— Поглощенный воспоминаниями, варвар даже подался вперед. — Резвая, выносливая — чертовка, а не кобылка. А уж в бою пены ей не было. Ударом копыта могла сразить воина в полных доспехах. Сколько раз она мне жизнь спасала!.. — Он поднял глаза и внезапно осекся.
Если до сих пор Мара слушала с ленивым интересом, то теперь она словно окаменела. От одного вида лошадей у цуранских воинов стыла кровь в жилах. Никому бы не пришло в голову расхваливать этих чудищ. Под чужим солнцем, в краю варваров простились с жизнью брат и отец Мары — они погибли под конскими копытами. Возможно, рука этого самого Кевина сжимала копье, пригвоздившее одного из них к мидкемийской земле. Мару охватила такая скорбь, какой она не знала многие месяцы. Вместе с этой скорбью нахлынул застарелый страх.
— Не желаю больше слушать о лошадях, — бросила она с таким неистовством, что служанка с перепугу едва не выронила гребень.
Кевин оставил в покое бахрому подушки, ожидая объяснений, но правительница уже обрела прежнюю непроницаемость.
— Мой рассказ чем-то тебя напугал? — с непривычной мягкостью произнес мидкемиец.
Мара снова напряглась, сверкнув глазами. Цурани не так-то легко напугать, подумала она и чуть не сказала это вслух. Еще не хватало оправдываться перед рабом! Тряхнув головой, она отстранилась от служанки с гребнем.
Для цуранской девушки этот жест был хуже удара хлыстом. Бедняжка рухнула на колени, коснулась лбом пола и пулей вылетела за дверь. Но варвар ничего не заметил. Он преспокойно повторил свой вопрос, словно обращаясь к непонятливому ребенку, но удостоился только взгляда, преисполненного жгучей ярости.
По неведению Кевин усмотрел в этом одно лишь презрение. Его истерзанная душа полыхнула злостью.
— Спасибо за приятную беседу, госпожа, — издевательски протянул мидкемиец. — Пока другие гнули спину на солнцепеке, я здесь получил бесплатный урок разговорной речи. Но ты, кажется, забыла, что наши народы ведут войну. Я взят в плен, но остаюсь твоим врагом. Больше ты не вытянешь из меня ни слова: не приведи господь, я тут выболтаю лишнее и дам тебе перевес в силе. А сейчас позволь откланяться. Варвар вскочил и теперь возвышался над Марой, как глыба, но она не шелохнулась.
— Нет, не позволю. — Даже эта убийственная дерзость не поколебала самообладания правительницы. — Ты взят не «в плен». Ты взят мною в собственность.
— Ну нет! — По лицу Кевина пробежала злая усмешка. — Я военнопленный — и точка.
— Сидеть! — потребовала госпожа.
— Как же, жди! Небось не привыкла, когда тебе перечат? — Одним прыжком Кевин бросился на Мару и сдавил ей горло.
Она так растерялась, что не успела кликнуть стражу. Сильные загрубевшие руки сжимали ей шею, вдавливая в нежную кожу нефритовые бусы. Слишком поздно Мара поняла, что под маской его беспечности скрывается пучина отчаяния.
Властительница заскрежетала зубами от боли; извиваясь, она попыталась ударить варвара ногой в пах. Кевин встряхнул ее, как тряпичную куклу, потом еще и еще, не чувствуя, как ему в запястья впиваются острые ногти. Мара захрипела. Он сжал ей горло ровно настолько, чтобы не задушить, но не давал возможности позвать на помощь. Потом мидкемиец наклонился и заглянул ей в лицо.
— Вот теперь ты по-настоящему струсила, — объявил он.
Из-за спазмов Мара не могла произнести ни звука; ее широко раскрытые глаза наполнились слезами. Однако она не дрогнула. Черные волосы благоуханной волной накрыли его руки; округлая грудь, прикрытая тонким шелком, касалась железного локтя.
— Ты зовешь меня презренным варваром, рабом, не ведающим чести, — прошипел Кевин. — Но тут ты заблуждаешься. Будь ты мужчиной, я бы свернул тебе шею. Пусть это карается смертью, зато одним врагом стало бы меньше. Однако мои земляки не воюют с женщинами. Поэтому я дарю тебе жизнь. Зови своих стражников — пусть меня изобьют или прикончат. Но в нашем народе есть поговорка: «Хоть повадки наши грубы, враг об нас сломает зубы». Вспомни эти слова, когда увидишь, как меня вздернут на суку. Тело можно изувечить, но сердце и душа останутся свободными. Я оставляю тебя в живых потому, что этого требуют мои понятия о чести. С этой минуты каждым своим вздохом ты будешь обязана милости раба. — С этими словами он встряхнул ее в последний раз. — Живи и помни мою доброту.
