Ангат, Хвард, Утезиторьон!..
— пририсовал несчастного вида цветочек и велел посетительнице ровно в полночь пропитать клочок топленым свиным салом и вложить в крысоловку.
Когда несносная дама наконец убралась восвояси, Гитона скорчила ей вслед рожицу и высунула язык, зато Рудр, явно придя в хорошее настроение, весело посмеялся при виде отвращения, написанного у Эйрара на лице.
— Понимаешь теперь, — спросил он, — почему Эрб так рвется с тобой на войну?
— Это… его жена?..
— Мимо: сестрица. Да разве такая даст парню завести жену или хоть любовницу? Уф-ф, до чего разные все же люди на свете. Я встречал таких на рыбных базарах: перепотрошат весь твой улов, потом купят полторы килечки для кота. Уж мне эти бабы, тут впрямь из дому сбежишь! Да вот хоть Гитона: всю плешь проела отцу с этими твоими луками, ну ни дать ни взять вторая Эрвилла… Эрбова сестрица, я имею в виду. Пришлось ведь пообещать послать кого-нибудь в Мариаполь…
— В Мариаполь? Не в Наарос?
— В Нааросе, милый мой, теперь от каждого чиха захлопывают городские ворота и бросаются с обысками по домам. Стоит Рыжему Барону приметить, что рыбаки Джентебби покупали оружие, и он примется разнюхивать, а что это такое мы тут затеваем. Неохота, знаешь ли, выяснять, удержит его наша хартия или нет…
Следующий день занялся морозным и ясным. Эйрар отправился в гавань раненько утром, вместе с Рудром, когда рыбацкая флотилия готовилась к выходу в море — кроме одной шхуны, на которой за последнее время погибло всего больше людей. Работа оказалась страшно тяжелой, почти такой же тяжелой, как и на йоле. Однако теперь Эйрар знал, чего ждать, и куда легче прежнего разогнал жутких пришельцев, облепивших незримый кристалл его пентаграммы. Он даже не потерял сознания, когда заклубился спасительный серый туман, — впрочем, разница была не особенно велика, ибо все его мышцы словно растворились, и он не мог шевельнуться. Он лежал на полу каюты, похожий на пьяного. Он все видел и слышал, но разум был пуст и не способен родить ни мысли, плеск воды и шаги по палубе входили в сознание, как в послушную глину, но и только.
Спустя время рыбаки все же подняли люк и заглянули в каюту, несмотря на строгий запрет. Эйрар еще не мог говорить, а когда его вытащили на палубу
— не вынес яркого света и зажмурил глаза.
— Ну и что нам делать с этой дохлятиной? — послышался голос. — Снести к Гитоне или здесь положить, чтобы очухался?
— Отнесем, — посоветовал другой. — Чего доброго, еще палубу обмарает.
— А ты сам стрелять-то ходил с ними, Сивальд?
— Ходил. Бери за ногу… вот так… Неплохо управлялся с луком Гитоны, но стрелять из лука Висто — кишка тонка оказалась.
— Да, вот уж кому нынче не позавидуешь, так это Висто. Втемяшилось же старику спихнуть девку за чародея — если она в самом деле еще девка, ха!..
— У тебя, Ове, не язык, а помойка. Ты что, не рад был бы выложить тысячу сольваров, чтобы только избавиться от проклятия Край? После того, как твоего брата?.. Тысяча сольваров, это подороже будет, чем девка. Или там не девка, нам-то какая разница.
«Ове… — подумалось Эйрару. — Верно, Ове Губошлеп, тот мордастый, что пялился на Гитону тогда под навесом и все норовил встать к ней поближе… а она отстранялась брезгливо… точно от слизня какого-нибудь…»
— А ты, Сивальд, гавкаешь, как тюлень в брачную пору. Пусть старый Рудр сам управляется со своим бабьем, его забота! Вот что меня действительно достает, так это насчет тех пятидесяти. Все одно, что самим прыгать демонам в лапы. Пятьдесят! У нас за десять лет столько не погибало!
— Ну, на сей счет можешь не волноваться. Окрутят их с Гитоной — и никакого разговора о войне больше не будет!
