Оно уже покрыло почти весь пергамент и теперь посылало любопытные щупальца вдоль рубцов на каменном полу.
Наконец Элвин заставил себя выйти из ступора. Его рука. Его бесполезная, увечная рука сделала это.
Волна ненависти, черной, как чернила, захлестнула молодого монаха. «Я неугоден Богу», — мрачно решил он. Что толку в переписчике, чья собственная неловкость уничтожает прекрасные работы, которые он пытается сотворить? Элвин слыхал рассказы о язычниках на севере, которые топили детей, рожденных калеками. Он почти желал сейчас, чтобы его родители в свое время поступили так же и с ним. Смерть была бы милосерднее, нежели то, что ему приходилось переносить.
Колокольный перезвон не утихал, но на сей раз его благостная музыка не проливалась на душу Элвина нежным волшебством. Он быстро собрал инструменты, перепачкав черными чернилами рясу, и заторопился в церковь, думая лишь о необходимости искупления греха собственной неуклюжести. Да, искупления, сказал себе юноша. И кое-что еще. «Нельзя предоставлять Вульфстану возможности посвятить меня в те ужасные новости, которые он намеревался изложить мне, прежде чем я оставил его в саду».
Братья разглядывали перепачканную рясу Элвина, но комментариев делать не стали, решив, что время для этого еще впереди. Элвин увидел глаза Вульфстана, полные сочувственного понимания. Во время службы юноша пел от всего сердца, чувственно произнося священные слова, будто они могли поставить все на свое место. Увы, этим вечером псалмы не приносили ему умиротворения.
Перепуганный, Элвин задался вопросом, обретет ли он когда-нибудь снова душевный покой.
* * *
После вечерни Элвин ухитрился переговорить с аббатом Беда наедине. Рассказав о своей оплошности, он взял на себя всю ответственность за погубленный манускрипт и испачканную рясу, затем попросил у аббата о всенощном бдении в церкви во искупление своего греха. Беда, как всегда, смущенный физическим уродством Элвина, тут же согласился с предложением молодого монаха.
Каким-то образом Элвину удалось избежать встречи с Вульфстаном до ужина. За столом он сел подальше от епископа и слушал вполуха, как один из послушников читает срывающимся голосом затрапезную молитву. Во время ужина никто не разговаривал, братья даже не просили друг друга передать то или иное блюдо. Жесты и знаки заменяли бенедиктинцам слова. Пища была более обильной, нежели обычно, из-за присутствия за столом епископа Вульфстана. Монахам даже подали фрукты, которые предполагалось засушить на зиму, мелкие, правда, и безвкусные вследствие засухи; вкусили монахи и жареной свежей рыбы, выловленной в пруду аббатства. После ужина братия снова собралась вместе для повечерия, после чего монахи отправились в свой дортуар.
Элвин шел к церкви из трапезной, неся в правой руке небольшой фонарь и неуклюже зажав под мышкой еще один предмет. Церковь неясно вырисовывалась в сумерках, и юноша несколько воспрянул духом.
Чья-то рука опустилась на его плечо. Элвин подпрыгнул, едва не закричав.
— Я не уеду, пока не скажу тебе того, с чем прибыл сюда, — заявил Вульфстан.
— А я не желаю слушать этого, — прошептал Элвин, с надеждой глядя на церковь, сулившую ему убежище.
— Ты должен, — неумолимо сказал епископ. — Мало ли что случится со мной, кто-то еще должен знать обо всем. Я уже упоминал о свалившихся на нас напастях, теперь я объясню тебе, что они означают. С глубоким страхом осознаю я, что мир наш торопливо движется к своему концу. Извечный враг среди нас, Элвин, и инструмент его, Антихрист, лишь ждет зова. Не вижу никаких других причин для внезапного потока катастроф — чума, пожары, кометы, голод и захватчики с севера.
— Почему вы говорите это мне? Почему не кричите об этом с самой высокой крыши? — попытался спорить Элвин, по-прежнему направляясь к церкви.
— Потому что враг умен. — Теперь Вульфстан шел в ногу с молодым монахом. — Он знает, что человеку легче, удобнее верить в отдаленный Судный День. Он не станет использовать свои инструменты, пока не почувствует, что способен одержать победу. Я могу убедить нескольких истинных верующих в страшной серьезности ситуации, но никто не поверит мне до той степени, чтобы предпринять ответный удар в настоящее время. Враг изыщет способы поразить нас, не вызывая среди людей особого беспокойства — как было с Дунстаном, Сигериком и остальными. Нет, в данный момент высказать тихое слово внимающему уху — лучшее, что я могу сделать.
