— Мой конторщик сочтет за честь дать необходимые пояснения.
Хранитель Имперской печати расправился с тянучкой и забеспокоился еще сильнее, но все же махнул рукой, чтобы Аракаси — которому было оказано не больше уважения, чем какому-нибудь презренному рабу, — зачитал нужную статью.
Мастер тайного знания извлек из складок плаща какой-то свиток, развязал ленту и проворно развернул документ, который оказался копией одной статьи из свода законов. В ней говорилось, что хранитель Имперской печати имеет право по своему усмотрению регулировать права гильдий, а также облагать налогом ограниченный перечень мелких товаров и услуг без санкции Имперского Совета.
— Ну что ж, — произнес сановник, уселся поудобнее и принялся разворачивать следующую тянучку. — То, о чем ты ходатайствуешь, бесспорно относится к категории мелких услуг, какие не рассматриваются в Совете. Однако, насколько можно судить, ни одно должностное лицо моего ранга на протяжении многих столетий не оказывало услуг личного свойства.
— Высокочтимый повелитель, — осмелился заметить Аракаси, — на протяжении этих столетий закон оставался неизменным. — Он с поклоном отступил назад и остановился рядом с Кевином, ясно показывая, что ему вот-вот потребуются письменные принадлежности для составления документа.
— О чем она просит? — едва слышно спросил его Кевин.
Аракаси только метнул на мидкемийца уничтожающий взгляд, а Мара вновь неразборчиво заговорила с чиновником. Тот еще более забеспокоился.
Кевин заключил, что хранитель Имперской печати свято блюдет букву закона. Таких крючкотворов в любой стране хоть пруд пруди; этот уже приготовился отказать Маре в ее просьбе — не потому, что она предъявляла непомерные требования, а единственно потому, что ходатайство выходило за рамки привычной рутины.
Аракаси застыл в ожидании неминуемого отказа. Кевин с напускным равнодушием уставился в пол и шепнул, чтобы его слышал только мастер тайного знания:
— Подскажи Маре: пусть даст ему на лапу.
Если что-то и выдало удивление Аракаси, так только мимолетная пауза.
— Попробую, — выдохнул он в ответ. — Видно, у вас в Мидкемии взятки — обычное дело.
Кевин утвердительно прикрыл глаза:
— Не без этого. Он как пить дать положил глаз на ее драгоценности.
Последних его слов Аракаси уже не слышал. Он шагнул вперед и, почтительно тронув Мару за локоть, быстро шепнул что-то ей на ухо, пока хранитель печати в задумчивости смаковал любимое лакомство.
Мара все схватывала на лету. Не дожидаясь, пока толстяк раскроет рот, она заговорила:
— Высокочтимый хранитель, я понимаю, что мое ходатайство потребует от тебя дополнительных усилий — разумеется, в рамках закона и твоих полномочий. Если ты любезно согласишься пойти мне навстречу, я обязуюсь возместить затраты твоего драгоценного времени. Полагаю, сотня железных центориев и три крупных изумруда хоть как-то компенсируют кропотливую работу по оформлению документа.
Хранитель Имперской печати чуть не подавился тянучкой и выпучил глаза:
— Госпожа, ты весьма великодушна.
Ему хотелось поскорее замять эту часть беседы: на самом-то деле просьба Мары была сущей безделицей. Он честно предупредил, что проход между Мидкемией и Келеваном закрыт. Но если капризной властительнице пришла в голову какая-то блажь, не мог же он обременять императора и Высший Совет рассмотрением ее ходатайства. Успокоив себя такими рассуждениями и предвидя солидный куш, сановник подозвал Аракаси.
— Решать такие дела — моя прямая обязанность. Однако я приму ваши дары… чтобы пожертвовать их какому-нибудь храму. — Тут он расплылся в улыбке. — По зрелом размышлении я пришел к выводу, что ты правильно истолковал статью закона. Подай чернила и пергамент; мы без проволочек составим договор.
