смывая память о минувшей ночи, возвращали ее в прежние счастливые времена: «Свет есть путь Ре, торжествующего над тьмой, которая есть путь его брата Исса, повелителя Червей — слушай слова света, и не убоишься ночи». Таласса вела пальцем по ярким строкам на пожелтевшем пергаменте, шепча про себя слова, и бодрящий огонь вливался в ее жилы: «Я встану с тобой утром и уйду с тобой на покой вечером. Моя кровь — огонь, и твой огонь — кровь, и радость в твоем пробуждении». Прочтя эти слова, Таласса взглядывала на горы — и Аланда часто бывала при ней в это время с улыбкой в своих ярко-голубых глазах, и жизнь снова казалась терпимой, а ночи будто и не было.
Но теперь страх было отогнать не столь легко, ибо близилась полночь. Как же быть? Предать этого человека? Попросить его снять маску, как велела Маллиана? В конце концов, это маска жрецов Исса, врагов Талассы.
Даже его рука сквозь мягкую кожу перчатки казалась какой-то странной. Под мягкой кожей чувствовались стальные связки — такие же твердые и неподатливые, как сам незнакомец. За все это время Таласса еще не обменялась с ним ни единым словом. Сейчас он повернул к ней свою маску-череп, не понимая, почему она так замешкалась у двери. Охваченная новой волной паники, Таласса торопливо вошла в комнату, залитую оранжевым светом занавешенных светильников. Любопытно бы знать, где находится глазок: Таласса всегда подозревала, что в комнате есть нечто подобное, но гнала от себя эту мысль. Верховная жрица, без сомнения, уже заняла свой пост.
В уме Талассы сложился план: какое-то время она будет играть свою роль и попробует выяснить, кто этот человек. Если он друг, она, возможно, еще успеет предупредить его...
В этот миг жрец, точно устав притворяться, враждебным жестом отшвырнул от себя ее руку, и Таласса с трепещущим сердцем закрыла за собой дверь.
Уртред сквозь прорези маски разглядывал комнату служительницы разврата. Все здесь претило ему, и гобелены на стенах, представляющие любовные приключения богини Сутис с другими богами, казались вопиюще кощунственными. Вся обстановка комнаты служила достойной оправой похоти Сутис: кровать, занавешенная тяжелыми красными драпировками и украшенная резными фигурами акробатических совокуплений, была к тому же снабжена сотней разноцветных подушек. Бронзовые чаши поблескивали в мягком свете. Ароматные свечи говорили о южных краях, где одуряюще пахнут под солнцем чудные цветы и теплый бриз, почти забытый на Старой Земле, летит над песками пустыни. Картина в точности совпадала с представлением о комнате развратницы, которое могло бы сложиться в воображении Уртреда.
Ему казалось, что его загнали в ловушку. Ни разу в жизни он еще не оставался наедине с женщиной. Легкое касание ее руки сквозь перчатку, когда она вела его по лестнице, пробудило в нем давно подавленные чувства; тепло этой руки проникло до самого сердца и вызвало разбухающую тяжесть в чреслах. Уртред боролся, как мог, но дурманящая атмосфера храма одолевала его.
Выпустив руку Талассы и стремясь унять бушующее сердце, он подошел к полуоткрытому окну, в которое лился ночной холод. Стены храма еще не просохли после дождя, но луна светила, и грозовые тучи уходили на юг. Молния сверкала где-то вдалеке, и гром рокотал еле слышно. От сплошной пелены тумана, облегчившей его бегство, осталась лишь пара прядок, застрявших в укромных местах, куда не проник недавний свирепый вихрь. Укрытые от дождя свечи в своих вазах мигали по всему саду, точно звезды. Но вот одна погасла, за ней другая. Странно: неужто в храме полагают, что защитой от вампиров может послужить одно лишь внутреннее освещение?
В меркнувшем свете было видно, что главные ворота храма почти уже потонули во мраке. За ними таились сомнения и тревоги — как, впрочем, и здесь. Он не доверял этой женщине, кто бы она ни была, и держался настороже. А разобравшись в этих чувствах получше, он, к своему горю, понял, что эта женщина беспокоит его больше, чем все опасности ночного Тралла. Чей-то смех прозвенел в коридоре, точно напоминая Уртреду, что это за дом. Смех завлекающий, дразнящий, столь же женственный, как каждый клочок ткани и каждый изгиб мрамора в этих стенах. Уртред стиснул зубы и решился быть стойким.
Новое прикосновение пронизало его будто током. Легкое, как перышко, оно было столь неожиданным, что Уртред подскочил на целый фут, ударившись о стену. Девушка отпрянула при его резком движении и вскинула руки, словно защищаясь от удара. Так они и застыли на какой-то миг — она с расширенными от страха серыми глазами, он со стиснутыми кулаками и бешено бьющимся сердцем. Потом его плечи обмякли и пальцы разжались.
— Не нужно меня трогать, — процедил он сквозь все еще сжатые зубы.
— Прости... — начала девушка, но Уртред прервал се, сказав:
— Ничего, — хотя стук собственного сердца оглушил его, а комната медленно кружилась. Он опять отвернулся к окну, но из сада на него пахнуло дымом леты.
Уртред старался думать о другом. Ведь он не трус — почему же теперь он не может вымолвить ни слова и не способен принять хоть какое-то решение? Он был зол па себя: полгорода ищет его, убийцу верховного жреца Ре, а он бледнеет от прикосновения какой-то девчонки! Бессмысленность собственного поведения так поразила его, что сквозь маску вырвалось нечто вроде глухого смешка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71