— И хорошо бы. На кой шут нам, вольным рыбакам, все это сдалось — с нашей-то хартией и лигами моря досюда из Наароса?
…Эйрар трудился еще неделю, и приходилось ему нелегко, хотя так туго, как в самый первый день на йоле, не было больше ни разу. Мало-помалу он даже стал узнавать в лицо заклятия Мелибоэ, когда они злобными призраками взвивались по ту сторону пентаграммы. Схватка с ними начала даже доставлять ему некоторое удовольствие — как на охоте, когда меткая стрела настигает оленя, взметнувшегося в прыжке. Тем не менее, всякий раз за победу приходилось расплачиваться — лежать пластом по часу и больше, иногда в сознании, иногда нет, а на следующий день одолевала ватная слабость. Так он и жил все это время: то солнечный свет, то унылые сумерки.
Гитона, казалось, была особенно нежна и заботлива с ним в тот день, когда он расколдовал и оградил первую шхуну и нечаянно подслушал разговор Сивальда с Ове. Слушая и не слушая веселую болтовню девушки, он раздумывал, действительно ли старый Рудр держал на уме выдать за него Гитону, и если да, то как это он станет с ней жить?.. Любить ее?.. Гитона
— его жена!.. От волнения и неясной тревоги мурашки побежали по телу, Эйрар принялся мечтать и лишь на следующий день, с прояснившейся головой, задумался над тем, что за милую девочку придется заплатить, и недешево: прожить весь остаток дней на островах, среди рыбаков с их мелочными заботами — жить презираемым всеми, кроме женщин… колдовством отпугивать крыс!..
А может быть, заполучив Гитону, он сумеет все-таки вырвать ее отсюда и вырваться сам? Если только она согласится, если Висто ей в самом деле не жених, а просто дружок…
— Горы Вастманстеда совсем не похожи на здешние, — рассказал он ей, сотворив охранительные чары над второй шхуной и без сил отлеживаясь в постели. Заснеженный склон Вагея высился за окном, крылья ворон отливали синевой на фоне сугробов. — Наши горы вздымаются полого, как волны… Зимой мы всегда катались на лыжах и забавлялись метанием дротиков. Хочешь, как-нибудь попробуем?
— Обязательно попробуем, но мне больше нравится лук.
— Я бы хотел, — сказал он, — однажды поохотиться вместе с тобой в наших горах… — Он почувствовал, что неудержимо краснеет, и, изо всех сил пряча смущение, дотянулся и накрыл ее пальцы ладонью. Девушку не обидела эта вольность: она ответила пожатием на пожатие, но потом все-таки убрала руку.
— Ты скоро отправишься воевать… в Мариаполь и еще дальше, в большие города. Там тебе встретятся важные, красивые дамы… вернешься небось и знать больше не захочешь нас, простых рыбаков… если… если вернешься…
— Вот именно, если вернусь, — вырвалось у него. — Много людей достойнее какого-то Эйрара Эльварсона сгинуло оттого, что сил не достало вовремя поднять меч или натянуть лук! — Собственная немочь показалась ему отвратительной, нестерпимая злость на себя выжала слезы из глаз: — Да каким дамам, важным или не важным, интересен такой!.. Отправлю-ка Эрба и Висто совершать подвиги, а сам останусь тут! Устроюсь где-нибудь в чулане королевы Край. Стану зелья варить…
— Пожалуй, — выговорила она медленно. И вдруг вскочила, опрокинув табурет, на котором сидела: — Тебе, я смотрю, самое место — возле какой-нибудь юбки! А Висто еще расхваливал твою храбрость! И я, дура, верила!.. Нет, правду говорит мама: вы все, колдуны, трусливые негодяи, мужества у вас нет и в помине! Только детям фокусы годитесь показывать! Чем… лучше уж за Губошлепа…
И вышла — выплыла королевой, высоко неся гордую голову. Отчаянно произнося ее имя, Эйрар кое-как сумел выбраться из постели… ноги донесли его лишь до двери, и там он свалился, сотрясаемый судорогой, точно рыба на крючке.