Имперские документы всегда отличались многословием. Кевин переминался с ноги на ногу, маясь от духоты. Аракаси и хранитель печати занудливо, хотя и беззлобно спорили по поводу каждой фразы. Рабы приносили то разноцветный воск, то горелки, то катушки лент. Прошел не один час, прежде чем договор был составлен по всей форме и скреплен Имперской печатью. Потом пришлось ждать, пока высохнут чернила. Тем временем одного из воинов отправили в особняк Акомы за сотней монет и драгоценными камнями. В ожидании его возвращения сановник беспрестанно жевал кельджир и с полным ртом разглагольствовал об ухудшении качества крашеных перьев. Недавно он купил синий выходной камзол, который тут же рассыпался в прах.
— После беспорядков торговцы совсем потеряли совесть, — сетовал он, наблюдая, как его секретарь перевязывает свиток лентами имперских цветов. — Так и норовят всучить залежалый товар. Сегодня трещит по швам наша одежда, а завтра та же участь постигнет Империю.
— Пока на страже порядка стоит Ассамблея магов, этого можно не опасаться,
— вставил Аракаси и поспешил прибрать к рукам готовый свиток.
После этого к Кевину вернулся ларец, куда вместе с письменными принадлежностями уместился и заветный пергамент. Мара поклонилась и в сопровождении свиты направилась к дверям. Не дожидаясь ухода посетителей, хранитель печати напустился на слугу:
— Почему в коробке пусто? Или прикажешь мне самому ходить за кельджиром? Кругом бездельники! Красильщики халтурят, купцы сбывают всякую заваль, и даже мои личные слуги отлынивают от дела! Нигде нет порядка, и во всей Империи это никого не заботит, кроме меня!
После посещения Имперской канцелярии Мара не стала задерживаться в Кентосани. Тем же вечером барка Акомы отбыла в обратный путь. Как обычно бывало во время путешествий по реке, Мара не выходила из палубного шатра. Она подолгу совещалась о чем-то с Аракаси или изучала доклады, полученные от приказчиков в Священном Городе. Все остальное время властительница задумчиво смотрела на воду, не обращая внимания на встречные суда.
Кевин коротал время, перешучиваясь с гребцами или обыгрывая в кости свободных от караула воинов. Будучи рабом, он не имел права забирать себе выигрыш, что вполне устраивало остальных, которые твердили, что ему помогает нечистая сила.
Барка прибыла в Сулан-Ку без приключений. Сундуки с вещами были отправлены на хранение до погрузки на попутный караван, а госпожа пересела в паланкин. Она пообедала в лучшей придорожной таверне и возвращалась домой уже в темноте; воинам приходилось освещать путь факелами.
После короткого пребывания в Кентосани все складывалось таким образом, что Кевин ни разу не смог остаться наедине с госпожой. Поначалу он не придал этому особого значения. Властительнице и прежде случалось уходить с головой в дела Акомы. Это было даже на руку непокорному мидкемийцу. Ему иногда хотелось побыть в одиночестве или отвести душу в мужской компании. Но сейчас им овладело любопытство: ведь до сих пор он так и не узнал, с каким прошением Мара обращалась к хранителю Имперской печати. Пергаментный свиток, закреплявший за ней какие-то права, хранился под замком в ларце с документами, который Мара взяла с собой в паланкин и поставила в ногах.
Айяки с радостным воплем бросился Кевину на шею, и тот не успел проследить, куда делся заветный ларец. Но, видимо, Мара первым делом приказала унести его в надежное место, а уж потом стала отчитывать нянюшек за то, что ребенок так поздно не спит. Когда Кевин спохватился, было уже поздно. Носильщики быстро ушли к себе в барак, а Джайкен, как назло, куда-то запропастился. Мара уселась пить чоку с Накойей, чтобы узнать у нее последние новости. Понимая, что от Аракаси не добьешься ничего путного, Кевин набрался терпения и стал поджидать госпожу в спальне. Она пришла только через час, падая с ног от усталости.
