порой к этим звукам примешивались резкие возгласы. Дождь утих, и насекомые в саду у Мары завели свою скрипучую ночную песнь.
Поскольку никто не изъявлял намерения уделить внимание повседневным человеческим надобностям, Кевин в конце концов опустился на колени рядом с Марой и отобрал у нее пергамент, который она уже целый час не выпускала из рук, так и не прочитав ни одного слова.
— Ты, должно быть, проголодалась, — напомнил он ей.
Мара прислонилась к нему головой.
— Не очень-то. Но мне нужно что-нибудь съесть, если я собираюсь завтра в Совете держаться на ногах.
Кевин поднялся, готовый к неизбежному столкновению воль, которое происходило каждый раз, когда он наведывался на кухню. Джайкен считал своей законной добычей каждого раба, у которого руки не заняты делом. Сегодня, как видно, он был настроен по-боевому, ибо целая бригада поварят уже усердно чистила котлы и тарелки. Он требовал, чтобы каждый ковш, чашка или миска были почищены с песком и протерты ветошью, словно в звоне посуды содержались некие чары, способные отогнать подкрадывающееся зло.
Джайкен увидел Кевина в дверях, и его озабоченное лицо просияло:
— Госпожа хочет поесть?
Кевин кивнул, и в ту же минуту в руках у него оказался поднос с теплым хлебом, сыром и фруктами. Несколько разочарованный столь легкой победой, он проглотил тщательно приготовленную колкость и вернулся к госпоже. Он поставил перед ней поднос и сам присел с ней рядом; уступая его настояниям, Мара некоторое время добросовестно старалась что-нибудь проглотить. Кончилось тем, что с ужином расправился Аракаси. Кевин заставил Мару лечь поспать, а у каждой двери и у каждого окна неподвижно, как статуи, стояли воины, готовые к отражению нападения, которое так и не произошло.
***
Наступило утро. Мара поднялась с подушек и потребовала, чтобы ей принесли умыться и прислали горничных. Под гримом не были видны тени, оставленные на лице неотвязной тревогой, а три слоя парадного одеяния скрадывали худобу властительницы. В последнюю минуту, уже готовая к выходу, она обернулась и в упор взглянула на Кевина.
Удрученный перспективой еще одного томительного дня, он с упреком смотрел на нее своими голубыми глазами.
Опасаясь, главным образом, того, что нападение на апартаменты Акомы состоится в ее отсутствие, Мара поддалась сердечному порыву и сжалилась:
— Пойдем со мной. Держись рядом и молчи, пока я не разрешу тебе говорить.
Мгновенно сорвавшись с места, Кевин присоединился к ее свите. Люджан приказал охране построиться, и через несколько минут отряд Акомы вступил в Палату Совета.
Косые солнечные лучи пробивались сквозь прозрачный купол, высвечивая пожелтевшие фрески над галереями. Верхние ряды сидений уже были заполнены, а нижние еще пустовали. Хаос уже достаточно улегся, чтобы, как выразился Кевин, цуранская знать вспомнила о столь тонких предметах, как старшинство и ранг.
Мидкемиец сопровождал Мару вниз по лестнице; позади них держались Люджан и еще два воина. Остальные гвардейцы из ее охраны остались на развилке, как будто этот Совет ничем не отличался от любого другого.
Но когда они проходили мимо одного из пустых кресел, Мара прижала пальцы к губам, чтобы не позволить себе вскрикнуть.
— Беда? — прошептал Кевин, позабыв про свое обещание помалкивать.
Мара чуть заметно кивнула. С самым несчастным видом она прошептала:
— Властитель Патаки из Сиды погиб.
— Кто? — переспросил Кевин.
— Человек, который однажды проявил ко мне доброту, когда все шарахались от меня, как от прокаженной. Кроме того, он был нашим возможным сильным союзником. Вчера он был здесь, но сегодня его место пустует.
— Откуда ты знаешь, что он не просто засиделся за завтраком? — пробурчал Кевин.
Мара устроилась в кресле, кивком приказала своему рабу встать позади нее, справа, и быстрым взглядом окинула зал.
— Только убийца мог бы удержать Патаки вне этой палаты. Кроме него, отсутствуют еще трое властителей, которых я предпочла бы здесь видеть.
— Твои друзья? — Кевин очень старался приглушить собственный голос.
— Нет. Враги Минванаби, — ответила Мара.