На другой день ему не надо было идти колдовать. Он хотел поговорить с Гитоной, но тотчас после завтрака она куда-то исчезла. Эйрар отправился разыскивать Висто, не нашел и подумал: а может быть, они ходят где-нибудь вместе?.. А кто им запретит, сказал он себе, и сделалось совсем тошно. Так он и просидел весь день, одинокий и очень несчастный. Решил было выбраться в горы или хоть пройтись по улицам, но холод быстро загнал его обратно в дом, где он и уселся ждать Гитону. Вернется же она когда-нибудь.
Она вправду вернулась задолго до ужина, но позаботилась привести с собой товарку, толстощекую дурнушку. Та немедленно отозвала Эйрара в уголок и едва не свела его с ума ужимками и глупым хихиканьем, прежде чем попросить любовного эликсира — угостить своего деревенского олуха-ухажера.
Ко времени ужина Эйрар дошел до такой степени негодования и недоуменной обиды, что не выдержал и прямо за столом, в присутствии Рудра, потребовал объяснений:
— Почему ты стала меня избегать? Это несправедливо! Если я вольно или невольно задел тебя, я охотно покаюсь и принесу извинения, скажи только — чем я провинился?
Старик от души расхохотался и весело заметил, что прямодушие вечно выходит боком, когда имеешь дело с бабами, — но при этом бросил строгий взгляд на Гитону. А наутро, немного опоздав к завтраку, Эйрар застал дочь и отца мрачно молчащими, причем Гитона кусала губы, а Рудр знай чавкал, уплетая завтрак, и по его лицу решительно ничего невозможно было понять.
Эйрару предстояло расколдовывать очередную шхуну, и все было, как всегда. Очнувшись в своей постели, он обнаружил рядом стакан горячего, сдобренного медом вина… и ни следа Гитоны. Так он и лежал до самого вечера, горестно размышляя. Короткий зимний день отгорел быстро. Эйрар было заснул, но холод вновь разбудил его, когда в очаге прогорели дрова. Дверь комнаты была приоткрыта; до слуха донеслись голоса. Эйрар сперва не мог разобрать слов, но было похоже — старый Рудр убеждал в чем-то Гитону. Она отвечала все резче, пока не сорвалась на крик:
— …сбегу от тебя!.. Совсем отсюда сбегу!..
На миг воцарилась тишина. Внезапно грохнула дверь, послышался крик, потом гул множества голосов. Холодный вихрь с улицы прошелся по комнате. Освещенный факелами, в дом вошел человек с перевязанной головой и в куртке, сверху донизу измаранной спекшейся кровью.
Это был Рогей!
— Проклятый барон все же перехитрил нас, — хрипло проговорил мариоланец. — Виграк убит. Его голова торчит над воротами, насаженная на пику. Хорошо еще, господина Ладомира, рыцаря, вовремя спрятали…
9. КОРАБЛИ ИДУТ В САЛМОНЕССУ
В комнату набился народ, огонь раздули поярче. Жадно глотая из кружки горячий мед, Рогей продолжал свою невеселую повесть. Ванетт-Миллепиг, сказал он, сумел каким-то образом вызнать всю правду о намерениях мариапольцев. То ли сам догадался, то ли изменник донес (Рогей склонялся к последнему). Как бы то ни было — когда они с Эйраром только выезжали из Наароса, баронские гонцы уже мчались в обреченный город — предупредить наместника. Затем туда прислали полутерцию воинов из самой Бриеллы и еще одну — из нааросской цитадели. Так что, когда Рогей прибыл в Мариаполь, город кишмя кишел солдатней, на улицах то и дело кого-то хватали, а стража ворот имела строгий приказ впускать всех, но не выпускать никого.
— И как же ты?.. — спросили Рогея.