Обессиленная и донельзя униженная, Мара набрала полную грудь воздуха, чтобы позвать стражников. Одного ее слова было достаточно, чтобы мидкемийца стерли в порошок. Ведь он — раб, существо без души и без чести. Почему же он с таким достоинством, с нарочитой медлительностью уселся перед ней на пол и, насмешливо глядя ей прямо в глаза, невозмутимо ожидал решения своей участи? Мару охватило такое отвращение, какого она не испытывала со времени замужества. Все ее существо требовало возмездия за неслыханное оскорбление.
«Что же ты медлишь? — дразнили дерзкие голубые глаза. — Зови солдат, пусть полюбуются на твои синяки». Правительница пришла в смятение. Солдаты сразу поймут, что варвар мог задушить ее, как птенца, но пожалел. Прикажет ли она его запороть или повесить — победа останется за ним, ибо он не пошел наперекор своей чести, и поэтому его смерть будет не менее почетной, чем гибель на поле боя.
От этих мыслей Мара похолодела. Поквитаться с этим человеком, используя свою власть, — недостойно; быть вечно обязанной милости раба — немыслимо. Она оказалась в тупике, и Кевин это понял.
Ее слова прозвучали чуть более глухо, чем ей бы хотелось:
— В этом туре победа за тобой, раб. Ты поставил на кон единственное, что у тебя есть, — свое земное существование и призрачную надежду. Я оказалась перед выбором: уничтожить тебя или смириться с позором. — В голосе властительницы послышалась расчетливость. — Пусть это послужит мне уроком. Я не доставлю себе удовольствия вздернуть тебя на виселицу, хотя, клянусь, сейчас это мое самое большое желание. — Она позвала слуг. — Отвести невольника в барак. Предупредите стражников, что ему не дозволено выходить на работы вместе с остальными. — Устремив взгляд на Кевина, она добавила:
— Приведете его ко мне завтра после ужина.
Кевин согнулся в шутовском поклоне, расправил плечи и размашистым шагом вышел из комнаты.
Оставшись в одиночестве, Мара почувствовала, что ее покинули последние силы. В душе у нее бушевал ураган. Она заставила себя сделать глубокий вдох и полный выдох. Теперь можно было закрыть глаза и вызвать в сознании внутренний круг медитации — этому ее научили в монастыре. Мысленным взором она начертила рисунок-мандалу и отринула воспоминания о руках варвара, сжимавших ей горло. Злоба и страх отступили, возбуждение улеглось. Все мышцы расслабились, и Мара открыла глаза.
Теперь к ней вернулась способность хладнокровно осмысливать события. От этого чужака можно кое-чему научиться. Чужак? Да это презренный раб!.. Пришлось снова проделать то же самое упражнение. Почему ей никак не удавалось обрести внутренний покой? Она ведь не пострадала, если не считать уязвленного самолюбия. Еще на заре своей юности Мара усвоила, что излишне самолюбивого человека легче заманить в ловушку. «Наверное, дело в том, — решила она, — что я и сама не свободна от этого порока, только до сих пор не отдавала себе в этом отчета».
Тут она невольно усмехнулась. «Хоть повадки наши грубы, враг об нас сломает зубы», — вспомнилось ей. Нескладная поговорка, но достаточно красноречивая. «Уж я-то о тебя не сломаю зубы, — подумала Мара, — я съем тебя с потрохами, Кевин из Занна. Я возьму твою свободную душу голыми руками и привяжу к себе посильнее, чем твое бренное тело». Тут усмешка сменилась сдавленными всхлипываниями, по щекам покатились слезы, плечи содрогнулись от рыданий. Мара обхватила себя руками, чтобы унять озноб. Она вынуждена была в третий раз пройти по внутреннему кругу медитации. Такое приключилось с ней впервые в жизни. Пробормотав «Будь он проклят!», властительница позвала служанок и велела приготовить ванну.
***
Как и прошлым вечером, мидкемийца привели на закате. Открытые окна не спасали от жары, однако Кевин держался еще более непринужденно, чем вчера. Его пальцы все так же теребили шелковую бахрому; ни один благовоспитанный цурани не позволил бы себе подобной распущенности. Мара сочла, что он делает это непроизвольно. Но, по-видимому, до варвара все-таки дошло, что ему подарили жизнь, и он постоянно старался поймать взгляд властительницы.