Она с треском развернула веер и что-то негромко сказала Люджану, который расставил по обе стороны от нее воинов, а сам занял место, ближайшее к проходу.
Теперь начала заполняться самая нижняя галерея. Кевин приглядывался к великим властителям Империи, разодетым пестро, как павлины, когда те во всю ширь разворачивают свой несравненный хвост. Некоторые восседали на креслах с самым царственным видом, удостаивая лишь несколькими словами просителей или искателей союза. Другие сбивались в кучки или переходили с места на место, обмениваясь секретами; эти больше напоминали бабочек, порхающих вокруг цветов. Игра Совета сводилась в основном не столько к открытой битве за более высокое место в иерархии, сколько к едва уловимой, бесконечной череде встреч, столкновений, уклонений и общественных махинаций.
— Ничего не понимаю, — признался Кевин после долгих минут наблюдения. — По их поведению никак не скажешь, что у кого-то убит друг или приятель, — а ведь ты говоришь, что таких четверо.
— Смерть — это часть Игры, — ответила Мара.
Утро еще не кончилось, когда Кевин наконец понял смысл ее слов. В неподобающем интересе к чужому поражению таился намек на бесчестье, поскольку в любом убийстве кто-нибудь да виноват. В отсутствие доказательств цурани признавали только «несчастный случай». Какой-нибудь властитель мог не только безнаказанно убивать, но и снискать себе этим уважение соперников, если при этом сохранялась видимость благолепия.
Неторопливой походкой к Маре приблизился господин средних лет; она поднялась с места и поклонилась, приветствуя его. Завязалась светская беседа, в ходе которой были произнесены несколько слов о торговых делах. Кевин остался наедине со своими мыслями. Страшнее всего в жизни показались ему эти спокойные будничные рассуждения в такой день, когда по дворцу разгуливают (или во всяком случае разгуливали минувшей ночью) убийцы.
По залу прокатился шелест голосов, когда на нижней галерее появился молодой вельможа, сопровождаемый шестью стражниками в алых с серым доспехах. Он занял одно из наиболее почетных мест напротив центрального возвышения. Множество голов повернулось к нему, когда он знаком подозвал своего советника, обменялся с ним несколькими фразами и тот без малейшей заминки поспешил вверх по ступеням туда, где Мара все еще беседовала с пожилым аристократом.
Приближающаяся волна шепотков подсказала Кевину, что происходит нечто значительное.
Советник отвесил Маре поклон.
— Госпожа властительница Акомы, мой господин желает уведомить тебя, что дом Кеда готов исполнить любое обязательство, принятое от его имени.
Мара слегка наклонила голову, и советник удалился. Эта короткая сценка произвела глубокое впечатление на человека, чья беседа с Марой оказалась столь ненадолго прерванной. Вся его повадка разом изменилась, и если раньше он держался с Марой несколько свысока, то теперь его манеры стали попросту раболепными. Более того, не прошло и минуты, как несколько других властителей рангом помельче спустились со своих галерей, чтобы перемолвиться словечком с властительницей Акомы.
Кевин не уставал дивиться поворотам подводных течений цуранской политики. Мара чем дальше, тем ощутимее становилась центром внимания. Теперь, когда вожди Пяти Великих Семей сгинули в чуждом мире, наиболее крупные кланы оказались втянутыми каждый в свои собственные междоусобицы. Для менее значительных семей внутри этих кланов, а также для более мелких кланов внутри Совета это открывало кое-какие возможности: поторговаться, дать обещание и заручиться поддержкой. Если соперничество могучих выливалось в армейские вылазки одного властителя против другого, то более слабые дома оказывались вынуждены либо держаться вместе, либо искать мощных покровителей. Заключались соглашения, устанавливались перемирия, оговаривались уступки, сделанные по доброй воле или под давлением силы; имущество переходило из рук в руки под видом залогов или подарков.
Когда дело шло уже к полудню, Кевин сообразил, что Маре до сих пор ни разу не понадобилось покинуть свое кресло: заинтересованные стороны сами искали ее общества, что не ускользнуло от внимания и других группировок. Инродака и Экамчи часто поглядывали на пустующее место Минванаби; господа из клана Ионани, улыбаясь, отпускали какие-то замечания в разговоре с Текумой Анасати; впрочем, сам он сохранял каменно-неподвижное лицо.