— Да никак. Спрятался у одной особы, преданной Железному Кольцу… дело в том, что ее заведение не отличается особенной нравственностью — покорнейше прошу прощения, любезная дама… Я пытался разыскать Виграка… и я нашел его, да!.. На другой же день, как я приехал, по всем улицам ревели трубы, а герольды приглашали добрых горожан на главную площадь. Попробовал бы я не пойти! Они там в Мариаполе ведут списки жителей, и меня уже успели вписать… в качестве клиента той женщины. Так вот, на главной площади было выстроено нечто вроде горного пика, сверху донизу увешанного их дерьмовыми флагами…
Он поднес кружку к губам, и один из рыбаков проворчал:
— Тошно смотреть честному человеку, когда проклятый красно-белый вьется так высоко.
— Ага, — кивнул Рогей. — Как я погляжу, этой сволочи, Рыжему Барону, до смерти нравятся всякие там символы и яркие зрелища. Когда все сошлись, Ванетт-Миллепиг влез на самую макушку горы, и с ним виконт Изелэ, правитель Мариолы. И вот Барон стаскивает с головы шлем и закатывает нам речь. Ему, дескать, стало известно, что кое-кто из его добрых дейлкарлов надумал взобраться на Пик. Что ж, мол, он не возражает, пусть только учтут, что Пик — это эмблема валькингов и может, чего доброго, наказать инородцев. Тут опять запели трубы… и их стали пихать наверх по двое… дюжину мариапольских синдиков, в том числе и Виграка. Вместе с женами и детьми… словом, десятка четыре народу. На самой вершине Ванетт-Миллепиг с Изелэ рубили их мечами… сперва семьи, потом самих… Палач подбирал головы и показывал нам. Дети кричали, пробовали бежать…
Он снова уткнулся в кружку, пытаясь проглотить застрявший в горле комок.
— Погибает Дейларна… — пробормотали из угла. Эйрар увидел, как Гитона закрыла руками лицо. Он и сам готов был заплакать.
— А что же карренские Звездные Воеводы? — спросил он, пряча близкие слезы, голос прозвучал громче, чем следовало. — Или они тоже попались?
Рудр хмыкнул в бороду:
— Как же, попадутся они, скользкие угри. Небось уже щеголяют с алыми треугольничками на плечах!
Рогей серьезно заметил:
— Ты несправедлив, Загребной, и я бы не назвал это достойным… Они ведь не могли прибыть раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— пририсовал несчастного вида цветочек и велел посетительнице ровно в полночь пропитать клочок топленым свиным салом и вложить в крысоловку.
Когда несносная дама наконец убралась восвояси, Гитона скорчила ей вслед рожицу и высунула язык, зато Рудр, явно придя в хорошее настроение, весело посмеялся при виде отвращения, написанного у Эйрара на лице.
— Понимаешь теперь, — спросил он, — почему Эрб так рвется с тобой на войну?
— Это… его жена?..
— Мимо: сестрица. Да разве такая даст парню завести жену или хоть любовницу? Уф-ф, до чего разные все же люди на свете. Я встречал таких на рыбных базарах: перепотрошат весь твой улов, потом купят полторы килечки для кота. Уж мне эти бабы, тут впрямь из дому сбежишь! Да вот хоть Гитона: всю плешь проела отцу с этими твоими луками, ну ни дать ни взять вторая Эрвилла… Эрбова сестрица, я имею в виду. Пришлось ведь пообещать послать кого-нибудь в Мариаполь…
— В Мариаполь? Не в Наарос?
— В Нааросе, милый мой, теперь от каждого чиха захлопывают городские ворота и бросаются с обысками по домам. Стоит Рыжему Барону приметить, что рыбаки Джентебби покупали оружие, и он примется разнюхивать, а что это такое мы тут затеваем. Неохота, знаешь ли, выяснять, удержит его наша хартия или нет…
Следующий день занялся морозным и ясным. Эйрар отправился в гавань раненько утром, вместе с Рудром, когда рыбацкая флотилия готовилась к выходу в море — кроме одной шхуны, на которой за последнее время погибло всего больше людей. Работа оказалась страшно тяжелой, почти такой же тяжелой, как и на йоле. Однако теперь Эйрар знал, чего ждать, и куда легче прежнего разогнал жутких пришельцев, облепивших незримый кристалл его пентаграммы. Он даже не потерял сознания, когда заклубился спасительный серый туман, — впрочем, разница была не особенно велика, ибо все его мышцы словно растворились, и он не мог шевельнуться. Он лежал на полу каюты, похожий на пьяного. Он все видел и слышал, но разум был пуст и не способен родить ни мысли, плеск воды и шаги по палубе входили в сознание, как в послушную глину, но и только.