Как только Кевин ее обнял, ему стало ясно: произошло что-то неладное. Улыбка Мары была вымученной, губы оставались холодными. Не успел он и слова сказать, как госпожа хлопнула в ладоши и приказала принести ванну. Потом они воспарили к вершинам страсти, и Кевин забыл обо всем на свете. Когда они спустились с небес на землю, мидкемиец почувствовал, что женщина, которую он держит в объятиях, до сих пор пребывает в странном оцепенении. Мысленно вернувшись назад, он осознал, что их любовное соединение было вопреки обыкновению торопливым и однообразным; более того, Мара отвечала на его ласки с какой-то тайной обреченностью.
Он высвободил руку и бережно отвел с ее лица прядь волос.
— Что случилось?
Мара повернулась на бок, чтобы видеть профиль Кевина, и заученно ответила:
— Дорога была слишком утомительной.
Кевин снова привлек ее к себе:
— Ты же знаешь, как я тебя люблю.
Она уткнулась ему в плечо и промолчала.
— Зачем ты от меня таишься? — мягко упрекнул он. — Признайся, за что ты дала взятку хранителю печати?
Ответ Мары прозвучал с неожиданной резкостью:
— Почему я должна тебе во всем признаваться?
— Как это почему? — Кевин даже привстал от растерянности. — Неужели я для тебя ничего не значу?
— Ты очень много для меня значишь, — вырвалось у Мары. — Ты для меня все.
— Тогда скажи, что за документ ты получила в Кентосани. Я знаю, это как-то связано с Мидкемией.
— От Аракаси ты не мог этого узнать, — заметила Мара с прежней резкостью в голосе.
— Конечно нет. Я подслушал.
Это беззастенчивое признание вызвало у нее вспышку гнева.
— Содержание документа будет известно только мне и моему мастеру тайного знания. Так я решила.
Окончательно убедившись, что у Мары есть какая-то тайна, которая может обернуться бедой для его соотечественников, Кевин проявил настойчивость:
— Ты же сказала, я для тебя кое-что значу. Ответа не было. При свете луны он заметил, как окаменело лицо Мары. Не догадываясь, что ее раздирают внутренние противоречия, Кевин потянулся к ней:
— Неужели после стольких лет близости мы перестали друг другу доверять? Мара, если ты чего-то боишься, зачем держать это в себе?
Она отпрянула. У Кевина перехватило дыхание от обиды и неожиданности.
— Чего мне бояться?
По ее ледяному тону никак нельзя было догадаться, что вопрос мидкемийца задел ее за живое. Она и вправду боялась — что Кевин забрал над ней слишком сильную власть, что из-за него она перестала разбираться в своих чувствах. Сухо, даже враждебно она произнесла то единственное, что могло воздвигнуть между ними стену:
— Ты раб. Рабу не пристало рассуждать, боюсь я или не боюсь.
Кевин взвился:
— Вот как? Просто раб, что-то вроде скотины? — Покачав головой, он сделал над собой усилие, стараясь говорить спокойно. — А я-то думал, что после похода в Дустари, после известной тебе ночи в Кентосани ты увидишь во мне нечто большее. — Кевина затрясло, но он собрал в кулак всю свою волю, чтобы, совсем по-цурански, скрыть обуревавшие его чувства. — Ради тебя, госпожа, я убивал людей. В отличие от вас мои земляки не совершают убийства почем зря.
У Мары защемило сердце. Чтобы не разрыдаться, она напустила на себя еще большую суровость, словно рядом с ней был не возлюбленный, а заклятый враг:
— Не заносись. Ты забываешь, что рабу, взявшему в руки оружие, полагается смертная казнь. А ты — раб, точно такой же, как все остальные. Чтобы получше это усвоить, ты сейчас же уйдешь из моей спальни и проведешь остаток ночи в невольничьей хижине, вместе со своими хвалеными земляками.