Перед самым полуднем явился отряд солдат, доспехи которых являли собой сочетание пурпурного и желтого цветов. В сопровождении этого эскорта стройный юноша с привлекательным, хотя и угрюмым лицом прошествовал к креслу, принадлежащему семье Ксакатекас. Наследник властителя Чипино занял свое место в Совете с тем же холодным самообладанием, какое было свойственно его отцу. Увидев новоприбывших, Мара захлопнула веер и на мгновение прижала его ко лбу. Кевин чувствовал ее горе, но сейчас не мог ей помочь. Ему оставалось лишь неподвижно стоять за креслом госпожи и наблюдать за происходящим; но и он с болью душевной подумал о том, до чего же этот мальчик Ксакатекас похож на своего погибшего отца.
Трое властителей вежливо дожидались, пока Мара обратит на них внимание. Она взяла себя в руки и развлекала их забавными историями все то время, которое потребовалось властителям клана Ксакала, чтобы представиться наследнику их прежнего предводителя.
Наконец наступило временное затишье. Мара поманила за собой Люджана и спустилась по пологой лестнице, чтобы оказаться перед главой семьи Ксакатекас. Вблизи Хоппара выглядел точной копией отца, хотя его глаза и волосы отличались более светлым оттенком, а изящество сложения явно было унаследовано от матери Изашани. Но осанкой и манерой держаться он безусловно пошел в Чипино. Он поднялся на ноги, церемонно поклонился и спросил:
— В добром ли ты здравии, Мара из Акомы?
Кровь бросилась в лицо Мары. Задав вопрос о ее здоровье прежде, чем она смогла что-то сказать, Хоппара признал перед всеми, что Мара занимает в обществе более высокое положение, чем он сам! По крови он принадлежал к одной из Пяти Великих Семей, и потому его приветствие следовало воспринимать просто как дань учтивости, но получилось так, что этот мимолетный жест возымел самые ошеломляющие последствия. Еще не собравшись с духом, чтобы найти должную форму для ответа, Мара уже приметила некоторую суматоху на галереях. Господа, находившиеся поблизости от властителя Ксакатекаса, взирали на нее чуть ли не с благоговейным восторгом, тогда как другие, разместившиеся по другую сторону от помоста, созерцали это с самыми кислыми минами.
В ответе Мары звучала искренняя теплота:
— Я здорова, властитель Ксакатекаса. Горе твоей семьи — это горе Акомы. Твой отец умножил славу своего дома и клана, и более того — всей Империи. Он отважно защищал границы Цурануани и оказал Акоме честь, разрешив нам видеть в нем своего союзника. Если бы ты причислял мой дом к друзьям семьи Ксакатекас, я относилась бы к этому как к почетной привилегии.
Хоппара умудрился приветливо улыбнуться, хотя при всем желании не смог стереть с лица следы горя:
— Госпожа, я сочту за честь, если ты согласишься сегодня отобедать со мной.
Мара церемонно поклонилась, давая понять, что она принимает приглашение. Обратный путь к своему креслу оказался для Мары неожиданно долгим, поскольку ее то и дело задерживала волна очередных льстецов, и пока первый советник из дома Ксакатекасов не явился, чтобы проводить ее к столу, у нее не было ни секунды свободной.
***
Апартаменты семьи Ксакатекас в Имперском дворце размерами превышали покои Акомы по крайней мере вдвое. Ковры и старинные редкости поражали великолепием; мебель черного лака составляла изысканный контраст с оттенками бледно-лилового, пурпурного и кремового цветов. Певчие птицы в подвесных клетках наполняли комнату пением и трепетанием ярких крылышек. Сразу почувствовав во всем этом тонкий вкус госпожи Изашани и ее любовь к удобству, Мара с облегчением расположилась на мягких высоких подушках. Слуги были здесь вымуштрованы властителем Чипино, и один из них состоял на службе во времена кампании в Дустари. Уже знакомый с привычками Мары, он подал для ополаскивания рук чашу с водой, куда были подмешаны именно те благовония, которые она предпочитала. После омовения Мара грустно задумалась о старом властителе; тем временем Кевин нашел себе место на полу, у нее за плечом.