Элвин чувствовал, что вот-вот разрыдается. Идет Антихрист. Близится конец света… Внезапная ярость забурлила в нем.
— Почему вы говорите об этом мне! — возопил он.
Юноша резко остановился и едва не уронил фонарь, поспешно опуская его на землю. Вульфстан часто заморгал глазами, напуганный вспышкой гнева молодого монаха. Элвин сердито поднял свою бесполезную конечность к лицу епископа.
— Взгляните! Я даже не целый человек. Знаете, что я натворил сегодня в скриптории? Эта… эта дохлая штуковина опрокинула полную чернильницу и погубила целую страницу манускрипта. Месяцы работы — коту под хвост. Я хуже, чем бесполезен. Я не способен исполнять Божью волю. Я калека, и мое единственное предназначение — терпеливо выписывать слово за словом… я не могу занять место в армии Господа, не могу обрабатывать поля и обеспечивать снедью голодных… я абсолютно никчемен, епископ, а вы взваливаете на меня столь ужасный груз! Что, во имя Святой Троицы, могу я сделать? Написать красивыми буквами «Изыди, Сатана!»? Вы — искуситель его калибра, дающий мне сведения, которые я не способен надлежащим образом использовать, призывающий меня готовиться к битве, в которой я не в силах сражаться!
Глаза Вульфстана сузились, епископ сам начинал сердиться. Но Элвин не дал ему возможности ответить. Они уже достигли часовни, и юноша, отвернувшись от епископа, быстро взбежал по каменным ступенькам к двери. Вульфстан не последовал за ним.
Беззвучно ступая босыми ступнями по каменному полу, Элвин приблизился к алтарю. Он закрыл глаза, затем снова открыл их, ища успокоения. Прямо перед ним висела слабо освещенная фигура Христа. Тело Сына Божьего мерцало в темноте, словно озарённое собственным сиянием. Терновый венец казался более колючим, более зловещим, нежели при свете дня, а раны на Его руках и боках пропали во тьме.
Элвин долго и неотрывно смотрел на божественный образ. Слезы навернулись на глаза, и он позволил им катиться по щекам, не делая попытки вытереть мокрое лицо. Юноша начал медленно раздеваться, немного дрожа от холода, исходящего от толстых каменных стен. Осторожно поставив фонарь на пол, Элвин взял в правую руку другой принесенный им предмет — плеть.
Опустившись на колени, он взмолился:
— Всеблагой Отец наш небесный, Иисусе милосердный, молю Тебя, прости бедного грешника сего.
Сделав глубокий вдох, Элвин изо всех сил хлестанул себя плетью по обнаженной спине. Дыхание перехватило, из глаз будто посыпались искры. Боль оказалась неожиданно жгучей. Молодой монах стиснул зубы и снова огрел бичом незащищенную плоть. Он ощутил, как при следующем ударе набухшая кожа лопнула, по бокам потекли струйки крови. Боль смешивалась со странным удовольствием. Очищением. Искуплением греха. Посредством страдания можно обрести душевный покой. Некоторые из братьев пытались убедить Элвина, что его увечная рука не является Божьей карой, что Господь не сердится на него, но Элвин имел свою точку зрения на этот счет.
Он продолжал бичевать себя до тех пор, пока не устала рука, а потом отшвырнул окровавленную плеть. Юноша закрыл лицо здоровой рукой.
— Боже правый, — заплакал Элвин, — прости меня, Господи. Я ничего не умею.
Он лег на пол — исполосованная плетью спина горела, обнаженные гениталии замерзали от холодного давления камня, — осторожно поместил в нужное положение безвольную левую руку, затем откинул в сторону правую руку, имитируя нависающую над ним фигуру на распятий. Волна стыда затопила его, стыда за свое уродливое тело — трогательный сосуд для божественного дара, души.
Пожалуйста, дорогой Иисус, Ты, который лечил прокаженных, который изгонял демонов, который исцелял больных, — дай мне способность служить Тебе должным образом. Исцели меня. Сделай меня полноценным человеком.
Сотвори со мной чудо.