Кевин был так потрясен, что не сразу понял весь смысл этих слов.
— Прочь! — бросила Мара, будто вынесла окончательный приговор. — Я приказываю!
Даже охваченный яростью, Кевин сохранял выдержку. Поднявшись с постели, он взял с сундука штаны, но не торопился их надевать. Обнаженный, высокий, он горделиво расправил плечи и ответил:
— Я едва не предал своих друзей, когда стал делить ложе с их угнетательницей. Пусть они варвары и рабы, но они знают цену верности. Счастливо оставаться, — закончил он, резко повернулся и ушел, не поклонившись.
Мара долго сидела в неподвижности. Когда у нее из глаз наконец хлынули слезы, Кевин уже тихонько стучался в окно хижины, где ночевал Патрик.
— Кев? — удивленно спросил сонный голос. — Ты ли это, братишка?
Только переступив через порог, Кевин вспомнил, что в невольничьих хижинах нет светильников. Он наклонился, выбирая место, а потом осторожно сел на сырой земляной пол.
— Мать честная, — пробормотал Патрик, не вставая с убогой циновки, служившей ему и постелью, и столом, и стулом, — и впрямь ты. Принесла же тебя нелегкая среди ночи! Или забыл, что нас затемно выгоняют на поля?
В голосе земляка Кевин услышал больше, чем простой упрек. Однако он только что пережил одну ссору и решил во что бы то ни стало избежать второй:
— Что-то неладно, дружище?
Патрик тяжело вздохнул:
— Хуже некуда. Может, и правильно, что ты решил не ждать до утра. Слыхал про Джейка и Дугласа?
Кевин затаил дыхание:
— А что такое?
— Их повесили за побег! — Патрик подался вперед и горестно продолжал:
— Проезжал тут один торговец, рассказывал про императорский указ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Хранитель Имперской печати расправился с тянучкой и забеспокоился еще сильнее, но все же махнул рукой, чтобы Аракаси — которому было оказано не больше уважения, чем какому-нибудь презренному рабу, — зачитал нужную статью.
Мастер тайного знания извлек из складок плаща какой-то свиток, развязал ленту и проворно развернул документ, который оказался копией одной статьи из свода законов. В ней говорилось, что хранитель Имперской печати имеет право по своему усмотрению регулировать права гильдий, а также облагать налогом ограниченный перечень мелких товаров и услуг без санкции Имперского Совета.
— Ну что ж, — произнес сановник, уселся поудобнее и принялся разворачивать следующую тянучку. — То, о чем ты ходатайствуешь, бесспорно относится к категории мелких услуг, какие не рассматриваются в Совете. Однако, насколько можно судить, ни одно должностное лицо моего ранга на протяжении многих столетий не оказывало услуг личного свойства.
— Высокочтимый повелитель, — осмелился заметить Аракаси, — на протяжении этих столетий закон оставался неизменным. — Он с поклоном отступил назад и остановился рядом с Кевином, ясно показывая, что ему вот-вот потребуются письменные принадлежности для составления документа.
— О чем она просит? — едва слышно спросил его Кевин.
Аракаси только метнул на мидкемийца уничтожающий взгляд, а Мара вновь неразборчиво заговорила с чиновником. Тот еще более забеспокоился.
Кевин заключил, что хранитель Имперской печати свято блюдет букву закона. Таких крючкотворов в любой стране хоть пруд пруди; этот уже приготовился отказать Маре в ее просьбе — не потому, что она предъявляла непомерные требования, а единственно потому, что ходатайство выходило за рамки привычной рутины.
Аракаси застыл в ожидании неминуемого отказа. Кевин с напускным равнодушием уставился в пол и шепнул, чтобы его слышал только мастер тайного знания:
— Подскажи Маре: пусть даст ему на лапу.