Хоппара сбросил свою тяжелую мантию, слегка взъерошил рукой плотно уложенные волосы и уселся напротив Мары за низеньким столом, который был сервирован редкими яствами. Он вздохнул, поддернул кверху рукава, обнажив сильные загорелые руки, и предоставил их в распоряжение своего личного раба-телохранителя, который также ожидал распоряжений, пристроившись у локтя хозяина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Поскольку никто не изъявлял намерения уделить внимание повседневным человеческим надобностям, Кевин в конце концов опустился на колени рядом с Марой и отобрал у нее пергамент, который она уже целый час не выпускала из рук, так и не прочитав ни одного слова.
— Ты, должно быть, проголодалась, — напомнил он ей.
Мара прислонилась к нему головой.
— Не очень-то. Но мне нужно что-нибудь съесть, если я собираюсь завтра в Совете держаться на ногах.
Кевин поднялся, готовый к неизбежному столкновению воль, которое происходило каждый раз, когда он наведывался на кухню. Джайкен считал своей законной добычей каждого раба, у которого руки не заняты делом. Сегодня, как видно, он был настроен по-боевому, ибо целая бригада поварят уже усердно чистила котлы и тарелки. Он требовал, чтобы каждый ковш, чашка или миска были почищены с песком и протерты ветошью, словно в звоне посуды содержались некие чары, способные отогнать подкрадывающееся зло.
Джайкен увидел Кевина в дверях, и его озабоченное лицо просияло:
— Госпожа хочет поесть?
Кевин кивнул, и в ту же минуту в руках у него оказался поднос с теплым хлебом, сыром и фруктами. Несколько разочарованный столь легкой победой, он проглотил тщательно приготовленную колкость и вернулся к госпоже. Он поставил перед ней поднос и сам присел с ней рядом; уступая его настояниям, Мара некоторое время добросовестно старалась что-нибудь проглотить. Кончилось тем, что с ужином расправился Аракаси. Кевин заставил Мару лечь поспать, а у каждой двери и у каждого окна неподвижно, как статуи, стояли воины, готовые к отражению нападения, которое так и не произошло.
***
Наступило утро. Мара поднялась с подушек и потребовала, чтобы ей принесли умыться и прислали горничных. Под гримом не были видны тени, оставленные на лице неотвязной тревогой, а три слоя парадного одеяния скрадывали худобу властительницы. В последнюю минуту, уже готовая к выходу, она обернулась и в упор взглянула на Кевина.
Удрученный перспективой еще одного томительного дня, он с упреком смотрел на нее своими голубыми глазами.
Опасаясь, главным образом, того, что нападение на апартаменты Акомы состоится в ее отсутствие, Мара поддалась сердечному порыву и сжалилась:
— Пойдем со мной. Держись рядом и молчи, пока я не разрешу тебе говорить.
Мгновенно сорвавшись с места, Кевин присоединился к ее свите. Люджан приказал охране построиться, и через несколько минут отряд Акомы вступил в Палату Совета.
Косые солнечные лучи пробивались сквозь прозрачный купол, высвечивая пожелтевшие фрески над галереями. Верхние ряды сидений уже были заполнены, а нижние еще пустовали. Хаос уже достаточно улегся, чтобы, как выразился Кевин, цуранская знать вспомнила о столь тонких предметах, как старшинство и ранг.
Мидкемиец сопровождал Мару вниз по лестнице; позади них держались Люджан и еще два воина. Остальные гвардейцы из ее охраны остались на развилке, как будто этот Совет ничем не отличался от любого другого.
Но когда они проходили мимо одного из пустых кресел, Мара прижала пальцы к губам, чтобы не позволить себе вскрикнуть.
— Беда? — прошептал Кевин, позабыв про свое обещание помалкивать.
Мара чуть заметно кивнула. С самым несчастным видом она прошептала:
— Властитель Патаки из Сиды погиб.
— Кто? — переспросил Кевин.
— Человек, который однажды проявил ко мне доброту, когда все шарахались от меня, как от прокаженной. Кроме того, он был нашим возможным сильным союзником. Вчера он был здесь, но сегодня его место пустует.
— Откуда ты знаешь, что он не просто засиделся за завтраком? — пробурчал Кевин.
Мара устроилась в кресле, кивком приказала своему рабу встать позади нее, справа, и быстрым взглядом окинула зал.
— Только убийца мог бы удержать Патаки вне этой палаты. Кроме него, отсутствуют еще трое властителей, которых я предпочла бы здесь видеть.
— Твои друзья? — Кевин очень старался приглушить собственный голос.
— Нет. Враги Минванаби, — ответила Мара.
Она с треском развернула веер и что-то негромко сказала Люджану, который расставил по обе стороны от нее воинов, а сам занял место, ближайшее к проходу.