ГЛАВА 2
Прожив в Далриаде очень долго, Колум Килле, однако, так и не привык к удручающе серым оттенкам ландшафта этой страны. Дождь был постоянным спутником здешней природы, равно как и ветер и низко нависающие небеса. Цвета повсюду бледные и унылые — вереска, упорно цепляющегося за крошечные заплатки земли среди скал; редкой травы, растущей лишь для того, чтобы ее пожирали лохматые рыжие скотинки, которые паслись чуть ли не на каждом дюйме немногочисленных каменистых равнин. Время от времени Колум, известный теперь среди своих друзей и последователей как Колумба, испытывал острую тоску по зеленым покатым холмам родной Ирландии. Но Господь Бог и ирландская политика привели его сюда, и здесь ему надлежало жить.
Иона, когда-то называемый островом Друидов, обладал неким притягательным величием. От друидов до «Светоча Веры» он казался Колумбе воистину божественным местом. Однако Колумба — не мог долго оставаться там, поскольку следовало как можно шире распространять Слово Божие среди языческого населения. После долгих скитаний по шотландским нагорьям Колумба и прибыл сюда, к этому озеру близ Инвернесса.
Боже милосердный, подумал Колумба, как все же холодно сегодня. Небо, конечно, затянуто тучами. Само озеро, правда, тихо и спокойно.
Сердце священника учащенно забилось.
— Помилуй меня, Господи, слугу Твоего, — шепотом взмолился он, затем большими шагами направился к краю воды.
Ему пришлось пробираться между кучами подношений на берегу: в основном брошек, браслетов и других дешевых украшений. Он знал, что более солидная дань тому, кого язычники считали озерным «божеством», лежит на дне. Позади него, держа в высоко поднятых руках факелы, молчаливо ждали пришедшие вместе с ним туземцы.
— Приди! — вскричал Колумба. — Зверь глубин, который охотится на самое совершенное творение Божие, приди! Я, Колумба, приказываю тебе от имени Господа Всемогущего!
Ничего не произошло. Сияющее зеркало оставалось недвижимым, только его отражающая поверхность слегка зарябилась от налетевшего порыва ветра.
— Тварь озерная! — снова попытался Колумба, воздевая руки в командном жесте. — Приди, когда я призываю тебя, иначе испытаешь на себе гнев Божий!
Никакого ответа. Несмотря на холод, на лбу монаха выступила испарина. Позади себя он услышал недовольный ропот. Такого не может быть. Тварь должна прийти, вызываемая именем Господа… если только она не выдумка варварских умов…
И тут озерная вода начала вспениваться. Ропот недовольства позади Колумбы сменился тревожными возгласами. Монах, однако, вдруг успокоился. Она пришла. Слава Богу, она пришла, повинуясь приказу, и если она исполнила Божью волю, то повинуется и ему, Колумбе, слуге Господнему.
Громадная волна обрушилась на берега озера, намочив рясу Колумбы до самых колен. Монах хватанул ртом воздух, едва не задохнувшись от внезапной ледяной ванны, затем снова открыл рот, теперь уже от изумления, мелко крестясь при первом взгляде на создание, вызвавшее волну.
Господи Иисусе, как оно огромно!
Шея толщиной, наверное, в десяток человеческих туловищ, а на ней отвратительная голова, поднявшаяся над поверхностью. Вот она поднимается выше… еще выше… Чудовище открыло пасть в сердитом рыке, и Колумба, не отдавая себе отчета, завопил в страшной муке и зажал руками уши. Большие, острые зубы теснились в адской пасти. А над ней сверкали желтые, длинного разреза глаза, глаза разгневанного змия. Тела видно не было, только кольцо за кольцом…
На протяжении многих лет простой люд, плача, рассказывал Колумбе, как лохнесское чудовище хватает и пожирает неосторожных жителей здешних мест. Колумба в глубине души всегда считал это досужими домыслами местных старух, которые плетут свои фантазии от безделья, но теперь у него самого подкашивались колени перед несомненной, ужасной действительностью.
Снова взревел монстр, и Колумба ощутил на лице горячее дыхание, воняющее гнилым мясом. Странно, но это приободрило монаха. Он опять вспомнил, кто он есть, зачем прибыл сюда и, превыше всего, кому служит всем сердцем. Силой наполнилось его трепещущее тело, и Колумба встал во весь рост, гордо и властно.
— Гадкое создание из глубин бездны! — прокричал священник. — Склонись перед властью Господней! Изыди с глаз моих навеки и не покушайся на тех, кто отваживается приближаться к этим водам!
Чудовище прищурилось. Склонив свою массивную голову к Колумбе, оно посмотрело ему прямо в глаза. У монаха перехватило дыхание, но он не посмел отвести взгляда от огромной морды монстра. Я — щит и меч Господний, — сказал себе Колумба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Наконец Элвин заставил себя выйти из ступора. Его рука. Его бесполезная, увечная рука сделала это.