Если что-то и выдало удивление Аракаси, так только мимолетная пауза.
— Попробую, — выдохнул он в ответ. — Видно, у вас в Мидкемии взятки — обычное дело.
Кевин утвердительно прикрыл глаза:
— Не без этого. Он как пить дать положил глаз на ее драгоценности.
Последних его слов Аракаси уже не слышал. Он шагнул вперед и, почтительно тронув Мару за локоть, быстро шепнул что-то ей на ухо, пока хранитель печати в задумчивости смаковал любимое лакомство.
Мара все схватывала на лету. Не дожидаясь, пока толстяк раскроет рот, она заговорила:
— Высокочтимый хранитель, я понимаю, что мое ходатайство потребует от тебя дополнительных усилий — разумеется, в рамках закона и твоих полномочий. Если ты любезно согласишься пойти мне навстречу, я обязуюсь возместить затраты твоего драгоценного времени. Полагаю, сотня железных центориев и три крупных изумруда хоть как-то компенсируют кропотливую работу по оформлению документа.
Хранитель Имперской печати чуть не подавился тянучкой и выпучил глаза:
— Госпожа, ты весьма великодушна.
Ему хотелось поскорее замять эту часть беседы: на самом-то деле просьба Мары была сущей безделицей. Он честно предупредил, что проход между Мидкемией и Келеваном закрыт. Но если капризной властительнице пришла в голову какая-то блажь, не мог же он обременять императора и Высший Совет рассмотрением ее ходатайства. Успокоив себя такими рассуждениями и предвидя солидный куш, сановник подозвал Аракаси.
— Решать такие дела — моя прямая обязанность. Однако я приму ваши дары… чтобы пожертвовать их какому-нибудь храму. — Тут он расплылся в улыбке. — По зрелом размышлении я пришел к выводу, что ты правильно истолковал статью закона. Подай чернила и пергамент; мы без проволочек составим договор.
Имперские документы всегда отличались многословием. Кевин переминался с ноги на ногу, маясь от духоты. Аракаси и хранитель печати занудливо, хотя и беззлобно спорили по поводу каждой фразы. Рабы приносили то разноцветный воск, то горелки, то катушки лент. Прошел не один час, прежде чем договор был составлен по всей форме и скреплен Имперской печатью. Потом пришлось ждать, пока высохнут чернила. Тем временем одного из воинов отправили в особняк Акомы за сотней монет и драгоценными камнями. В ожидании его возвращения сановник беспрестанно жевал кельджир и с полным ртом разглагольствовал об ухудшении качества крашеных перьев. Недавно он купил синий выходной камзол, который тут же рассыпался в прах.
— После беспорядков торговцы совсем потеряли совесть, — сетовал он, наблюдая, как его секретарь перевязывает свиток лентами имперских цветов. — Так и норовят всучить залежалый товар. Сегодня трещит по швам наша одежда, а завтра та же участь постигнет Империю.
— Пока на страже порядка стоит Ассамблея магов, этого можно не опасаться,
— вставил Аракаси и поспешил прибрать к рукам готовый свиток.
После этого к Кевину вернулся ларец, куда вместе с письменными принадлежностями уместился и заветный пергамент. Мара поклонилась и в сопровождении свиты направилась к дверям. Не дожидаясь ухода посетителей, хранитель печати напустился на слугу:
— Почему в коробке пусто? Или прикажешь мне самому ходить за кельджиром? Кругом бездельники! Красильщики халтурят, купцы сбывают всякую заваль, и даже мои личные слуги отлынивают от дела! Нигде нет порядка, и во всей Империи это никого не заботит, кроме меня!