Спустя время рыбаки все же подняли люк и заглянули в каюту, несмотря на строгий запрет. Эйрар еще не мог говорить, а когда его вытащили на палубу
— не вынес яркого света и зажмурил глаза.
— Ну и что нам делать с этой дохлятиной? — послышался голос. — Снести к Гитоне или здесь положить, чтобы очухался?
— Отнесем, — посоветовал другой. — Чего доброго, еще палубу обмарает.
— А ты сам стрелять-то ходил с ними, Сивальд?
— Ходил. Бери за ногу… вот так… Неплохо управлялся с луком Гитоны, но стрелять из лука Висто — кишка тонка оказалась.
— Да, вот уж кому нынче не позавидуешь, так это Висто. Втемяшилось же старику спихнуть девку за чародея — если она в самом деле еще девка, ха!..
— У тебя, Ове, не язык, а помойка. Ты что, не рад был бы выложить тысячу сольваров, чтобы только избавиться от проклятия Край? После того, как твоего брата?.. Тысяча сольваров, это подороже будет, чем девка. Или там не девка, нам-то какая разница.
«Ове… — подумалось Эйрару. — Верно, Ове Губошлеп, тот мордастый, что пялился на Гитону тогда под навесом и все норовил встать к ней поближе… а она отстранялась брезгливо… точно от слизня какого-нибудь…»
— А ты, Сивальд, гавкаешь, как тюлень в брачную пору. Пусть старый Рудр сам управляется со своим бабьем, его забота! Вот что меня действительно достает, так это насчет тех пятидесяти. Все одно, что самим прыгать демонам в лапы. Пятьдесят! У нас за десять лет столько не погибало!
— Ну, на сей счет можешь не волноваться. Окрутят их с Гитоной — и никакого разговора о войне больше не будет!
— И хорошо бы. На кой шут нам, вольным рыбакам, все это сдалось — с нашей-то хартией и лигами моря досюда из Наароса?
…Эйрар трудился еще неделю, и приходилось ему нелегко, хотя так туго, как в самый первый день на йоле, не было больше ни разу. Мало-помалу он даже стал узнавать в лицо заклятия Мелибоэ, когда они злобными призраками взвивались по ту сторону пентаграммы. Схватка с ними начала даже доставлять ему некоторое удовольствие — как на охоте, когда меткая стрела настигает оленя, взметнувшегося в прыжке. Тем не менее, всякий раз за победу приходилось расплачиваться — лежать пластом по часу и больше, иногда в сознании, иногда нет, а на следующий день одолевала ватная слабость. Так он и жил все это время: то солнечный свет, то унылые сумерки.
Гитона, казалось, была особенно нежна и заботлива с ним в тот день, когда он расколдовал и оградил первую шхуну и нечаянно подслушал разговор Сивальда с Ове. Слушая и не слушая веселую болтовню девушки, он раздумывал, действительно ли старый Рудр держал на уме выдать за него Гитону, и если да, то как это он станет с ней жить?.. Любить ее?.. Гитона
— его жена!.. От волнения и неясной тревоги мурашки побежали по телу, Эйрар принялся мечтать и лишь на следующий день, с прояснившейся головой, задумался над тем, что за милую девочку придется заплатить, и недешево: прожить весь остаток дней на островах, среди рыбаков с их мелочными заботами — жить презираемым всеми, кроме женщин… колдовством отпугивать крыс!..
А может быть, заполучив Гитону, он сумеет все-таки вырвать ее отсюда и вырваться сам? Если только она согласится, если Висто ей в самом деле не жених, а просто дружок…
— Горы Вастманстеда совсем не похожи на здешние, — рассказал он ей, сотворив охранительные чары над второй шхуной и без сил отлеживаясь в постели. Заснеженный склон Вагея высился за окном, крылья ворон отливали синевой на фоне сугробов. — Наши горы вздымаются полого, как волны… Зимой мы всегда катались на лыжах и забавлялись метанием дротиков. Хочешь, как-нибудь попробуем?