Этот загадочный и по-своему красивый невольник перевернул ее привычные убеждения и заставил отказаться от некоторых «вечных» истин. У нее было достаточно времени, чтобы разобраться в своих впечатлениях и чувствах. Дважды в течение дня она с большим трудом преодолела искушение отправить мидкемийца на виселицу, но рассудок подсказывал, что она и сама не без греха. А вывод был прост: не все очевидное бесспорно.
Теперь ей не давал покоя один замысел: сыграть с чужаком в этакую домашнюю версию Большой Игры. Он сам бросил ей вызов, когда навязал свои правила. «Тем лучше, — думала Мара, — будем играть по твоим правилам, но у тебя нет шансов». Она не смогла бы объяснить, почему ей так важно победить дерзкого раба, однако это стремление было едва ли не сильнее, чем жажда победы над династией Минванаби. Властительница намеревалась полностью подчинить Кевина своей воле, чтобы он ничем не выделялся из прочей челяди.
Кевин сидел перед ней уже десять минут и терпеливо ожидал, пока она закончит просматривать счета. Наконец Мара сделала первый ход:
— Не хочешь ли выпить прохладительного шербета? Беседа будет долгой.
Мидкемиец, уже привыкший читать между строк, сразу понял, что эта фраза не означает примирения, и молча покачал головой. Выждав еще некоторое время, Мара спросила:
— Может ли раб в твоей стране обрести свободу?
Кевин скривил губы и досадливо щелкнул пальцами по бахроме. Шелковые шнурки разлетелись веером.
— В Королевстве — нет, потому что в рабство продают только закоренелых преступников, осужденных к пожизненному заключению. Зато в Кеше и в Квеге раб может заслужить свободу беспорочной службой. Есть и еще один путь: сбежать от хозяина и перейти через границу. Такое случается.
Мара не спускала взгляда с его рук. Раз за разом то один палец, то другой поддевал снизу бахрому; его чувства можно было читать как раскрытую книгу. Такое неумение владеть собой отвлекало госпожу, но она старалась не отступать от намеченной темы.
— Не хочешь ли ты сказать, что за границей беглый раб может разбогатеть и жить среди свободных граждан?
— Так и есть. — Кевин расположился поудобнее и приготовился кое-что добавить, но Мара его опередила.
— Значит, будь у тебя возможность перебраться через Бездну, ты бы вернул себе прежнее положение, честь и титул?
— Только ли это, госпожа, — снисходительно улыбнулся Кевин. — Меня бы еще представили к награде за побег из вражеского плена, за готовность снова отправиться на войну, за то, что другие пленные, прослышав обо мне, окрепнут духом и тоже попытаются спастись из неволи. У меня на родине считается, что это долг каждого плененного… солдата — вырваться на свободу.
У властительницы поползли вверх брови. Услышанное опять шло вразрез с ее понятиями о чести, верности и высоких устремлениях. Похоже, раб не кривил душой. Теперь его земляки не казались ей взбалмошными или глупыми; просто они жили по другим законам. Если в их глазах непокорность выглядела доблестью, то в поведении Кевина прослеживался некий смысл. Подать пример мужества остальным — это понятно, у воинов-цурани это возведено в идеал. Но пережить позор и унижение… а потом снова выйти на поле боя… Такое просто не укладывалось в голове.
Поднеся к губам бокал освежающего напитка, Мара сделала паузу, чтобы осмыслить эти сведения. Получается, что высокородный мидкемиец, во-первых, не может поднять руку на женщину, а во-вторых, попав в плен, вовсе не покрывает себя позором. Мало этого: рабу не возбраняется жаждать свободы. Но что может быть позорнее рабства? Кто стал рабом, тот при жизни потерял душу; какие же небесные кары ожидают пленника? Кевин с самого начала держался как свободный человек; он считал себя не рабом, а военнопленным. Мара поправила складки платья, чтобы скрыть недоумение. На Келеване такие рассуждения граничили с богохульством.
Эти варвары способны расшатать устои цуранской жизни, думала Мара. Проще всего их казнить — и дело с концом. Но их крамольные мысли все равно не утаить; не ровен час, они сыграют на руку врагам. Она неловко пошутила:
— Если вы своих женщин носите на руках, значит, все важные решения принимают не правители, а их жены? Правильно я поняла?
Кевин, который следил за движениями тонких женских рук, расправлявших складки скользящего шелка, с сожалением оторвал глаза от ложбинки между ее грудей и засмеялся:
— В каком-то смысле так и есть, госпожа. Однако это происходит негласно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115