После посещения Имперской канцелярии Мара не стала задерживаться в Кентосани. Тем же вечером барка Акомы отбыла в обратный путь. Как обычно бывало во время путешествий по реке, Мара не выходила из палубного шатра. Она подолгу совещалась о чем-то с Аракаси или изучала доклады, полученные от приказчиков в Священном Городе. Все остальное время властительница задумчиво смотрела на воду, не обращая внимания на встречные суда.
Кевин коротал время, перешучиваясь с гребцами или обыгрывая в кости свободных от караула воинов. Будучи рабом, он не имел права забирать себе выигрыш, что вполне устраивало остальных, которые твердили, что ему помогает нечистая сила.
Барка прибыла в Сулан-Ку без приключений. Сундуки с вещами были отправлены на хранение до погрузки на попутный караван, а госпожа пересела в паланкин. Она пообедала в лучшей придорожной таверне и возвращалась домой уже в темноте; воинам приходилось освещать путь факелами.
После короткого пребывания в Кентосани все складывалось таким образом, что Кевин ни разу не смог остаться наедине с госпожой. Поначалу он не придал этому особого значения. Властительнице и прежде случалось уходить с головой в дела Акомы. Это было даже на руку непокорному мидкемийцу. Ему иногда хотелось побыть в одиночестве или отвести душу в мужской компании. Но сейчас им овладело любопытство: ведь до сих пор он так и не узнал, с каким прошением Мара обращалась к хранителю Имперской печати. Пергаментный свиток, закреплявший за ней какие-то права, хранился под замком в ларце с документами, который Мара взяла с собой в паланкин и поставила в ногах.
Айяки с радостным воплем бросился Кевину на шею, и тот не успел проследить, куда делся заветный ларец. Но, видимо, Мара первым делом приказала унести его в надежное место, а уж потом стала отчитывать нянюшек за то, что ребенок так поздно не спит. Когда Кевин спохватился, было уже поздно. Носильщики быстро ушли к себе в барак, а Джайкен, как назло, куда-то запропастился. Мара уселась пить чоку с Накойей, чтобы узнать у нее последние новости. Понимая, что от Аракаси не добьешься ничего путного, Кевин набрался терпения и стал поджидать госпожу в спальне. Она пришла только через час, падая с ног от усталости.
Как только Кевин ее обнял, ему стало ясно: произошло что-то неладное. Улыбка Мары была вымученной, губы оставались холодными. Не успел он и слова сказать, как госпожа хлопнула в ладоши и приказала принести ванну. Потом они воспарили к вершинам страсти, и Кевин забыл обо всем на свете. Когда они спустились с небес на землю, мидкемиец почувствовал, что женщина, которую он держит в объятиях, до сих пор пребывает в странном оцепенении. Мысленно вернувшись назад, он осознал, что их любовное соединение было вопреки обыкновению торопливым и однообразным; более того, Мара отвечала на его ласки с какой-то тайной обреченностью.
Он высвободил руку и бережно отвел с ее лица прядь волос.
— Что случилось?
Мара повернулась на бок, чтобы видеть профиль Кевина, и заученно ответила:
— Дорога была слишком утомительной.
Кевин снова привлек ее к себе:
— Ты же знаешь, как я тебя люблю.
Она уткнулась ему в плечо и промолчала.
— Зачем ты от меня таишься? — мягко упрекнул он. — Признайся, за что ты дала взятку хранителю печати?
Ответ Мары прозвучал с неожиданной резкостью:
— Почему я должна тебе во всем признаваться?
— Как это почему? — Кевин даже привстал от растерянности. — Неужели я для тебя ничего не значу?
— Ты очень много для меня значишь, — вырвалось у Мары. — Ты для меня все.
— Тогда скажи, что за документ ты получила в Кентосани. Я знаю, это как-то связано с Мидкемией.
— От Аракаси ты не мог этого узнать, — заметила Мара с прежней резкостью в голосе.
— Конечно нет. Я подслушал.
Это беззастенчивое признание вызвало у нее вспышку гнева.
— Содержание документа будет известно только мне и моему мастеру тайного знания. Так я решила.