— Обязательно попробуем, но мне больше нравится лук.
— Я бы хотел, — сказал он, — однажды поохотиться вместе с тобой в наших горах… — Он почувствовал, что неудержимо краснеет, и, изо всех сил пряча смущение, дотянулся и накрыл ее пальцы ладонью. Девушку не обидела эта вольность: она ответила пожатием на пожатие, но потом все-таки убрала руку.
— Ты скоро отправишься воевать… в Мариаполь и еще дальше, в большие города. Там тебе встретятся важные, красивые дамы… вернешься небось и знать больше не захочешь нас, простых рыбаков… если… если вернешься…
— Вот именно, если вернусь, — вырвалось у него. — Много людей достойнее какого-то Эйрара Эльварсона сгинуло оттого, что сил не достало вовремя поднять меч или натянуть лук! — Собственная немочь показалась ему отвратительной, нестерпимая злость на себя выжала слезы из глаз: — Да каким дамам, важным или не важным, интересен такой!.. Отправлю-ка Эрба и Висто совершать подвиги, а сам останусь тут! Устроюсь где-нибудь в чулане королевы Край. Стану зелья варить…
— Пожалуй, — выговорила она медленно. И вдруг вскочила, опрокинув табурет, на котором сидела: — Тебе, я смотрю, самое место — возле какой-нибудь юбки! А Висто еще расхваливал твою храбрость! И я, дура, верила!.. Нет, правду говорит мама: вы все, колдуны, трусливые негодяи, мужества у вас нет и в помине! Только детям фокусы годитесь показывать! Чем… лучше уж за Губошлепа…
И вышла — выплыла королевой, высоко неся гордую голову. Отчаянно произнося ее имя, Эйрар кое-как сумел выбраться из постели… ноги донесли его лишь до двери, и там он свалился, сотрясаемый судорогой, точно рыба на крючке.
На другой день ему не надо было идти колдовать. Он хотел поговорить с Гитоной, но тотчас после завтрака она куда-то исчезла. Эйрар отправился разыскивать Висто, не нашел и подумал: а может быть, они ходят где-нибудь вместе?.. А кто им запретит, сказал он себе, и сделалось совсем тошно. Так он и просидел весь день, одинокий и очень несчастный. Решил было выбраться в горы или хоть пройтись по улицам, но холод быстро загнал его обратно в дом, где он и уселся ждать Гитону. Вернется же она когда-нибудь.
Она вправду вернулась задолго до ужина, но позаботилась привести с собой товарку, толстощекую дурнушку. Та немедленно отозвала Эйрара в уголок и едва не свела его с ума ужимками и глупым хихиканьем, прежде чем попросить любовного эликсира — угостить своего деревенского олуха-ухажера.
Ко времени ужина Эйрар дошел до такой степени негодования и недоуменной обиды, что не выдержал и прямо за столом, в присутствии Рудра, потребовал объяснений:
— Почему ты стала меня избегать? Это несправедливо! Если я вольно или невольно задел тебя, я охотно покаюсь и принесу извинения, скажи только — чем я провинился?
Старик от души расхохотался и весело заметил, что прямодушие вечно выходит боком, когда имеешь дело с бабами, — но при этом бросил строгий взгляд на Гитону. А наутро, немного опоздав к завтраку, Эйрар застал дочь и отца мрачно молчащими, причем Гитона кусала губы, а Рудр знай чавкал, уплетая завтрак, и по его лицу решительно ничего невозможно было понять.
Эйрару предстояло расколдовывать очередную шхуну, и все было, как всегда. Очнувшись в своей постели, он обнаружил рядом стакан горячего, сдобренного медом вина… и ни следа Гитоны. Так он и лежал до самого вечера, горестно размышляя. Короткий зимний день отгорел быстро. Эйрар было заснул, но холод вновь разбудил его, когда в очаге прогорели дрова. Дверь комнаты была приоткрыта; до слуха донеслись голоса. Эйрар сперва не мог разобрать слов, но было похоже — старый Рудр убеждал в чем-то Гитону. Она отвечала все резче, пока не сорвалась на крик:
— …сбегу от тебя!.. Совсем отсюда сбегу!..