Волна ненависти, черной, как чернила, захлестнула молодого монаха. «Я неугоден Богу», — мрачно решил он. Что толку в переписчике, чья собственная неловкость уничтожает прекрасные работы, которые он пытается сотворить? Элвин слыхал рассказы о язычниках на севере, которые топили детей, рожденных калеками. Он почти желал сейчас, чтобы его родители в свое время поступили так же и с ним. Смерть была бы милосерднее, нежели то, что ему приходилось переносить.
Колокольный перезвон не утихал, но на сей раз его благостная музыка не проливалась на душу Элвина нежным волшебством. Он быстро собрал инструменты, перепачкав черными чернилами рясу, и заторопился в церковь, думая лишь о необходимости искупления греха собственной неуклюжести. Да, искупления, сказал себе юноша. И кое-что еще. «Нельзя предоставлять Вульфстану возможности посвятить меня в те ужасные новости, которые он намеревался изложить мне, прежде чем я оставил его в саду».
Братья разглядывали перепачканную рясу Элвина, но комментариев делать не стали, решив, что время для этого еще впереди. Элвин увидел глаза Вульфстана, полные сочувственного понимания. Во время службы юноша пел от всего сердца, чувственно произнося священные слова, будто они могли поставить все на свое место. Увы, этим вечером псалмы не приносили ему умиротворения.
Перепуганный, Элвин задался вопросом, обретет ли он когда-нибудь снова душевный покой.
* * *
После вечерни Элвин ухитрился переговорить с аббатом Беда наедине. Рассказав о своей оплошности, он взял на себя всю ответственность за погубленный манускрипт и испачканную рясу, затем попросил у аббата о всенощном бдении в церкви во искупление своего греха. Беда, как всегда, смущенный физическим уродством Элвина, тут же согласился с предложением молодого монаха.
Каким-то образом Элвину удалось избежать встречи с Вульфстаном до ужина. За столом он сел подальше от епископа и слушал вполуха, как один из послушников читает срывающимся голосом затрапезную молитву. Во время ужина никто не разговаривал, братья даже не просили друг друга передать то или иное блюдо. Жесты и знаки заменяли бенедиктинцам слова. Пища была более обильной, нежели обычно, из-за присутствия за столом епископа Вульфстана. Монахам даже подали фрукты, которые предполагалось засушить на зиму, мелкие, правда, и безвкусные вследствие засухи; вкусили монахи и жареной свежей рыбы, выловленной в пруду аббатства. После ужина братия снова собралась вместе для повечерия, после чего монахи отправились в свой дортуар.
Элвин шел к церкви из трапезной, неся в правой руке небольшой фонарь и неуклюже зажав под мышкой еще один предмет. Церковь неясно вырисовывалась в сумерках, и юноша несколько воспрянул духом.
Чья-то рука опустилась на его плечо. Элвин подпрыгнул, едва не закричав.
— Я не уеду, пока не скажу тебе того, с чем прибыл сюда, — заявил Вульфстан.
— А я не желаю слушать этого, — прошептал Элвин, с надеждой глядя на церковь, сулившую ему убежище.
— Ты должен, — неумолимо сказал епископ. — Мало ли что случится со мной, кто-то еще должен знать обо всем. Я уже упоминал о свалившихся на нас напастях, теперь я объясню тебе, что они означают. С глубоким страхом осознаю я, что мир наш торопливо движется к своему концу. Извечный враг среди нас, Элвин, и инструмент его, Антихрист, лишь ждет зова. Не вижу никаких других причин для внезапного потока катастроф — чума, пожары, кометы, голод и захватчики с севера.
— Почему вы говорите это мне? Почему не кричите об этом с самой высокой крыши? — попытался спорить Элвин, по-прежнему направляясь к церкви.
— Потому что враг умен. — Теперь Вульфстан шел в ногу с молодым монахом. — Он знает, что человеку легче, удобнее верить в отдаленный Судный День. Он не станет использовать свои инструменты, пока не почувствует, что способен одержать победу. Я могу убедить нескольких истинных верующих в страшной серьезности ситуации, но никто не поверит мне до той степени, чтобы предпринять ответный удар в настоящее время. Враг изыщет способы поразить нас, не вызывая среди людей особого беспокойства — как было с Дунстаном, Сигериком и остальными. Нет, в данный момент высказать тихое слово внимающему уху — лучшее, что я могу сделать.