Теперь начала заполняться самая нижняя галерея. Кевин приглядывался к великим властителям Империи, разодетым пестро, как павлины, когда те во всю ширь разворачивают свой несравненный хвост. Некоторые восседали на креслах с самым царственным видом, удостаивая лишь несколькими словами просителей или искателей союза. Другие сбивались в кучки или переходили с места на место, обмениваясь секретами; эти больше напоминали бабочек, порхающих вокруг цветов. Игра Совета сводилась в основном не столько к открытой битве за более высокое место в иерархии, сколько к едва уловимой, бесконечной череде встреч, столкновений, уклонений и общественных махинаций.
— Ничего не понимаю, — признался Кевин после долгих минут наблюдения. — По их поведению никак не скажешь, что у кого-то убит друг или приятель, — а ведь ты говоришь, что таких четверо.
— Смерть — это часть Игры, — ответила Мара.
Утро еще не кончилось, когда Кевин наконец понял смысл ее слов. В неподобающем интересе к чужому поражению таился намек на бесчестье, поскольку в любом убийстве кто-нибудь да виноват. В отсутствие доказательств цурани признавали только «несчастный случай». Какой-нибудь властитель мог не только безнаказанно убивать, но и снискать себе этим уважение соперников, если при этом сохранялась видимость благолепия.
Неторопливой походкой к Маре приблизился господин средних лет; она поднялась с места и поклонилась, приветствуя его. Завязалась светская беседа, в ходе которой были произнесены несколько слов о торговых делах. Кевин остался наедине со своими мыслями. Страшнее всего в жизни показались ему эти спокойные будничные рассуждения в такой день, когда по дворцу разгуливают (или во всяком случае разгуливали минувшей ночью) убийцы.
По залу прокатился шелест голосов, когда на нижней галерее появился молодой вельможа, сопровождаемый шестью стражниками в алых с серым доспехах. Он занял одно из наиболее почетных мест напротив центрального возвышения. Множество голов повернулось к нему, когда он знаком подозвал своего советника, обменялся с ним несколькими фразами и тот без малейшей заминки поспешил вверх по ступеням туда, где Мара все еще беседовала с пожилым аристократом.
Приближающаяся волна шепотков подсказала Кевину, что происходит нечто значительное.
Советник отвесил Маре поклон.
— Госпожа властительница Акомы, мой господин желает уведомить тебя, что дом Кеда готов исполнить любое обязательство, принятое от его имени.
Мара слегка наклонила голову, и советник удалился. Эта короткая сценка произвела глубокое впечатление на человека, чья беседа с Марой оказалась столь ненадолго прерванной. Вся его повадка разом изменилась, и если раньше он держался с Марой несколько свысока, то теперь его манеры стали попросту раболепными. Более того, не прошло и минуты, как несколько других властителей рангом помельче спустились со своих галерей, чтобы перемолвиться словечком с властительницей Акомы.
Кевин не уставал дивиться поворотам подводных течений цуранской политики. Мара чем дальше, тем ощутимее становилась центром внимания. Теперь, когда вожди Пяти Великих Семей сгинули в чуждом мире, наиболее крупные кланы оказались втянутыми каждый в свои собственные междоусобицы. Для менее значительных семей внутри этих кланов, а также для более мелких кланов внутри Совета это открывало кое-какие возможности: поторговаться, дать обещание и заручиться поддержкой. Если соперничество могучих выливалось в армейские вылазки одного властителя против другого, то более слабые дома оказывались вынуждены либо держаться вместе, либо искать мощных покровителей. Заключались соглашения, устанавливались перемирия, оговаривались уступки, сделанные по доброй воле или под давлением силы; имущество переходило из рук в руки под видом залогов или подарков.
Когда дело шло уже к полудню, Кевин сообразил, что Маре до сих пор ни разу не понадобилось покинуть свое кресло: заинтересованные стороны сами искали ее общества, что не ускользнуло от внимания и других группировок. Инродака и Экамчи часто поглядывали на пустующее место Минванаби; господа из клана Ионани, улыбаясь, отпускали какие-то замечания в разговоре с Текумой Анасати; впрочем, сам он сохранял каменно-неподвижное лицо.