На миг воцарилась тишина. Внезапно грохнула дверь, послышался крик, потом гул множества голосов. Холодный вихрь с улицы прошелся по комнате. Освещенный факелами, в дом вошел человек с перевязанной головой и в куртке, сверху донизу измаранной спекшейся кровью.
Это был Рогей!
— Проклятый барон все же перехитрил нас, — хрипло проговорил мариоланец. — Виграк убит. Его голова торчит над воротами, насаженная на пику. Хорошо еще, господина Ладомира, рыцаря, вовремя спрятали…
9. КОРАБЛИ ИДУТ В САЛМОНЕССУ
В комнату набился народ, огонь раздули поярче. Жадно глотая из кружки горячий мед, Рогей продолжал свою невеселую повесть. Ванетт-Миллепиг, сказал он, сумел каким-то образом вызнать всю правду о намерениях мариапольцев. То ли сам догадался, то ли изменник донес (Рогей склонялся к последнему). Как бы то ни было — когда они с Эйраром только выезжали из Наароса, баронские гонцы уже мчались в обреченный город — предупредить наместника. Затем туда прислали полутерцию воинов из самой Бриеллы и еще одну — из нааросской цитадели. Так что, когда Рогей прибыл в Мариаполь, город кишмя кишел солдатней, на улицах то и дело кого-то хватали, а стража ворот имела строгий приказ впускать всех, но не выпускать никого.
— И как же ты?.. — спросили Рогея.
— Да никак. Спрятался у одной особы, преданной Железному Кольцу… дело в том, что ее заведение не отличается особенной нравственностью — покорнейше прошу прощения, любезная дама… Я пытался разыскать Виграка… и я нашел его, да!.. На другой же день, как я приехал, по всем улицам ревели трубы, а герольды приглашали добрых горожан на главную площадь. Попробовал бы я не пойти! Они там в Мариаполе ведут списки жителей, и меня уже успели вписать… в качестве клиента той женщины. Так вот, на главной площади было выстроено нечто вроде горного пика, сверху донизу увешанного их дерьмовыми флагами…
Он поднес кружку к губам, и один из рыбаков проворчал:
— Тошно смотреть честному человеку, когда проклятый красно-белый вьется так высоко.
— Ага, — кивнул Рогей. — Как я погляжу, этой сволочи, Рыжему Барону, до смерти нравятся всякие там символы и яркие зрелища. Когда все сошлись, Ванетт-Миллепиг влез на самую макушку горы, и с ним виконт Изелэ, правитель Мариолы. И вот Барон стаскивает с головы шлем и закатывает нам речь. Ему, дескать, стало известно, что кое-кто из его добрых дейлкарлов надумал взобраться на Пик. Что ж, мол, он не возражает, пусть только учтут, что Пик — это эмблема валькингов и может, чего доброго, наказать инородцев. Тут опять запели трубы… и их стали пихать наверх по двое… дюжину мариапольских синдиков, в том числе и Виграка. Вместе с женами и детьми… словом, десятка четыре народу. На самой вершине Ванетт-Миллепиг с Изелэ рубили их мечами… сперва семьи, потом самих… Палач подбирал головы и показывал нам. Дети кричали, пробовали бежать…
Он снова уткнулся в кружку, пытаясь проглотить застрявший в горле комок.
— Погибает Дейларна… — пробормотали из угла. Эйрар увидел, как Гитона закрыла руками лицо. Он и сам готов был заплакать.
— А что же карренские Звездные Воеводы? — спросил он, пряча близкие слезы, голос прозвучал громче, чем следовало. — Или они тоже попались?
Рудр хмыкнул в бороду:
— Как же, попадутся они, скользкие угри. Небось уже щеголяют с алыми треугольничками на плечах!
Рогей серьезно заметил:
— Ты несправедлив, Загребной, и я бы не назвал это достойным… Они ведь не могли прибыть раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59