Элвин чувствовал, что вот-вот разрыдается. Идет Антихрист. Близится конец света… Внезапная ярость забурлила в нем.
— Почему вы говорите об этом мне! — возопил он.
Юноша резко остановился и едва не уронил фонарь, поспешно опуская его на землю. Вульфстан часто заморгал глазами, напуганный вспышкой гнева молодого монаха. Элвин сердито поднял свою бесполезную конечность к лицу епископа.
— Взгляните! Я даже не целый человек. Знаете, что я натворил сегодня в скриптории? Эта… эта дохлая штуковина опрокинула полную чернильницу и погубила целую страницу манускрипта. Месяцы работы — коту под хвост. Я хуже, чем бесполезен. Я не способен исполнять Божью волю. Я калека, и мое единственное предназначение — терпеливо выписывать слово за словом… я не могу занять место в армии Господа, не могу обрабатывать поля и обеспечивать снедью голодных… я абсолютно никчемен, епископ, а вы взваливаете на меня столь ужасный груз! Что, во имя Святой Троицы, могу я сделать? Написать красивыми буквами «Изыди, Сатана!»? Вы — искуситель его калибра, дающий мне сведения, которые я не способен надлежащим образом использовать, призывающий меня готовиться к битве, в которой я не в силах сражаться!
Глаза Вульфстана сузились, епископ сам начинал сердиться. Но Элвин не дал ему возможности ответить. Они уже достигли часовни, и юноша, отвернувшись от епископа, быстро взбежал по каменным ступенькам к двери. Вульфстан не последовал за ним.
Беззвучно ступая босыми ступнями по каменному полу, Элвин приблизился к алтарю. Он закрыл глаза, затем снова открыл их, ища успокоения. Прямо перед ним висела слабо освещенная фигура Христа. Тело Сына Божьего мерцало в темноте, словно озарённое собственным сиянием. Терновый венец казался более колючим, более зловещим, нежели при свете дня, а раны на Его руках и боках пропали во тьме.
Элвин долго и неотрывно смотрел на божественный образ. Слезы навернулись на глаза, и он позволил им катиться по щекам, не делая попытки вытереть мокрое лицо. Юноша начал медленно раздеваться, немного дрожа от холода, исходящего от толстых каменных стен. Осторожно поставив фонарь на пол, Элвин взял в правую руку другой принесенный им предмет — плеть.
Опустившись на колени, он взмолился:
— Всеблагой Отец наш небесный, Иисусе милосердный, молю Тебя, прости бедного грешника сего.
Сделав глубокий вдох, Элвин изо всех сил хлестанул себя плетью по обнаженной спине. Дыхание перехватило, из глаз будто посыпались искры. Боль оказалась неожиданно жгучей. Молодой монах стиснул зубы и снова огрел бичом незащищенную плоть. Он ощутил, как при следующем ударе набухшая кожа лопнула, по бокам потекли струйки крови. Боль смешивалась со странным удовольствием. Очищением. Искуплением греха. Посредством страдания можно обрести душевный покой. Некоторые из братьев пытались убедить Элвина, что его увечная рука не является Божьей карой, что Господь не сердится на него, но Элвин имел свою точку зрения на этот счет.
Он продолжал бичевать себя до тех пор, пока не устала рука, а потом отшвырнул окровавленную плеть. Юноша закрыл лицо здоровой рукой.
— Боже правый, — заплакал Элвин, — прости меня, Господи. Я ничего не умею.
Он лег на пол — исполосованная плетью спина горела, обнаженные гениталии замерзали от холодного давления камня, — осторожно поместил в нужное положение безвольную левую руку, затем откинул в сторону правую руку, имитируя нависающую над ним фигуру на распятий. Волна стыда затопила его, стыда за свое уродливое тело — трогательный сосуд для божественного дара, души.
Пожалуйста, дорогой Иисус, Ты, который лечил прокаженных, который изгонял демонов, который исцелял больных, — дай мне способность служить Тебе должным образом. Исцели меня. Сделай меня полноценным человеком.
Сотвори со мной чудо.