Перед самым полуднем явился отряд солдат, доспехи которых являли собой сочетание пурпурного и желтого цветов. В сопровождении этого эскорта стройный юноша с привлекательным, хотя и угрюмым лицом прошествовал к креслу, принадлежащему семье Ксакатекас. Наследник властителя Чипино занял свое место в Совете с тем же холодным самообладанием, какое было свойственно его отцу. Увидев новоприбывших, Мара захлопнула веер и на мгновение прижала его ко лбу. Кевин чувствовал ее горе, но сейчас не мог ей помочь. Ему оставалось лишь неподвижно стоять за креслом госпожи и наблюдать за происходящим; но и он с болью душевной подумал о том, до чего же этот мальчик Ксакатекас похож на своего погибшего отца.
Трое властителей вежливо дожидались, пока Мара обратит на них внимание. Она взяла себя в руки и развлекала их забавными историями все то время, которое потребовалось властителям клана Ксакала, чтобы представиться наследнику их прежнего предводителя.
Наконец наступило временное затишье. Мара поманила за собой Люджана и спустилась по пологой лестнице, чтобы оказаться перед главой семьи Ксакатекас. Вблизи Хоппара выглядел точной копией отца, хотя его глаза и волосы отличались более светлым оттенком, а изящество сложения явно было унаследовано от матери Изашани. Но осанкой и манерой держаться он безусловно пошел в Чипино. Он поднялся на ноги, церемонно поклонился и спросил:
— В добром ли ты здравии, Мара из Акомы?
Кровь бросилась в лицо Мары. Задав вопрос о ее здоровье прежде, чем она смогла что-то сказать, Хоппара признал перед всеми, что Мара занимает в обществе более высокое положение, чем он сам! По крови он принадлежал к одной из Пяти Великих Семей, и потому его приветствие следовало воспринимать просто как дань учтивости, но получилось так, что этот мимолетный жест возымел самые ошеломляющие последствия. Еще не собравшись с духом, чтобы найти должную форму для ответа, Мара уже приметила некоторую суматоху на галереях. Господа, находившиеся поблизости от властителя Ксакатекаса, взирали на нее чуть ли не с благоговейным восторгом, тогда как другие, разместившиеся по другую сторону от помоста, созерцали это с самыми кислыми минами.
В ответе Мары звучала искренняя теплота:
— Я здорова, властитель Ксакатекаса. Горе твоей семьи — это горе Акомы. Твой отец умножил славу своего дома и клана, и более того — всей Империи. Он отважно защищал границы Цурануани и оказал Акоме честь, разрешив нам видеть в нем своего союзника. Если бы ты причислял мой дом к друзьям семьи Ксакатекас, я относилась бы к этому как к почетной привилегии.
Хоппара умудрился приветливо улыбнуться, хотя при всем желании не смог стереть с лица следы горя:
— Госпожа, я сочту за честь, если ты согласишься сегодня отобедать со мной.
Мара церемонно поклонилась, давая понять, что она принимает приглашение. Обратный путь к своему креслу оказался для Мары неожиданно долгим, поскольку ее то и дело задерживала волна очередных льстецов, и пока первый советник из дома Ксакатекасов не явился, чтобы проводить ее к столу, у нее не было ни секунды свободной.
***
Апартаменты семьи Ксакатекас в Имперском дворце размерами превышали покои Акомы по крайней мере вдвое. Ковры и старинные редкости поражали великолепием; мебель черного лака составляла изысканный контраст с оттенками бледно-лилового, пурпурного и кремового цветов. Певчие птицы в подвесных клетках наполняли комнату пением и трепетанием ярких крылышек. Сразу почувствовав во всем этом тонкий вкус госпожи Изашани и ее любовь к удобству, Мара с облегчением расположилась на мягких высоких подушках. Слуги были здесь вымуштрованы властителем Чипино, и один из них состоял на службе во времена кампании в Дустари. Уже знакомый с привычками Мары, он подал для ополаскивания рук чашу с водой, куда были подмешаны именно те благовония, которые она предпочитала. После омовения Мара грустно задумалась о старом властителе; тем временем Кевин нашел себе место на полу, у нее за плечом.
Хоппара сбросил свою тяжелую мантию, слегка взъерошил рукой плотно уложенные волосы и уселся напротив Мары за низеньким столом, который был сервирован редкими яствами. Он вздохнул, поддернул кверху рукава, обнажив сильные загорелые руки, и предоставил их в распоряжение своего личного раба-телохранителя, который также ожидал распоряжений, пристроившись у локтя хозяина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115