Окончательно убедившись, что у Мары есть какая-то тайна, которая может обернуться бедой для его соотечественников, Кевин проявил настойчивость:
— Ты же сказала, я для тебя кое-что значу. Ответа не было. При свете луны он заметил, как окаменело лицо Мары. Не догадываясь, что ее раздирают внутренние противоречия, Кевин потянулся к ней:
— Неужели после стольких лет близости мы перестали друг другу доверять? Мара, если ты чего-то боишься, зачем держать это в себе?
Она отпрянула. У Кевина перехватило дыхание от обиды и неожиданности.
— Чего мне бояться?
По ее ледяному тону никак нельзя было догадаться, что вопрос мидкемийца задел ее за живое. Она и вправду боялась — что Кевин забрал над ней слишком сильную власть, что из-за него она перестала разбираться в своих чувствах. Сухо, даже враждебно она произнесла то единственное, что могло воздвигнуть между ними стену:
— Ты раб. Рабу не пристало рассуждать, боюсь я или не боюсь.
Кевин взвился:
— Вот как? Просто раб, что-то вроде скотины? — Покачав головой, он сделал над собой усилие, стараясь говорить спокойно. — А я-то думал, что после похода в Дустари, после известной тебе ночи в Кентосани ты увидишь во мне нечто большее. — Кевина затрясло, но он собрал в кулак всю свою волю, чтобы, совсем по-цурански, скрыть обуревавшие его чувства. — Ради тебя, госпожа, я убивал людей. В отличие от вас мои земляки не совершают убийства почем зря.
У Мары защемило сердце. Чтобы не разрыдаться, она напустила на себя еще большую суровость, словно рядом с ней был не возлюбленный, а заклятый враг:
— Не заносись. Ты забываешь, что рабу, взявшему в руки оружие, полагается смертная казнь. А ты — раб, точно такой же, как все остальные. Чтобы получше это усвоить, ты сейчас же уйдешь из моей спальни и проведешь остаток ночи в невольничьей хижине, вместе со своими хвалеными земляками.
Кевин был так потрясен, что не сразу понял весь смысл этих слов.
— Прочь! — бросила Мара, будто вынесла окончательный приговор. — Я приказываю!
Даже охваченный яростью, Кевин сохранял выдержку. Поднявшись с постели, он взял с сундука штаны, но не торопился их надевать. Обнаженный, высокий, он горделиво расправил плечи и ответил:
— Я едва не предал своих друзей, когда стал делить ложе с их угнетательницей. Пусть они варвары и рабы, но они знают цену верности. Счастливо оставаться, — закончил он, резко повернулся и ушел, не поклонившись.
Мара долго сидела в неподвижности. Когда у нее из глаз наконец хлынули слезы, Кевин уже тихонько стучался в окно хижины, где ночевал Патрик.
— Кев? — удивленно спросил сонный голос. — Ты ли это, братишка?
Только переступив через порог, Кевин вспомнил, что в невольничьих хижинах нет светильников. Он наклонился, выбирая место, а потом осторожно сел на сырой земляной пол.
— Мать честная, — пробормотал Патрик, не вставая с убогой циновки, служившей ему и постелью, и столом, и стулом, — и впрямь ты. Принесла же тебя нелегкая среди ночи! Или забыл, что нас затемно выгоняют на поля?
В голосе земляка Кевин услышал больше, чем простой упрек. Однако он только что пережил одну ссору и решил во что бы то ни стало избежать второй:
— Что-то неладно, дружище?
Патрик тяжело вздохнул:
— Хуже некуда. Может, и правильно, что ты решил не ждать до утра. Слыхал про Джейка и Дугласа?
Кевин затаил дыхание:
— А что такое?
— Их повесили за побег! — Патрик подался вперед и горестно продолжал:
— Проезжал тут один торговец, рассказывал про императорский указ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115