ГЛАВА 2
Прожив в Далриаде очень долго, Колум Килле, однако, так и не привык к удручающе серым оттенкам ландшафта этой страны. Дождь был постоянным спутником здешней природы, равно как и ветер и низко нависающие небеса. Цвета повсюду бледные и унылые — вереска, упорно цепляющегося за крошечные заплатки земли среди скал; редкой травы, растущей лишь для того, чтобы ее пожирали лохматые рыжие скотинки, которые паслись чуть ли не на каждом дюйме немногочисленных каменистых равнин. Время от времени Колум, известный теперь среди своих друзей и последователей как Колумба, испытывал острую тоску по зеленым покатым холмам родной Ирландии. Но Господь Бог и ирландская политика привели его сюда, и здесь ему надлежало жить.
Иона, когда-то называемый островом Друидов, обладал неким притягательным величием. От друидов до «Светоча Веры» он казался Колумбе воистину божественным местом. Однако Колумба — не мог долго оставаться там, поскольку следовало как можно шире распространять Слово Божие среди языческого населения. После долгих скитаний по шотландским нагорьям Колумба и прибыл сюда, к этому озеру близ Инвернесса.
Боже милосердный, подумал Колумба, как все же холодно сегодня. Небо, конечно, затянуто тучами. Само озеро, правда, тихо и спокойно.
Сердце священника учащенно забилось.
— Помилуй меня, Господи, слугу Твоего, — шепотом взмолился он, затем большими шагами направился к краю воды.
Ему пришлось пробираться между кучами подношений на берегу: в основном брошек, браслетов и других дешевых украшений. Он знал, что более солидная дань тому, кого язычники считали озерным «божеством», лежит на дне. Позади него, держа в высоко поднятых руках факелы, молчаливо ждали пришедшие вместе с ним туземцы.
— Приди! — вскричал Колумба. — Зверь глубин, который охотится на самое совершенное творение Божие, приди! Я, Колумба, приказываю тебе от имени Господа Всемогущего!
Ничего не произошло. Сияющее зеркало оставалось недвижимым, только его отражающая поверхность слегка зарябилась от налетевшего порыва ветра.
— Тварь озерная! — снова попытался Колумба, воздевая руки в командном жесте. — Приди, когда я призываю тебя, иначе испытаешь на себе гнев Божий!
Никакого ответа. Несмотря на холод, на лбу монаха выступила испарина. Позади себя он услышал недовольный ропот. Такого не может быть. Тварь должна прийти, вызываемая именем Господа… если только она не выдумка варварских умов…
И тут озерная вода начала вспениваться. Ропот недовольства позади Колумбы сменился тревожными возгласами. Монах, однако, вдруг успокоился. Она пришла. Слава Богу, она пришла, повинуясь приказу, и если она исполнила Божью волю, то повинуется и ему, Колумбе, слуге Господнему.
Громадная волна обрушилась на берега озера, намочив рясу Колумбы до самых колен. Монах хватанул ртом воздух, едва не задохнувшись от внезапной ледяной ванны, затем снова открыл рот, теперь уже от изумления, мелко крестясь при первом взгляде на создание, вызвавшее волну.
Господи Иисусе, как оно огромно!
Шея толщиной, наверное, в десяток человеческих туловищ, а на ней отвратительная голова, поднявшаяся над поверхностью. Вот она поднимается выше… еще выше… Чудовище открыло пасть в сердитом рыке, и Колумба, не отдавая себе отчета, завопил в страшной муке и зажал руками уши. Большие, острые зубы теснились в адской пасти. А над ней сверкали желтые, длинного разреза глаза, глаза разгневанного змия. Тела видно не было, только кольцо за кольцом…
На протяжении многих лет простой люд, плача, рассказывал Колумбе, как лохнесское чудовище хватает и пожирает неосторожных жителей здешних мест. Колумба в глубине души всегда считал это досужими домыслами местных старух, которые плетут свои фантазии от безделья, но теперь у него самого подкашивались колени перед несомненной, ужасной действительностью.
Снова взревел монстр, и Колумба ощутил на лице горячее дыхание, воняющее гнилым мясом. Странно, но это приободрило монаха. Он опять вспомнил, кто он есть, зачем прибыл сюда и, превыше всего, кому служит всем сердцем. Силой наполнилось его трепещущее тело, и Колумба встал во весь рост, гордо и властно.
— Гадкое создание из глубин бездны! — прокричал священник. — Склонись перед властью Господней! Изыди с глаз моих навеки и не покушайся на тех, кто отваживается приближаться к этим водам!
Чудовище прищурилось. Склонив свою массивную голову к Колумбе, оно посмотрело ему прямо в глаза. У монаха перехватило дыхание, но он не посмел отвести взгляда от огромной морды монстра. Я — щит и меч Господний, — сказал себе Колумба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46